Хотя, как пояснил Отец, отдавая девочку и меня в руки Дажбы. В жизни этой плоти, согласно условий соперничества, старшие Боги не станут участвовать в моем становлении, не смогут поелику встречаться со мной. И ноне мое взросление, и взросление человека, в коем я пребывал, будут вести младшие члены печищ.
Ей-же-ей и Перший, и Небо, и Асил почасту нарушали те самые условия.
И поколь плоть была юной, усыпляя, забирали ее к себе на маковку, хурул, и батуру, что соответственно находились на четвертой планете, на спутнике Месяц, и на спутнике четвертой планеты. Принося девочку к себе, они ласкали меня словами, целовали лоб плоти и тем самым голубили мое естество.
И я слышал их, ощущал теплоту, чувственность, нежность.
Я их любил! И Дивного, и Асила, и Небо! но сцеплен был только с моим Отцом, с моим Першим. Або это теперь составляло одну из моих сияющих основ, ту самую клетку, которая досталась мне от Отца.
Лагода, а засим Есислава, как величали девочку, росла в окружении любви и заботы, под попечением Стыня, Дажбы и Круча…
Круча, самого юного поколь из Богов.
Высокий, как и все Боги, Круч равнялся статности Стыня, и обладал мощью в плечах и крепостью. Подсвечивающаяся золотым светом кожа брата была красно-смуглой, а уплощенное лицо весьма миловидным. На его лице имеющем четкие линии, где лоб был более широким чем покатый подбородок, поместился приплюснутый нос и массивно выпирающие вперед скулы. Темно-карие радужки очей казались достаточно крупными, а ромбический зрачок изменял форму, переменно, то уменьшаясь, то увеличиваясь в размере. На лице Круча отсутствовала растительность, а черные жесткие волосы, достигая плеч, едва заметно вились. Разделенные на два пробора волосы на концах были схвачены в хвосты, в кои почасту брат вставлял мелкие сапфировые треугольники, квадратные рубины, янтарные шары, ограничивающие их длину.
По началу, когда девочка была еще мала, Круч приходил в своем ореол-венце, где широкий, платиновый обод, усыпанный белыми и розовыми крупными алмазами по окоему, восседал на голове. Справа в самый край обода, свисая и малость прикрывая концами ухо, были вставлены длинные переливающиеся всеми цветами радуги двухслойные перепонки, растянутые на каркасе, из жестких жилок, покрытые сверху мельчайшими чешуйками, напоминающие птичьи перья, али крылья насекомого и одновременно с тем поросшие волосяным покровом.
Старший брат также не редко украшал левую ушную раковину синими сапфирами и изумрудами так, что они полностью укрывали под собой саму кожу и казались цельной каменной полосой, перста кольцами, запястья и лодыжки браслетами.
Круч, еще совсем дитя, в лоне Небожителей, как и многие иные лучицы Отца, обладал особыми способностями. Хотя бы его ореол-венец, как отражение будущих особенностей, наглядно указывал на то, что и этот Бог также станет экспериментатором. Поелику в брате совместилось создание особого животного мира, частью относимого к рептилиям, а частью, к птицам, оных Родитель величал огняники, ибо тела их покрывала блестящая, переливающаяся рдяно-рыжими цветами чешуя. Данных существ во Всевышнем творил только Родитель, абы сии способности не передались его сынам. А может, как предполагал сам Родитель, они были частично утеряны тогда, когда старший из них пожертвовал свою десятую часть грани создав сияющее естество сестер — демониц.
Огняники (мощные, крупные существа, которые могли летать, извергать пламя из пасти) проживали только в Отческих Недрах и теперь в Геликоприоне, абы за ними мог наблюдать их будущий Творец, Круч. Безусловно, Круч своей уникальностью походил на Стыня, оному было доступно создание не только рыбного царства, но и отчасти, споровых организмов, растений. Не только тех мельчайших организмов, бактерий, грибов, чьим созданием занимался Воитель, но и теми, каковые творили Асил и Мор, да к коим относили многообразные водоросли, мхи, хвощи, папоротники.
С взрослением Есиславы, впрочем, Кручу пришлось снять не только свой венец, камни с левого уха, но и все остальные украшения, поелику я порой, подавая зов, слишком мощно ударял им по братьям. Не только по Кручу, но и по Дажбе, Стыню. Посему братья также почасту меня умиротворяли, уговаривали и объясняли недопустимость тех моих рывков. Но это были не рывки, а смурь по Отцу. За каковым я тосковал, с каковым меня связывало нечто большее, чем просто родственная близость. То самое удивительное, что приостановив его гибель, соединившись, явило меня.
Еси, как ласково звал ее Стынь, мне нравилась. Мне нравился в ней ум, любознательность и честность, незаменимые качества любого человека. Потому я всю привязанность к старшему брату посылал на девочку мягкими любовными волнами, чтобы она прикипела к Димургам, и не желала с ними расставаться. Впрочем, сие было излишней предосторожностью, так как Седми более не стал бы вмешиваться в чувствительность плоти. Да и я несколько став постарше, и выздоровев, того б не допустил.
И все же я осторожничал. И медленно, но верно создавал меж мозгом отроковицы и собой тончайшие нити связей. Я также не торопливо перекачивал пережитые ею события и впечатления в свое естество. И уже тогда создавал из ее мозга еще одну свою грань.
