— Успокойся, успокойся, — голос Дажбы не раз мною слышанный был так нежен, он будто втягивал в себя мою боль… втягивал…
Лишь минуту спустя я понял, что Стынь и Дажба перекачивали на себя мою боль, одновременно, перемещая в меня свои силы. Посему вмале мне и стало легше. Потому, вероятно, и Круч, как самый юный из Богов, только держался за плечо Стыня, чтобы потерю сил и мою боль приняли на себя более старшие.
— Прекратите, прекратите, — торопко проронил я.
И это вопреки тому, что губы мои почти не шевелились, словно онемев. Теперь я только понял, что значит сплотиться с братьями через боль. Это значило, что младшие члены печищ должны были забрать у меня боль и передать свои силы, чтобы я помнил! Потом! всегда помнил их жертву! Чтобы потом! всегда помнил, что они пережили во имя меня.
— Не надо. Прекратите, — теперь я шептал, ощущая, как перекачивают братья из меня боль. Ощущая, как мягче и тише она становится. Видя, как сияние кожи Стыня, Дажбы и Круча медлительно перемещается в мое естество, подсвечивая красно-коричневость золотыми переливами. И с тем единожды теряя собственную насыщенность, одиночно поблескивая на их коже тонкими полосами, мельчайшими пежинами золотого света.
— Да прекратите же вы! — теперь я уже и вовсе гулко дыхнул.
Нет! Нет! я не крикнул, всего-навсе дыхнул.
Однако братья зараз качнулись оттого дыхания, словно их толкнул резонанс дуновения, резкого возросшего в амплитуде и колебании волн моего голоса. Отозвавшись, определенно, не только от тел моих братьев, но и стенок помещения, в оном мы находились, от каждой его грани.
Стынь первым пришел в себя от посланного мной толчка, и беспокойно переглянувшись с Дажбой, с особым волнением оглядел Круча. Конечно, он тут был главным и вмале должен стать более старшим в своей печище. Наверно брат это уже стал ощущать. Потому проверив состояние младших, медленно направился к овальному, каменному ложу, поместившемуся в помещение, и бережно уложил меня спиной на него. Я, было, попытался шевельнуть конечностями, но они мне не подчинялись. Впрочем, оттого рывка внутри составляющего меня естества медленно качнулась вязкая переработанная красно-коричневая материя, чем-то напоминающая студни, структурированные жидкие системы, обладающие способностью сберегать форму, прочность, упругость, при сем не обладая текучестью. И как только та переработанная человеческая материя колыхнулась, я застонал. Боль, как, оказалось, только утихла, однако не ушла, а продолжала меня наполнять.
Круч и Дажба, поколь Стынь меня укладывал на гарбха, особое устройство, напоминающее своим видом обычное ложе, выровняли мои конечности, потому я зря дергался.
— Зачем? Зачем? — шепнул я Стыню, ведая, что он поймет меня и без слов.
— Так положено, — за Стыня, одначе, ответил Круч, на немного замерший подле моей головы. — Чтобы у тебя хватило сил, наш милый малецык, — и улыбнулся.
Хватило сил…
Не за тем, чтобы хватило сил, а затем, чтобы вы всегда ощущали единство с моей плотью. Ибо днесь еще не рожденная она уже впитала ваши силы, наполнилась вашей жертвенностью, и единожды передала вам мою боль.
А Стынь между тем стал укреплять на моих конечностях широкие серебристые полосы, на запястьях и лодыжках. Эти полосы он вытянул из края каменного, серебристого отлива гарбха. Я знал, что материал, из которого сделана возвышающаяся над общим уровнем помещения и единожды являющаяся навершием широченного в размахе, уходящего в недра планеты рукава, гарбха, относится к группе металла, называемого ильмз, каковой можно было добыть в Северном Венце, в Системе Волошка, на планете Таврика.
Пирамидальной формы комната размещалась в центре самого крупного храмового комплекса в Африкии. Ее белые гладкие стены, инолды перемещали по своим поверхностям голубоватые тени. Так, что мне казалось, это отражаются в них фигуры братьев.
— И, что теперь? — тихонечко вопросил я, когда братья разместились по округлому завершию гарбха так, абы быть виденным мною.
— Сейчас ты останешься тут один, — достаточно ровно молвил Стынь, хотя наблюдалось, как его легохонько покачивает от утомление и кожа лица почти лишилась золотого сияния. Похоже, брат потратил на меня его большую часть. — И начнется процесс обретения костяка. Тот процесс также болезненный.
— А вы? — встревожено поинтересовался я, так как страшился за братьев, слишком явной выглядела их усталость.
Обаче, Стынь мне не ответил, ибо немедля венцы братьев ярко зарябили переливами света. И если у Стыня в навершие венца вибрировал огромный каплеобразный голубой аквамарин, то у Дажбы усеченный конус с плоским днищем и приподнятым не менее плоским навершием, судорожно перекатывала по своему полотну белый и кумачный цвета, и соответственно переливались всеми цветами радуги двухслойные перепонки напоминающие крылья, вставленные в самый край обода Круча.
А сиг спустя, ибо как долгий срок движения времени, так и мгновенный подвластен Богам, позади стоящих братьев мелькнули искры, явственно золотая, рдяная и красная. Тотчас обернувшись в Темряя, Огня и Стырю.
