— А разве ты не рад? Ты это заслужил. Достаточно уже потрудился на своей пыльной и тощей земле.
— Я люблю эту тощую землю, — сказал Сэмюэл. Как сука любит чахлого кутенка. Люблю каждый корешок, каждую каменную голизну, на которой ломается лемех, бесплодный грунт люблю, безводное нутро ее люблю. Где-то в этой тощей земле кроется богатство.
— Ты заработал отдых.
— Да что твердить об этом? Надо смириться, и я смирился. Ты говоришь: «заработал отдых», а для меня это значит: «жизнь кончена».
— И ты веришь, что кончена?
— Я это приемлю.
— Не принимай! — сказал Адам, волнуясь. — Если примешь, то не сможешь жить!
— Знаю, — сказал Сэмюэл.
— Так не принимай же!
— Почему?
— Потому что мне это больно.
— Я старик любопытный, всюду нос сую. И печаль в том, Адам, что это мое любопытство уже гаснет. Наверно, потому и чувствую, что пора навестить детей. Мне теперь часто приходится изображать любопытство, которого нет.
— По мне, уж лучше бы ты продолжал надрываться на своем пыльном ранчо.
Сэмюэл улыбнулся.
— Приятно мне это слышать. Спасибо. Хорошо человеку, когда его полюбят, пусть даже под самый конец.
Адам вдруг круто повернулся, остановив Сэмюэла.
— Я знаю, чем я тебе обязан, — сказал Адам. — И отплатить не могу ничем. Но могу попросить еще об одном. Выполнишь мою просьбу — и, может, возродишь мою жизнь.
— Выполню, если смогу.
— Вот эта земля там. — Адам взмахнул рукой на запад, описал широкую дугу. — Помоги обратить ее в сад, о котором мы с тобой толковали. Чтобы колодцы были, и ветряки, и поля люцерны. Мы бы растили цветы на семена. Это дело денежное. Представляешь — целые акры душистого горошка, золотые клинья ноготков. Акров десять, скажем, роз для садов Калифорнии. Какой аромат понесет от них западный ветер!
— Ты меня так до слез можешь довести, — сказал Сэмюэл, — а старику не годится плакать. — Глаза его и в самом деле увлажнились. — Спасибо, Адам. Твоя просьба мне сладка, как запах роз, несомый западным ветром.
— Так исполнишь ее?
— Нет, не исполню. Но воображу твой райский сад, когда в Салинасе буду слушать Уильяма Дженнингса Брайана. И, может, даже начну верить, что он осуществился на земле.
— Но я же и хочу его осуществить.
— Съезди на ранчо, поговори с Томом, Он тебе поможет. Он рад бы усадить розами весь мир, мой бедный Том.
— Но ты обдумал, Сэмюэл, свое решение?
— Обдумал я крепко, так что на половину уже как бы выполнил.
— Упрямый же ты человек!
— Я спорщик, — сказал Сэмюэл. — Меня Лиза спорщиком зовет, а теперь я уловлен в сеть, что сплели мои дети, — и нравится мне быть уловленным.
На стол накрыли в доме.
— Мне бы приятней вас потчевать под деревом, как прежде, — сказал Ли.
— Но на дворе холодно.
— Холодно, Ли, — отозвался Сэмюэл.
Тихо вошли близнецы и стеснительно остановились, глядя на гостя.
— Давно не видал вас, мальчики. А назвали мы вас хорошо. Ты — Кейлеб. Верно?
— Я — Кейл.
— Ладно, пусть Кейл. — И обратясь к другому: — А ты тоже нашел способ окургузить свое имя?
— Что, сэр?..
— Тебя звать Аарон?
— Да, сэр.
— Он произносит: Арон, — сказал Ли со смехом. — Двойное «а» кажется его друзьям вычурным.
— У меня тридцать пять бельгийских кроликов, сэр, сказал Арон. — Хотите поглядеть, сэр? Клетка стоит у родника. Восьмеро совсем маленькие — вчера только родились.
— Поглядеть я не прочь, Арон. — Губы Сэмюэла тронула усмешка. — А ты, Кейл, больше огородничаешь? Угадал я?
Ли живо обернулся к Сэмюэлу, посмотрел на него с опаской, сказал:
— Пожалуйста, не надо.
— На будущий год отец даст мне целый акр в низине, — сообщил Кейл.
— А у меня есть кролик — пятнадцать фунтов весу. Я его подарю отцу в день рождения.
В глубине дома Адам стукнул дверью, выходя из спальни.
— Не говорите ему, — сказал торопливо Арон. — Это секрет.
— Вечно вы вносите непокой в мою голову, мистер Гамильтон, — сказал Ли, раскраивая мясо ножом. — Садитесь, мальчики.
Вошел Адам, опуская засученные рукава, и занял свое место во главе стола.
— Добрый вечер, мальчики, — сказал он, и они хором ответили:
— Добрый вечер, отец.
И тут же Арон прошептал:
— Не говорите.
— Не скажу, — заверил его Сэмюэл.
— О чем не говорить? — спросил Адам.
— Это наш секрет с Ароном, — сказал Сэмюэл. А секреты надо уважать.
— Я тоже скажу вам секрет, — вмешался Кейл. — Сразу после обеда.
— Рад буду выслушать, — сказал Сэмюэл. — И, кажется, заранее угадываю, в чем он.
Нож замер в руке Ли. Он поднял голову, укоризненно глянул на Сэмюэла. Стал раскладывать мясо по тарелкам. Мальчики ели молча и проворно.
— Нам уже можно, отец? — спросил Арон, опустошив тарелку.
Адам кивнул, оба близнеца встали и тут же ушли.
