В приступе откровения он показал Глорио — тогда еще его звали Ярослав Хираго — медальон с надписью внутри… Все потемнело в глазах Хираго, он бросился в ночь, чтобы никогда — никогда — не видеть более эту подлую, лживую женщину. Он запутал следы, он вложил неисчислимые деньги в производство ненужной ему майолики для того только, чтобы оградить себя от лживых, как он был убежден, притязаний этой дамы. И что же? Стоило ему понять, что нежданная, укушенная змеей гостья — дочь Корделии, с какой нежностью он стал вглядываться в ее черты, пытаясь уловить в них сходство с собою. Даже время не излечило несчастного графа. Ничего не забылось.
Последние дни дались графу тяжело. Шутка ли — обычно тихий и уединенный дом, где гости были большой редкостью, наполнился малознакомыми шумными людьми. Сначала дюк и его племянница — подозрительная троица, сгинувшая, как в страшном сне. Потом больная Эделия, потом пышнотелая, угасающая Строфокамилла. Граф чувствовал себя чужим в этом круговороте людей. А ведь все началось с глупейшей случайности. Ему-то нужен был лишь Руперт фон Мюнстер. Зная от своих осведомителей, что Руперт должен был следовать в карете, граф загодя приказал выложить перед домом большой камень… А на камень напоролась карета дюка! А Руперт вовсе прибыл на лошади… И норовил улизнуть — беседы с ним не получалось, темнил барон, ничего не вытянешь.
Все люди, появившиеся в доме графа, были как-то таинственно связаны, откуда-то друг друга знали, отчего казались со стороны, да и себе самим, наверное, хозяевами в доме, где граф чувствовал себя уже просто потерянным гостем. В совершенно разбитом состоянии духа он сделал предложение Строфокамилле, точно зная, что под венец идти ему не грозит. Оставила тут графа обычная прозорливость. Одна радость — Эделия быстро шла на поправку, много спала, хорошо и с аппетитом ела и вообще оказалась очень веселого, милого нрава. Граф проводил у ее постели почти все время, читая ей вслух и просто любуясь ею, когда она спала. И самая большая радость всколыхнула сердце графа, когда он осознал вдруг, что нет у нее на шее никакого дурацкого медальона!
Граф, как всегда задумчиво, разглядывал портрет на стене, когда дверь в столовую распахнулась и в комнату неотвратимым шагом судьбы вошла Строфокамилла. Очищающее действие противоядия придало обычно румяным щекам ее нежную пастельную бледность. Граф, ожидавший с минуты на минуту сообщения о ее кончине, даже усомнился — уж не бесплотный дух ли это? Но его сомнения быстро развеялись, когда девица, радостно взвизгнув, повисла на шее поднявшегося ей навстречу графа… Плоть была на месте. Граф придушенно крякнул.
Строфокамилла выпустила на мгновение графа из объятий — ей необходимо было обсудить наболевший вопрос — свадьбу. Она вовсе не собиралась торопиться с торжественной церемонией, как она немедленно поведала графу. Она же честная и серьезная девушка и не может выйти замуж второпях. Свадьбу следовало сыграть по вдумчивой подготовке, скажем, — тут девица Строфокамилла задумалась — в следующее воскресенье.
Ошарашенный граф взирал на Строфокамиллу, начисто утратив дар речи. Девица приняла это как должное, приписав утерю речи безумной радости жениха по поводу счастливого исцеления невесты. Но сюрпризы на тот вечер для графа еще не кончились. Дверь в столовую вновь приоткрылась, на этот раз — тихо и робко. В комнату проскользнула дама. У графа закружилась голова. В неверном вечернем свете Корделия фон Шляппентохас выглядела почти столь же молодой, как и двадцать лет назад. Граф инстинктивно отодвинул Строфокамиллу и замер между портретом и оригиналом. Сердце готово было выскочить из его груди.