Трое следующих по старшинству брата, как я догадался, пришли, абы помочь младшим. Они также прибыли в сакхи, долгополых, с рукавами, впрочем, вырезы на груди их выглядели округлыми. Хотя по цвету они естественно соответствовали выбранным печищам: черному, белому и зеленому. В своих венцах-ореолах, право молвить, как и младшие без украшений.
Ноне Стыря принял свой самый малый рост, однако, и с тем он выглядел могучим, высоким Богом, с массивно скроенным с сильным костяком, и упирался головой в свод комнаты. Хотя с тем достаточно сутулился и на спине его даже просматривался невысокий горб. Сами мышцы, выпирающие на плечах, предплечьях, бедрах, лодыжках, были дюже ребристыми и напоминали корни деревьев. Они, испещряя части тела, проходили над кожей, легохонько касаясь ее своим краем, а потому воочью перекатывались туды…сюды по сей поверхности, весьма рыхлой. Цвет кожи у Стыри был смуглый, и подсвечивался золотым сиянием, хотя порой она чудилась лишь насыщенно желтой. Уплощено- округлое лицо брата без бороды и усов, с низким переносьем и приплюснутым носом, где могутно выпирали вперед массивные скулы и теплотой светились узкие темно-карие глаза, было трепетно-дорогим для меня. Волосы у Стыри прямые, жесткие и черные, вроде как блистали, аль сие в них отражался платиновый венец, в виде обруча перевитого сверху пятью золотыми нитями с нанизанными на них крупными круглыми камнями черного, белого, розового жемчуга.
Каждый из старших братьев, ступив к младшим, положил на их плечи длани. И днесь также соблюдалось старшинство, главенство, а не избранность печищи. Потому Стыря, как сам старший, поместился позадь Стыня, Огнь позадь Дажбы, а Темряй позадь Круча.
И вновь началась та самая процедура перекачивания сияния. Пред тем, ей-же-ей, сияющие венцы старших и вовсе запульсировали светом. Не только камни черного, белого, розового жемчуга на ободе Стыри, не только крупные ромбические, желтые алмазы на тончайшей, золотой нити Огня, но и лучистым серебристо-марным отливом полыхнули зримые тела, морды зверей, рептилий, земноводных и даже насекомых на широкой цепи Темряя.
Еще не более пары бхараней и медлительно сияние с кожи старших заметно по их перстам стало перемещаться, точно набухающими каплями, на кожу младших, и также степенно распространяться по ней.
Я, молча, наблюдал, как насыщенно коричневой становится кожа Стыня, красно-смуглой Круча и молочно-белой Дажбы с обязательным сиянием золотых переливов. Тот процесс длился недолго и может он, не полностью снял утомление с младших, одначе однозначно они стали выглядеть много лучше… можно даже молвить:
— Бодренько! — досказал я и узрел, как враз усмехнулись Димурги и Круч, и вельми чопорно глянули Расы и Стыря.
— Нельзя же в самом деле быть таковым сушняком, — добавил я малость спустя, углядев в братьях те самые сосредоточенные взгляды. И тихо застонал, ибо пытаясь улыбнуться, слишком сильно изогнул уста.
— Нельзя поколь так трепыхаться, — глубокомысленно отметил Огнь, и в его радужнозеленых глазах блеснула искринка смеха. Он оставался лучицей моего Отца, посему немедля и откликнулся на мою насмешку.
И тотчас на него хмуро глянули стоящие справа и слева, Темряй и Стынь, несомненно, жаждущие за меня вступиться и для того даже приоткрывшие рты.
— Уходим, время, — торопливо дыхнул своим густым басом старший из этой шестерки Стыря и с тем обернувшись в красную искру, утянул вслед за собой мелькнувшего золотой Стыня.
— Договорим в айване Дивного, — проронил Огнь, направляя ту молвь на Темряя и также резко пропал из помещения вместе с Дажбой, обернувшись в рдяные искры.
В комнате теперь остались только я, Круч и Темряй каковой вельми ошарашено поглядывал на рассыпанные подле него подпрыгивающие по глади пола махие искорки огня, оставленные ему напоследях Огнем.
— Глядите только, — отметил я не в силах без смеха смотреть на таковую обескураженность брата. — Доживите до моего перерождения со Стынем, абы у меня много задумок по созданию всяких дивных творений.
Круч и Темряй не мешкая, раскатисто засмеялись так, что вызванное той задорностью эхо завибрировало стенами помещения. А засим младший Атеф сдержав свою радость, молвил:
— Не тревожься малецык, — очевидно, он получал удовольствие оттого, что теперь мог величать тем ласкательным словом своего младшего. — На айване Дивного мы будем под присмотром старших и немедля на космической скорости войдем в чревоточину, абы переместиться в соседнюю Галактику. Чтобы дотоль как ты подал весть о своем рождении, мы были достаточно далеко от тебя и чревоточина закрыта. Впрочем, пред тем как мы удалимся с Темряем. Я, как младший из Богов должен тебя спросить, на каковом судне ты после обретения костяка жаждешь полететь к Коло Жизни? Пагода — принадлежащая Господу Першему и ведомая старшим из его сынов Господом Вежды? Зинкурат — принадлежащий Зиждителю Небо и ведомый старшим из его сынов Зиждителем Седми? Кумирня — принадлежащая Богу Асилу и ведомая старшим из его сынов Богом Велетом?