Однако герцогиню, похоже, объяснение графа вполне устроило. Опять воцарилось тягостное молчание.
— Теперь, я, конечно, понимаю, — продолжал граф с неожиданной смелостью, — предполагать, что Эделия не моя дочь, было просто глупо… Я же чувствую голос крови!
— Конечно, — откликнулась герцогиня, — а выслушать меня вам никогда не приходило в голову!
— Я был уверен, что вы обманете меня! Вы провели тогда ночь с Уильямом. — начал было Хираго, и вдруг остановился… Когда — тогда? Было ли все это или приснилось ему в длинном кошмарном сне?
— Я не была у Уильяма. Я подослала ему свою камеристку. Мне казалось это такой забавной шуткой, — устало сказала герцогиня. — Я думала поделиться ею с вами при случае… чтобы вместе посмеяться… как же все глупо…
Собеседники погрузились в какое-то уж вовсе беспросветное молчание.
Неожиданно дверь скрипнула, на пороге появилась Строфокамилла.
— Ваше сиятельство, ваша дочь проснулась. — Строфокамилле явно не терпелось остаться с графом наедине.
Герцогиня, кивнув графу на прощание, быстро вышла из комнаты. Оба расстались с явным облегчением.
Строфокамилла поинтересовалась, не хочет ли граф легкий поздний ужин. Это неожиданное заявление вдруг растрогало графа. «А что, — вдруг подумалось ему, — а почему бы и нет? А вот возьму и женюсь! Ну вздорная она, конечно, но зато добрая. И никаких! Да! Никаких страстей!!!»
— Не откажусь, — сказал он, улыбаясь, — и, душенька-голубушка, вы уже обдумали подвенечное платье? Следующее воскресенье-то — не за горами!
65
17 июня, 9 часов вечера
Герцогиня вошла в спальню Эделии.
— Маменька, — девушка приподнялась на подушках, — маменька, простите меня…
Сердце герцогини сжалось горечью и состраданием. Теперь, когда румянец сна слетел с ее щек, Эделия выглядела бледненькой и осунувшейся. Стало вдруг заметно, насколько ее изменили испытания последних нескольких дней. Она повзрослела, из глаз смотрела зрелая, взрослая печаль. Нет, это была уже не та девочка, что стремглав бросилась на помощь неведомой сказочной принцессе.
— Молчи, дитя, молчи, это ты меня прости, — от умиления собственной добротой и великодушием герцогиню просквозила судорога слезы, — теперь, — шептала она, — теперь все будет иначе.
И как бы в доказательство своих слов, герцогиня взяла стоявшую на комоде вазочку хельветской майолики и с наслаждением хватила ее о стену.
66
17 июня, половина девятого вечера
Карл остолбенело глядел на медальон.
— Тот самый… — мрачно проговорил он. — Все-таки значит, ты королевская дочка, хоть и незаконная. Ну, и что теперь делать? Пошли-ка спать, утром рассудим.
И он уныло зашагал к берегу небольшой заболоченной речушки, где стоял отведенный им шатерчик. Эрнестина последовала за ним, ошеломленная широким разбросом своих жизненных ролей. Детство, проведенное у цыган, было хоть и нелегким, но довольно беззаботным, пока не пришла пора зарабатывать на жизнь. Потом череда пестрых, не запомнившихся приключений. Вдруг незаметную маркитантку роты лучников нанимают какие-то всесильные люди, и в течение некоторого времени она вживается в роль принцессы Хельветии. Ее даже подучили манерам и политесу, и она старалась. Хотя все время было страшновато, тянуло на волю, да и молчаливый дюк пугал. Потом суматоха в имении Глорио, отравления, растерянность, бегство… и она опять становится неприкаянной и бесприютной.
Теперь этот смешной и трогательный человек, который так по-детски обрадовался, что она не принцесса. Он заставил девушку впервые вообразить себя дородной матроной в чистеньком домике, окруженной ухоженными детишками. Это было смешно, но неожиданно тронуло ее сердце. Тихая пристань и надежная гавань. Да и сам он был даже симпатичен, у него были какие-то свои странные невзгоды, и очень хотелось его защитить и оберечь. И вот — караван, направляющийся в Тулузу, нелюбопытные спутники и слабая надежда на новую жизнь.
А тут вдруг это письмо, медальон… Опять судьба делает кувырок, как не в меру разошедшийся шут… И она опять знатная дама, на сей раз настоящая. Хотя и незаконная. Ну да это не помеха, известны случаи, когда бастарды добивались и славы, и положения, и свет забывал, что они бастарды.
Вопрос в том, хочет ли она добиваться. Бороться, травить кого-то в буквальном и переносном смысле, карабкаться наверх, умышлять планы, вербовать сторонников, топить противников, торжествовать и опять бороться. Видение чистенькой аптеки на кривой улице, залитой солнцем, померкло, затем засветилось снова.
Эрнестина влезла в палатку вслед за Карлом. Он покопался в своем мешке, что-то достал, и посмотрел на нее. Его глаза горели мрачным пламенем отчаяния.
— Ну, раз уж я начал, надо рассказывать все, — угрюмо сказал он. — Коли батюшка мой в такие дела замешан, может и это имеет к тебе отношение.
Он протянул ей белую вазочку с красивым синим узором. Узкое горлышко было залито свинцовой печатью.
— Что это? — спросила она, взяв штуковину. — Распечатывал?