59
17 июня, 8 часов вечера
С последними лучами заходящего солнца в трактир на самой окраине тихого городка вошли чуть прихрамывающий господин лет сорока с молодой рыжеволосой девушкой. Руперт и Крисмегильда (а это были они), выбрали столик, и барон тут же потребовал самый хороший ужин и самого дорогого вина. Затем огляделся, рассматривая немногочисленных посетителей. За соседним столом сидела шумная компания рыцарей, очевидно франков, как понял по их разговору Руперт. Франков было четверо (Седой, Толстый, Усатый и Красавчик, как тут же определил их для себя барон). В дальнем углу расположилась компания потише и попроще — четверо дюжих мужчин во главе с высоким жилистым азиатом. Взгляды барона и азиата встретились, и последний тут же отвел глаза.
— Вам не кажется, Крисмегильда, — обратился Руперт к своей спутнице, ожидая пока подадут на стол, — что сегодня удивительно прекрасный вечер?
— Да, — тепло улыбнулась девушка, — мне уже давно не было так хорошо! Сегодня и впрямь прекрасный вечер, барон.
— Мы можем продлить его до утра, — глядя в зеленые глаза девушки, предложил Руперт.
Крисмегильда снова улыбнулась и изящно погрозила барону пальчиком:
— Мы ведь уже говорили об этом, Руперт.
— Я вам не нравлюсь? — грустно спросил барон.
— Вы мне всего лишь нравитесь, — лукаво ответила Крисмегильда, — и давайте сменим тему. Вы обещали рассказать, кто отравил дюка Эллингтона.
Руперт тяжело вздохнул, мотнул головой, словно смахивая ненужные мысли и, посмотрев на улыбку Крисмегильды, улыбнулся в ответ:
— А с чего вы решили, что дюк умер? — спросил он.
— Как?! — изумилась девушка, — ведь врач… и труп… да я и сама видела тело… Ну, Руперт, не томите, говорите, что вы узнали!
— Хм… — теперь Руперт был весел и беззаботен, — а вот и не скажу, прекраснейшая из дам моего сердца. Это будет моя маленькая месть. Клянусь здоровьем своего скакуна, мне еще никогда не отказывали так долго!
— Какой мстительный! — деланно возмутилась Крисмегильда, — в следующий раз вас не я, а Орсо будет в эфиопа перекрашивать!
Сдаюсь! — рассмеялся Руперт, — дело в том, что когда все убежали организовывать отъезд, мне удалось подслушать разговор графа с этим лекарем. Так вот, не знаю по каким причинам, но дюк сам инсценировал свою смерть. Может, покушения испугался? А может по иным причинам. Короче говоря, ему дали какое-то особое снотворное, когда человек становится почти похожим на труп. Скорее всего его должны передать на границе хельветам, чтобы те убедились в наличии трупа, а потом выкрасть. Впрочем, это мои предположения. Врач больше всего беспокоился, не придется ли ему отвечать за свои действия…
В этот момент из-за соседнего столика к ним повернулся толстый франк и пьяным голосом поинтересовался:
— Эй, красотка, тебе не скучно с этим заморышем? — он окинул Руперта презрительным взглядом, — здесь есть более привлекательные мужчины!
Кровь бросилась Руперту в лицо, он резко вскочил и запустил недопитой кружкой прямо в лоб наглецу. Толстяк хрюкнул и, поддев стол ногами, тяжело шлепнулся на пол. Стол опрокинулся и накрыл Усатого, обрушив на него заодно и кучу обглоданных костей. Кружки разлетелись в стороны, обдавая своим содержимым Седого и Красавчика.