— Они кажутся старше своих одиннадцати лет, — сказал Сэмюэл, глядя вслед мальчикам. — Мне помнится, в их возрасте мои чада вопили, визжали, куролесили. А эти держатся как взрослые.
— Разве? — сказал Адам.
— Мне кажется, я могу это объяснить, — сказал Ли. В доме нет женщины, некому ценить младенчество. Мужчин, мне кажется, младенцы мало привлекают, и нашим мальчикам не было смысла сохранять в себе младенчество. Выгоды в том не было. Не знаю, хорошо это или худо.
Сэмюэл сказал, собрав кусочком хлеба подливку:
— Знаешь ли ты, Адам, кого ты приобрел в Ли? Мыслителя, умеющего стряпать, или же повара, умеющего мыслить? Он многому научил меня. Да и тебя, надо полагать.
— Жаль, я мало вслушивался в его речи, — сказал Адам. — Да и скуп он на поучения.
— Почему ты не захотел, Адам, чтобы мальцы учились китайскому?
Адам помолчал, подумал.
— Сейчас не время лукавить, — сказал он наконец. — Наверно, попросту из ревности не захотел. Я называл это по-другому, но, пожалуй, просто не хотел, чтобы дети так легко ушли от меня туда, где мне их не догнать.
— Резонно и очень по-человечески, — сказал Сэмюэл. А то, что ты это осознал, — большой скачок вперед. Мне самому такое осознанье вряд ли когда удавалось.
Вернулся Ли, принес серый эмалированный кофейник, разлил кофе по чашкам, сел за стол. Приложил ладонь к округлому боку чашки, грея руку. И произнес со смешком:
— Большой непокой внесли вы в мою голову, мистер Гамильтон, и притом возмутили безмятежность Китая.
— Чем же именно, Ли?
— Мне почти кажется, что я уже поведал вам эту историю, — сказал Ли. — Но, возможно, я только приготовил ее в уме, скомпоновал, чтобы рассказать вам. Как бы то ни было, история забавная.
— Послушаем, — сказал Сэмюэл и глянул на Адама. Послушаем, Адам? Или ты хочешь унырнуть в свои грезы?
— Да, загрезился немного, — сказал Адам. — Странно, как все это взбудоражило мысли.
— И хорошо, — сказал Сэмюэл. — Взбудораженность мысли — быть может, лучшее состояние человека. Начинай свою историю, Ли.
Китаец тронул рукой у себя за ухом, улыбнулся.
— Никак не привыкну без этой косицы, — сказал он. Видно, то и дело хватался за нее и сам того не замечал. Да, так слушайте мою историю. Я уже говорил вам, мистер Гамильтон, что с годами все больше становлюсь китайцем. А вы не становитесь все больше ирландцем?
— На меня ирландское находит полосами, — сказал Сэмюэл.
— Помните, вы прочли нам шестнадцать стихов из четвертой главы «Бытия», и мы обсуждали их вместе?
— Как же, помню. Давненько это было.
— Почти десять лет назад, — сказал Ли. — Повесть эта врезалась мне в душу, и я стал вдумываться в нее, слово за словом. И чем больше вдумывался, тем глубже делался ее смысл. Тогда я сравнил разные переводы — они оказались довольно близки. Только на одном месте я споткнулся — там, где Иегова спрашивает Каина, почему тот огорчился. Согласно английской Библии, изданной при короле Иакове, Бог говорит: «Если делаешь доброе, то не поднимаешь ли лица? а если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит; он влечет тебя к себе, но ты будешь господствовать над ним». Меня остановило «будешь господствовать», ибо это — обещание Каину, что он победит грех.
Сэмюэл кивнул.
— А его детям так и не удалось полностью его победить, — сказал он.
— Затем я раскрыл американскую Стандартную Библию, совсем недавно вышедшую, — продолжал Ли, отпив кофе из чашки. — И она переводит иначе: «Но ты господствуй над ним». Это ведь совсем иное дело. Тут не обещание, а приказ. И забрало меня за живое. Что ж, думаю, за слово стоит в оригинале, в подлиннике Библии, допускающее такие разные переводы?
Опершись ладонями о стол, Сэмюэл подался всем телом вперед; в глазах его зажегся прежний, молодой огонь.
— Ли, — промолвил он, — да неужели ты сел за древнееврейский?
— А вот послушайте, — ответил Ли. — Это довольно длинная история. Хотите чуточку моей уцзяпи?
— Это которая приятно отдает гнилыми яблоками?
— Да. Мне с ней лучше будет рассказывать.
— А мне — слушать, — сказал Сэмюэл.
Ли ушел на кухню. Сэмюэл спросил Адама:
— Он тебе это рассказывал?
— Нет, — сказал Адам. — Не рассказывал. А может, и рассказывал, да я не слушал.
Ли вернулся со своей глиняной бутылью и тремя фарфоровыми чашечками, просвечивающими насквозь — до того были тонки.
— Плосу пить китайски, — произнес Ли ломано, наливая в чашечки почти черный напиток. — Она полынью изрядно сдобрена. Если выпить достаточную порцию, действием не уступает абсенту.
Сэмюэл пригубил.
— Но почему же тебя так заинтересовало это место? — спросил он.
— Мне казалось, что человек, способный сложить ту великую повесть, в точности знал, что хочет сказать, и слова его не допускают разнотолков.
— Ты говоришь «человек». Значит, не думаешь, что это книга божественная, писанная перстами Бога?
— Я думаю, что ум, создавший эту повесть, был умом божественным. У нас в Китае было несколько таких умов.
— Любопытно, — сказал Сэмюэл. — Значит, ты все таки не пресвитерианин.