– …трудно не согласиться, – это уже не Пленилунья, это Торрихос, – поймать преступников необходимо, но меня безмерно удивила легкость, с которой глава Закрытого трибунала признал вину своего капитана. Я хочу знать, что за этим стоит. Капитан Арбусто дель Бехо возбуждал подозрение или дело в чем-то другом? Только ли один он проник в Протекту или у него есть сообщники?
– Сообщников у Арбусто дель Бехо нет и не могло быть, – устало вздохнул Пленилунья, – иначе ему не потребовались бы люди со стороны.
– Помнится, вы только что называли их доблестными воинами и борцами с хаммерианской ересью.
– Я полагал их таковыми, но человеку свойственно ошибаться. Перед лицом неопровержимых доказательств…
Вот оно! Пленилунья отказался от борьбы, когда влетел Коломбо. Это означает одно – герцог знает о фидусьярах!
– Сеньор Пленилунья, – подался вперед Торрихос, – вы изменили свое мнение после возвращения голубя брата Хуана? Другого объяснения я не нахожу.
– Слово духовника ее величества истинно, как Евангелие, – огрызнулся глава Протекты. – Разумеется, я проведу тщательнейшее расследование, но сперва следует спасти вдову Карлоса де Ригаско. Я настаиваю на соблюдении тайны.
– Это разумно, – нехотя признал Торрихос. – Супериора будет просить ее величество сохранить тайну…
– Господь сохранит благочестивую Инес, как сохранил ее брата, – отрезал Фарагуандо. – И да не найдут ересь и разврат покоя и приюта во владениях нашей духовной дочери. Завтра преступников будут искать все добрые мундиалиты и все верные подданные Хуаны Онсийской!
– Святой отец, это недопустимо. – Надо отдать должное Пленилунье, он стоял до конца. – Речь идет о жизни любимой подруги ее величества и вдовы человека, закрывшего собой сотни паломниц.
– Я молюсь за добродетельную Инес. – Посеять сомнение в королевском духовнике еще никому не удавалось. – Карлос де Ригаско спасен и счастлив, и жена его да будет спасена для жизни вечной. Ее земные страдания ей зачтутся, а теперь отвечай, сын мой, что тебе известно о фидусьярах и от кого?
– Очень мало, святой отец, – герцог спокойно посмотрел на Фарагуандо.
– Что именно?
– Папские голуби сопровождают импарсиалов со дня принятия ими обета. После смерти спутника они исчезают.
– Ты лжешь! – прогремел Фарагуандо. – Смена твоего поведения разоблачила тебя. Либо ты состоишь в сговоре с лицемерами, ложно принявшими христианство, либо ты уверился в вине своего подчиненного здесь, в этой комнате, увидев фидусьяра. Третьего не дано, и ты выйдешь отсюда либо обвиняемым в покровительстве еретикам, либо послушником ордена Святого Павла.
– Вы превысили свои полномочия, святой отец. – Пленилунья все еще был спокоен. – Я как глава Закрытого трибунала воспользуюсь своим правом обратиться непосредственно к ее величеству.
– У тебя нет права обращаться к кому бы то ни было! – Мартин де Фарагуандо один за другим развернул два лежащих перед ним свитка. – Мы, брат Мартин Фарагуандо, монах ордена Святого Павла, приор монастыря Святого Причастия в Олье, духовник королевы, нашей государыни, отныне являемся единственным и единоличным главой Священного Трибунала Онсии, полномочного правопреемника учрежденной Альфонсом Девятым Супериоры. Священный Трибунал, также именуемый Саграда, действует с сего дня во всех владениях ее мундиалитского величества.
Данною нам святым апостольским престолом и ее мундиалитским величеством властью мы распускаем Закрытый трибунал и начинаем расследование его деятельности, дабы изобличить проникших в его ряды тайных еретиков и лицемеров. Осуществлять расследование будет Святая Импарция, подчиненная нам его святейшеством, и она же продолжит следствие по делу так называемого дона Диего де Муэна.
О грехе маркизы де Хенилья следует оповестить немедленно. За сведения о блуднице и ее сообщниках будет назначена награда, которую следует выплатить из имущества Хенильи, поступившего в совместное управление Священного Трибунала и короны. Из того же источника будет выплачена награда тому, кто поможет в розысках герцогини де Ригаско, о спасении которой мы все усердно молим Господа.
Что до брата Хуана, то он отстраняется от дела, в котором замешана его кровная родственница, и во искупление прегрешений и для поправки здоровья отправится в паломничество к Пречистой Деве Муэнской, после чего примет должность главы Священного Трибунала Муэны. И да поможет ему Господь искоренить в пограничных провинциях хаммерианскую ересь и изобличить лоасских шпионов.
Фарагуандо поднял руку, и к нему на плечо опустился белый голубь. Тот, которого Хайме по недомыслию принял за подсадного. Так вот с чем прибыл «святой Мартин» из Рэмы. Папа наконец решился…
Торрихос уже стоял на коленях, желтый от ярости Пленилунья отстал от кардинала-инкверента на долю мгновенья, а Хайме так и остался сидеть, сжав ладонями виски. На свежеиспеченного главу трибунала Муэны никто не смотрел, даже бьющий в восторге крыльями Коломбо.
