— Умиротворись, наш любезный, — не менее сопереживающе молвил Асил. — Ты днесь отключишься и тем самым можешь навредить себе. Что ты наш дорогой, умиротворись.
— Перший придет в свой срок, — дополнил речь старших Дивный. — Ноне все по-другому. И он никому тебя не уступит. Да и мы, зная о том, как ты с ним связан, не просили его об уступках. Перший сам все последнее время страшился и страшится одного, чтобы ты не передумал быть подле него.
Услышав молвь Дивного, я немедля взял себя в руки. Не то, чтобы успокоился окончательно, просто взбодрился. И хотя обрел голову, шею и туловище, но так и не стал ощущать рук, не говоря уже о ногах.
Теперь я окончательно уверился, что время…веремя… оно издевательски замерло. А вместе с ним застыло позади меня Коло Жизни. Спицы, определенно, окаменели. Они изводили меня своим онемением, своей неподвижностью. Живописуя сейчас общим своим видом циферблат с восьмью вельми мощными стрелками. И мне чудилось, что еще чуть-чуть и та самая нечувствительность, которая охватила мои конечности, поглотит туловище и криком страха выплеснется изо рта, чтобы подпихнуть спицу, как можно дальше от отражения острия эспадрона Мэхпи. Верно, для того крика я и отворил рот…
И тотчас… тотчас пришел Он!
Он — первый сын Родителя, старший из печищи Димургов, Господь, Зиждитель, Бог Перший!
Мой Отец! Мой Творец!
«Крушец! В род Оньянкупонг!» — мощной волной окатило мое естество воспоминание, и я туго качнувшись, на доли секунд отключился.
А когда пришел в себя, узрел обок стоящих и поддерживающих меня Богов, младших братьев моего Отца. Небо и Дивный крепко обхватили мои плечи, а Асил нежно прикасался губами к кончику моего носа. Боги… Они перекачивали в меня силы, даруя возможность дойти до Коло Жизни, жертвуя возможностью вобрать меня в свою печищу. Поелику это было особым условием Закона Бытия. Старшие не имели права касаться младших, делающих свой выбор. Наверно поэтому я так быстро и пришел в себя, что получил порцию сил от Асила, Небо и Дивного.
— Успокойся, успокойся наша драгость, — продышал мне в ухо Небо и только теперь я ощутил его лобызания моего виска, губы Асила на правом глазу, а уста Дивного на левом.
Старшие Боги еще немного находились подле меня, а когда я, наконец, ощутил свои руки, выпустив из объятий, отошли.
И тогда я увидел Першего.
Он был одет в черное, долгополое сакхи, прикрывающее стопы ног, по материи которой, перемещаясь во всех направлениях, мерцали многолучевые, серебристые, махие звездочки. Словом в том одеянии, в каковом когда — то выпускал меня из руки в Золотой Галактике, созвездие Льва, системе Козья Ножка на планете Зекрая. На голове его в венце восседала черная с золотым отливом чешуек змея. Она глядела на меня с таковой теплотой, с той же самой, что и Отец… Забыл сказать, все старшие Боги были не обуты, тем точно становясь близки мне… Моей еще не покрытой наружным покровом плоти… моим конечностям… стопам… кистям… перстам.
— Думал, ты не придешь, — сказал я Отцу и легохонько сотрясся. — Думал, откажешься от меня.
— Никогда! — гулко отозвался Перший и голос его плыл такой властно-величавой песнью колыхающей, кажется, ближайшие растянутые туманности и вервие.
Лицо моего Творца насыщенно засияло золотыми переливами, поглотив всякую коричневу и сделав его родственным с младшими братьями.
— Я прибыл к Коло Жизни, мой бесценный малецык, — нескрываемо полюбовно продолжил сказывать Отец и на меня дыхнуло таковой мне близкой ночной прохладой. — Чтобы узнать, увидеть и принять твой выбор. Чтобы приветствовать обретение тобой имени и печищи. Димурги могут предложить тебе имя Крушец и путь сына. Того, однако, кто не продолжит жизни этой печищи, но кто сумеет своими уникальными способностями создать собственную и принести новое начало в нашу Вселенную, Всевышний.
— Мне не надо думать! Я уже выбрал! — не успел смолкнуть Перший, как я уже откликнулся.
И зараз повелел диску нести меня к гамаюнам серебряной рати. Я тоже, как и мой Творец, своевольничал, ибо был обязан подумать, а он не говорить про мои способности. Но и он, и я, мы оба жаждали быть вместе, потому и подталкивали друг друга к той встрече, к тому единению.
Диск спешно так, что я порывчато качнулся вперед…назад донес меня до Гамаюн-Вихо, оный, словно того не ожидая, торопко вскинул вверх острие своего бине. А после также суетливо дернул его вниз, уткнув в поверхность площадки и тем резким движением, очертившим полукруг, остановил меня.
— Саиб лучица, — его высокий, звонкий голос дотоль меня оглушающий ноне прозвучал так мягко и низко, что мне показалось, он всего-навсе шепнул. — Вы уверены в своем выборе? Выборе печищи Димургов, имени Крушец и всего того, что несут общие признаки, величания данного выбора.
— Вне всяких сомнений, — властно отметил я, уже жаждая, чтоб прелюдия того выбора наконец закончилась.