Через две секунды франки были уже на ногах и вытаскивали мечи. Первым в атаку бросился толстяк, круша мощным торсом все, что попадалось ему на пути, брызгая слюной и размахивая мечом так, как будто был водяной мельницей. Руперт спокойно подождал, пока тот приблизится на расстояние удара, а затем сделал быстрый шаг в сторону, оставляя одну ногу на месте. Толстяк запнулся и со всего разбега врезался головой в массивную дубовую стойку, выронил меч и, напоследок еще раз хрюкнув, затих. Оставшиеся в строю франки действовали более осторожно. Они разошлись и стали медленно приближаться к Руперту с разных сторон. Неожиданно для всех Крисмегильда, едва успевшая отскочить во время атаки толстяка, подобрала его упавший меч и встала рядом с Рупертом.
— Уходите! — рявкнул тот. — Не путайтесь под ногами, черт вас подери!
Однако Крисмегильда бежать явно не собиралась и уже отбивала атаку Усатого. На самого Руперта накинулись двое. Выпад одного он отразил, от второго уклонился, но тут же почувствовал, как Седой достал его в плечо. Дальше все слилось в сплошной клубок криков, ругательств, топота ног, грохота падающих столов и разбитой посуды. Через некоторое время Красавчик уже лежал возле окна, прижимая руку к животу и пьяно читая какую-то молитву. Седой еще раз достал Руперта в уже раненое плечо, и барон, чувствуя, что не может драться правой рукой, перекинул меч в левую. Седой яростно наступал и теснил Руперта в угол. К ране плеча прибавился болезненный порез на груди, тут же расплывшийся по белой рубахе большим кровавым пятном. Руперт начал задыхаться, но тут неожиданно пришла помощь от Крисмегильды, которая все-таки уложила Усатого. Воспользовавшись этим, барон собрал последние силы и сам перешел в атаку. Совместными усилиями они прижали Седого к стойке и, наконец, барону удался стремительный выпад: Седой схватился за бок, осел на пол и, с ненавистью посмотрев на Руперта, демонстративно отбросил меч в сторону.
Барон взглянул на девушку: ее рыжие волосы разметались по плечам, глаза блестели веселым азартом боя, грудь вздымалась, как после долгого бега.
— Где ты научилась так владеть мечом? — морщась от боли, наконец спросил он.
— Мой брат был хорошим воином, — весело ответила Крисмегильда и неожиданно добавила, — таким же, как и ты. Три тысячи чертей!!
Она подошла к барону и жарко поцеловала его в губы. Руперт отбросил меч, крепко обнял девушку и вдруг как-то обмяк и стал опускаться на пол.
— Рыцаря сразил поцелуй? — игриво поинтересовалась Крисмегильда и тут увидела позади падающего Руперта смуглую физиономию азиата. Девушка хотела что-то сказать, но почувствовала холодную сталь клинка, приставленного к горлу.
— Урсулай всегда выполняет прыказы, — усмехнулся азиат и громко добавил, — обоых связать и в фургон!
60
17 июня, 8 часов вечера
По курчавым дубравам южной Европы медленно и степенно влачился караван. Конечно, верблюдов там не было, но значительное количество мулов было нагружено аккуратными увесистыми тюками, на лошадях гарцевал добрый десяток наемных стражников, а на терпеливых осликах ехали хозяин всего этого добра Мордехай бен Седекия, его двое сыновей и другие домочадцы. Позади каравана неторопливо трусили крепкие лошадки, на которых сидели Карл и Несси. Путешествовать всегда опасно, а с караваном как-то спокойнее, рассудили они, и Карл нанялся к Мордехаю дорожным лекарем, а Эрнестина — поварихой. Старый Мордехай и сыновья, конечно, готовили себе сами, в особой посуде и с соблюдением невероятно сложных запретов, но стражники вполне удовлетворялись стряпней Эрнестины. Карл особо не перетруждался, болезни ограничивались потертостями у лошадей и похмелюгой стражи, да и то не часто. Зато они ехали в относительной безопасности и неуклонно приближались к светлому будущему — аптеке в городишке с гордым и звучным названием Кондом, что под Тулузой, где и намеревались зажить тихой и незаметной жизнью счастливых обывателей.