Часть четвертая Мрамор и бронза
Глава 1
Прозрачный поток весело несся по разноцветным камням к обрыву, над которым изгибалась вечная радуга. В детстве Леон видел, как по утрам сквозь нее пролетают птицы, потом узнал, что пробежать под семицветной дугой невозможно, как невозможно дважды войти в одну и ту же воду. Последнее, впрочем, не казалось таким уж очевидным, по крайней мере в Альконье. Утром сравнялось семнадцать лет с того дня, как младший внук тогдашнего хозяина Гуальдо оставил за спиной поющую воду и вместе с отцом и дядей свернул на Тутор-де-ла-Серроха. Отец собирался провести в пыльном городке пару дней, а встретил свою судьбу. Они все ее встретили… На рассвете третьего дня Леон-Диего узнал, что стал главой рода, а ночью его попытались убить.
Дон Диего де Муэна спустился к самой воде и легко вспрыгнул на отшлифованный веками и потоком валун; перескочил на следующий, похожий на спящую корову, а оттуда было рукой подать до сдвоенного островка, заросшего барбарисом, конскими ирисами и похожей на женские волосы травой. В детстве Леон часто приходил сюда за лягушками и рогатыми жуками, а чего он ищет сейчас? Странно было бы ждать, что на островке что-то изменится, если в замке все осталось по-прежнему. Не считая заколоченных дверей в комнаты тех, кто не вернулся.
Его дверь тоже была заколочена, а внутри на брошенном поверх покрывала плаще чутко спало прошлое. Стоило войти, и оно очнулось. Глупо было думать, что Альконья отпустит де Гуальдо, тем более последнего…
Диего провел рукой по лицу и присел на прячущийся в по-весеннему зеленой траве пегий валун. Точно так же он сидел здесь мальчишкой, грезя о далеких странах и городах. Теперь он их знал: утонувший в сиреневых садах Витте, вечная и великая Рэма с ее храмами, роскошная, знаменитая зеркалами и убийцами Рисанья, белый Аль-Каукат, настороженный, но все равно прекрасный Люстьеж… Неужели они в самом деле существовали и он бродил по их улицам, заходил в таверны, хватался за шпагу, целовал женщин? Казалось, это будет длиться вечно, но блудные сыновья должны возвращаться. На этом держится мир, и он вернулся, потому что перестал принадлежать себе.
Дон Диего при желании мог обернуться хоть ромульянским наемником, хоть хитано или тореро, и его бы не узнали все доносчики Протекты, но Марии нужны безопасность и покой, а что может быть надежней Альконьи? В замок чужому не войти, другое дело, что похождениям дона Диего конец – второй раз из фамильной клетки не вырваться.
В кустах завозилась какая-то зверушка, покачнулись усыпанные длинными ягодками ветви. Изящные темно-красные грозди походили на синаитские серьги… «Судьба человека висит на его шее», – говорят в Аль-Каукате и добавляют, что все проходит, а хитано зовут жизнь – дорогой, а смерть – всего лишь поворотом в ночи, за которым начнется новый путь.
Ночь уже в дороге…
Проступает в небе
Месяц белорогий.
Разве оценишь покой, не повидав бури, но не каждый уцелевший согласится стать деревом или цепным псом. В Гадаре Леон слышал о рехнувшихся моряках с разбитого корабля. Бедняг выбросило на остров, похожий на земной рай. Там было все, кроме свободы вернуться. Альконья тоже остров. Не для всех – суадит и герцогиня вольны уйти, и они уйдут. В замке останется хозяин с семьей, слуги и осень. Счастливый конец или конец счастья?
Сон мой странный, конь усталый,
Запевает песню ветер одичалый
Жаль, нинья боится песен хитано, предпочитая серенады и романсы. Они могут сказать о любви, наверное, могут… О любви понятной и светлой, как утро, как сама Мариита. Теперь она счастлива, только хочет окрестить дочь и пойти с любимым к алтарю, но в Альконье нет ни храма, ни священников…
Путь мой дальний, вечер алый,
Не увидит утра путник запоздалый
А ведь ему снилась Альконья все эти семнадцать лет, нечасто, но снилась, и всегда пыльная, выжженная, страшная. Брошенный дом был честен – он не манил, не обещал, не умолял, а пугал. Почему Леону снились раскаленные холмы и безжалостное белое солнце, не потому ли, что наяву он был счастлив, хоть и не думал об этом?
Ночь уже в дороге…
Поднимают руки
Тополя в тревоге.
Сон мой странный, конь усталый,
Запевает песню ветер одичалый.
Хайме де Реваль должен был воевать, а Леон де Гуальдо – торчать в горах Альконьи, но Хенилья решил убить гонца, и все изменилось. Неслучившаяся смерть разорвала цепь, так, по крайней мере, казалось. Леон-Диего умер в захолустной гостинице, просто прикончил его не безымянный конюх, а Мигелито. «Ты не можешь вернуться, – сказал вожак, – и ты не можешь остаться. Это не твоя смерть, отдай ее хозяину. Отдай ее командору. Когда сможешь…»