Толчком к этому послужило спасение мной от гибели плоти.
Еси тогда было одиннадцать лет. Она жила на континенте Дари, что поместился в середине пространства планеты Земля проложенного меж северным полюсом и экватором, и одновременно был омываем с трех сторон тонкой полосой воды с разбросанными на ней мельчайшими пежинами островов, а также окружен береговыми линиями двух иных континентов, носящих величание Асия и Амэри, на стыке спаянных меж собой во единое, земное пространство. Четвертая сторона эллипсоидного континента, своей более удлиненной частью вдавалась в голубые воды океана. В центральном граде, континента Дари, Лесные Поляны, некогда получившего название от предка Есиславы, по отцовской линии, и моей грани Владелины, и находился дворец старшего жреца. В доме вещуна Липоксай Ягы, пояснительно будет сказать местного правителя, ибо на тот временной этап на Земле власть сосредоточилась именно в руках жреческих, религиозных групп, теперь и проживала девочка. Липоксай Ягы слыл хорошим человеком, это ценила не только Есислава, но и я. Честный, искрений, справедливый, в мозгу которого сияла рдяно-золотая искра, с тончайшими четырьмя лучика имеющими золотые переливы. В этой второй своей плоти я вже мог видеть искры, вглядываясь очами девочки в голову человека. Искры, которые придавали поступательное движение жизни самому человеку, которые и заводили ход его бытия.
В один из вечеров, в опочивальне на третьем этаже со стрельчатыми двумя окнами, где стены были убраны желтым шелком с волнообразным отливом различных его оттенков, находились Еси и ее нянька. Сама комната девочки выглядела роскошно убранной. Ну! оно и понятно, ибо Отец, а после Небо сделали все, чтобы Есислава жила в достатке. И хотя девочка родилась от болдырки, которая еще в малолетстве дитяти умерла от болезни, подселили ее к старшему жрецу Полянской волости. К человеку, каковой согласно традиций дарийцев не мог иметь потомства, а брал преемника из детей-сирот, мужского пола.
Впрочем, когда девочку маленькой принес в храме, капище мой старший брат Огнь, все традиции несколько так отступили назад. И днесь именно Есислава, считалась в Дари божеством и будущим преемником старшего жреца центральной волости.
Сводчатый потолок опочивальни отроковицы украшало узорочье, изразцы покрытые глазурью, а деревянный, ровный пол укрывал высоковорсистый коричневый ковер.
Мощная многорожковая люстра, висевшая в центре комнаты, увенчанная свечами, почитай никогда и не разжигалась. Для освещения опочивальни, в углах ее были установлены на высоких серебряных стержнях свещники, с подставкой в точности повторяющей лапу птицы, и четырьмя рожками в навершие для свечей. Не менее великолепным выглядело деревянное ложе отроковицы, стоявшее в центре опочивальни подле стены, высоко приподнятое над полом, с двумя спинками и не менее дюжим матрасом, инкрустированное самоцветными камнями и золотыми полосами. Сверху и с боков на четырех, белых, ровных столбах поместившихся по углам ложа была установлена кровля из шелковой двухлицевой ткани, где на матовом, желтом фоне зрелись крупные рисунки цветов. С вершин же брусьев спускались по четыре стороны от самого ложа сквозные, матерчатые, шелковые завесы, по краю расшитые золотом и убранные кружевом. Словом это было дюжее ложе занимающее большую часть опочивальни, где места наверно всего-навсе и оставалось, что двум мягким, кожаным креслам, да маленькому, плетеному на котором и восседала нянька.
Нянька…
Она чем-то напоминала Кали, определенно, тем, что смотрелось полной, грузноватой женщиной, той самой, что наполняло демоницу мягкостью при касании. У нее было светлое и достаточно приятное лицо, да пшеничные, как у Седми, волосы, каковые она убирала под головной убор, величаемый кружок.
Помню, тогда послышались тихие возгласы, звуки теньканья клинков, порывчатые их удары, скрежетание долетающее из коридора, а после двухстворчатые, широкие двери с арочным навершием находящиеся напротив окон в комнате Есиславы, дрогнув, распахнулись. И в комнату заскочили три бородатых, вооруженных человека. Один из них немедля напал на няньку, и, ударил ее наотмашь мечом прямо по голове. Отчего даже я услышал хруст и треск ломаемых костей, а после и часть лица няньки, словно сдвинулась в сторону. Губы женщины безобразно выгнулись и на месте удара появилась широкая рассечена откуда махом, будто плюхнув, потекла густая юшка.
Еще кажется миг, в котором я толком ничего не сумел сообразить, а Еси спрыгнув с кровати и отбежав к портьере (что прикрывала не только окно, но и часть стены) вжалась в ее плотную материю, с ужасом наблюдая смерть няньки, когда другой из пришлых людей, вынув из-за пояса кинжал, подбежал к отроковице. Он грубо и крепко схватил девочку за грудки, стремительно поднял вверх, и с силой вдавил ее малое тельце в стену. Кажется, токмо морг века Еси, и острие загнутого кинжала вошло в ее шею. Напавший рывком, дернул ручку вправо, прочерчивая тем движением лезвия широкую