— Нет. Эту штуку мой батюшка незадолго до смерти прикопал в саду. Потом, когда я письмо-то прочел, стал я задумываться и разные странности вспоминать, и припомнил, что копал он что-то, озираясь, таясь. И я вернулся в наш старый дом и принялся искать. Долго искал, место-то я плохо помнил. Но наконец нашел вот эту штуку, завернутую в ветошь. Распечатывать я побоялся, все думал надо сначала разузнать, что это и чье оно. Да так и не разузнал. Золота там быть не может, маленькая она, легкая. Верней всего — опять письмо какое. Лучше б я и того письма не читал! — вырвалось у него неожиданно отчаянно.
— Тайны, тайны… Карл, милый, (он встрепенулся при слове «милый» и вскинул голову), тебе не хочется, чтоб я была знатной дамой?
— Ты еще спрашиваешь! — он снова насупился. — А я-то так мечтал… Размечтался, дурак…
— Тогда дай мне эту вещицу.
Он протянул ей вазочку:
— Распечатаем?
— Кто знает, какие еще тайны она хранит? — задумчиво сказала Несси. И вдруг сняла с шеи злополучный медальон, обмотала цепочку вокруг горлышка вазочки, и выскочила из палатки. Карл рванулся за ней. Она подбежала к болотистому бережку, размахнулась… и всплеск воды на краткий миг утихомирил неистовое вечернее кваканье громкоголосых падуанских лягушек.
67
17 июня, час до полуночи
Руперт пришел в себя в темном амбаре. Пахло сыростью. Болела голова, к тому же она отчего-то была мокрая. Он попробовал встать и застонал.
— Лежи, не вставай! — услыхал он горячий шепот и прохлада женских рук нежно, но сильно уложила его обратно. — После такого удара по голове надо отлежаться, не то никуда ты потом не сгодишься.
— Где я? — прохрипел Руперт. — Почему?
— В амбаре у Глорио. Его проклятые косоглазые стражники нас повязали в кабаке и тут заперли. Говорят, приказ. Лежи, лежи. Ночь на дворе. А у тебя голова. — И Крисмегильда ловко приложила к его затылку мокрую тряпку.
— Не лежать… бежать… — прохрипел Руперт. — Смываться надо…
— Придумаем что-нибудь, да не сейчас. Куда тебе бежать, плохой ты совсем. Хорошо, что мои травки кровь остановили и порезы твои затянулись.
— Не знаешь ты баронских голов! — уже совсем внятно прошептал Руперт и сел. Отцепил от пояса флягу, предложил девушке. Она мотнула головой отрицательно. Он присосался к горлышку и глотнул. Заткнул, спрятал, прокашлялся.
— Тихо! Тут кто-то есть! — возопила Крисмегильда. В углу действительно зашуршало, заскреблось.
— Крысы, наверно, — необдуманно брякнул Руперт и почувствовал, как Крисмегильда схватила его за руку. Графских баскаков она не боялась, как не боялась и дрессированных кобр, лихих людей, шатких мостиков и темного леса. Но крысы — это совсем другое, это древняя неуправляемая брезгливость… На всякий случай Руперт обнял ее.
— На крыс непохоже, это что-то покрупнее — утешительно просипел он. — Надо глянуть…
И он осторожно подобрался к источнику звука и разбросал солому. Там ничего не было, шум шел снаружи. Неистовое шебуршанье усилилось, и еще им удалось услышать повизгивание.
— Фунтик! — шепотом завопила Крисмегильда. — Это мой Фунтик! Он роет подкоп! — Гениально. Купим ему золотой ошейник и поставим памятник в нашем имении. Выходит, тут совсем тонкие стены? — Руперт обшарил взглядом помещение и углядел вилы. Он выдернул их из кучи хозяйственного хлама и принялся сноровисто рыхлить землю в углу, откуда доносился шорох, а Крисмегильда отгребала комья оловянной миской, в которой перед этим смачивала платок. Повизгивание усилилось. Усталость и недомогания оставили Руперта, он разогрелся и даже что-то сквозь зубы напевал. И через час такой обоюдной работы в образовавшуюся щель просунулся собачий нос, а за ним вся собака. После пароксизма радости и объятий они расширили нору до такого состояния, что Руперт смог выпихнуться наружу, а о гибкой Крисмегильде и говорить нечего.
Троица перелезла через графскую ограду и подалась в сторону леса.
68
18 июня, 9 часов утра
Треплиц был в растерянности. Он не пробыл в отъезде и пары дней, а ситуация так решительно изменилась. Обнаружить у себя дома засаду — это черт знает что! Благо, хоть не попался… Теперь он торопливо шагал по узким венским улочкам и размышлял. Откуда-то из дворов приглушенно доносились перекликающиеся голоса, несколько раз навстречу попадались небольшие компании совершенно пьяных мастеровых — горшечники города всю ночь отмечали какой-то праздник и особо рьяные захватили еще и утро. Но барону было не до прохожих и их веселья.
«Черт возьми, — думал Треплиц, — что-то случилось. И что-то очень серьезное — не иначе как был приказ самого Арнульфа. Без приказа это свиное рыло из Зальцбурга не посмело бы наводнить мой дом своими агентами. Ну и осел! Простую операцию и то провалил», — барон почувствовал нечто вроде мстительного удовольствия: калитка во двор приоткрыта, занавеси в окнах зала раздвинуты, соглядатай на углу квартала вертится (хорошо, не узнал, верно, новенький). Как все-таки ему повезло с той девицей. Ведь хотел вернуться домой вечером, но, видать, Бог сберег.