И тогда Гамаюн-Вихо стремительно вздел вверх клинок бине, да направив острие себе на живот, энергично вогнал его в собственные недра. Саиб звонко вскрикнул, и густая темно-серая кровь, брызнув во все стороны, окропила не только мое естество, попав на саму плоть, сосуды, нервы, мышцы, но и плюхнулась на сизый туман, что струился над площадкой. Гамаюн-Вихо остекленело выпучил глаза, тягостно качнулся и повалился в плывущие под ним пульсирующие субстанции. Впрочем, он не успел их достигнуть, так как я торопливо, склонившись, подхватил его умирающее тельце на руки. Подхватил, чтобы прижать… чтобы уберечь от гибели, смерти, а вернее от перехода в иное состояние.
— Отец! Отец! — нескрываемо болезненно прокричал я, ощущая собственную слабость, юность.
И тотчас почувствовал легкое касание перст моего Творца на своем плече. Ощутил присутствие, таковое близкое присутствие и это после столь долгой разлуки. Присутствие его Отца, Творца, Першего.
— Вместе, как единое целое, — трепетно шепнул мне на ухо Отец и положил свою длань на бьющую из глубин тела Гамаюн-Вихо пузырчато-вязкую кровь, единым взмахом перста выкидывая бине из раны.
И я не мешкая, как шептал мой Творец, положил свою руку на его… Свою с колыхающимися оранжевыми паутинными кровеносными сосудами, ажурными нитями кумачовых мышц и жилок.
— Вместе, как единое целое, — пропел мой дорогой Отец.
И наши соприкасающиеся руки зримо засветились. На них явственно проступили кровеносные сосуды, в которых обозначились связанные в единую клинопись разнообразные символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы. Сосуды, точно набрякнув в объеме и свесив по окоему кисти свои долгие нити, принялись ронять на серебристую материю туники саиба гамаюнов пузырчатые коды, прописанные в наших телах. Тем самым изменяя геном самого Гамаюн-Вихо, вписывая в него мои характерные данные.
Объединяя его плоть и мою.
Его плоть и Отца.
Отдаваясь в нем нашей любовью, нашей жертвой и его вечной привязанностью, преданностью.
Та клинопись, с одной стороны красно-желтой, с другой сине-марной крови, напитала не только материю и плоть Гамаюн-Вихо, она поглотила, всосала в себя его темно-серую юшку. Еще малость и дотоль остекленевше замершие очи Гамаюн-Вихо прерывисто сузили края ромбовидной радужки и осмысленно воззрились на меня.
Саиб гамаюнов серебряной рати нежно мне улыбнулся и махом качнул головой, несомненно, приходя в себя и обретая собственное тело. Еще не более одного сига и не осталось на материи его туники не только крови, но даже и пореза. Медленно, ибо я вновь стал плохо ощущать собственные руки, спустил я ожившего Гамаюн-Вихо вниз, поставив подле ног своих и Отца. Саиб гамаюнов опустился на одно колено, и, склонив, спину и голову прикоснулся губами к левой стопе Першего, а потом облобызал и мою, таким побытом, присягая нам в вечной преданности. И незамедлительно остальные гамаюны серебряной рати, опустившись на колени, пригнули головы, громко громыхнув остриями бердышей о гладь полотна.
— Иди, мой бесценный… иди, — нежно продышал надо мной Отец, — мы ждем тебя.
И я подталкиваемый той полюбовной молвью не мешкая ступил вперед, вернее полетел ведомый диском, каковой (забыл сказать) Родитель величал Коловрат — сияние.
Глава тридцатая
В пару бхараней я достиг обода Коло Жизни и вступил в его пустоты, как оказалось прикрытые прозрачными стенами, отдающими при касании малой рябью волнения. Дотоль безразмерная в ширину поверхность обода, враз сомкнула пространство, живописав предо мной свои зигзагообразные, ломано-рубчатые края. И немедля и сами спицы, осуществляющие свое едва заметное движение, остановились. А насыщенное звуками живого космическое мироздание затихло.
Затихло… Замерло в ожидании нового… иного…
Теперь пропало всякое дуновение, колыхание и самой Галактики, и в целом граничащих с ней Отческих недр. Недвижно окаменели поколь колыхающие своими боками туманности. Я повернул голову и воззрился на все еще стоящих на площадке старших Богов. Небо, Асил, Дивный и Отец низко приклонив голову, определенно, также стали неподвижными, как и гамаюны им подвластные. Чудилось вся Вселенная, Всевышний, каковой наполнен Галактиками умер. В нем остановилось движение жизни, бытия, дыхания и вообще течения времени.
Но это молчаливо-замершее состояние длилось самую малую толику времени, ибо и остановку времени я заметил… уловил…почувствовал. Нежданно и вельми резко дернулся дотоль неподвижный обод Колеса, на нем тем самым рывком проступили долгие золото-серебристые полосы, словно ступенчатые полотнища, пролегающие лишь вперед, и незамедлительно Коловрат — сияние гулко хлюпнув, отпустило меня. Воронки крепленые к моей плоти единожды отстыковались от плеч, рук, спины, груди и я стремительно вошел, как оказалось, в студенистую поверхность полосы, которая также не мешкая выкинула вверх подпорки. Прозрачные и сетчатые они, возникли справа и слева от меня, и зараз упершись своими изогнуто-плавными верхушками в мои подмышки, похоже, внедрились в сами телеса, поддерживая и единожды не позволяя вырваться.