– Это точно.
– А я так не хочу. Не надо торопиться. Мы так долго шли к этому. Мне хочется сначала хорошенько рассмотреть твое тело, потрогать его руками, прикоснуться губами, языком. Медленно-медленно. Иначе я не смогу дальше. Ты, наверное, думаешь, что я чудачка, но мне это нужно, пойми. Молчи и не возражай.
– Да я совсем не против. Делай, как тебе нравится. Просто ты так меня разглядываешь…
– Но ведь ты мой?
– Конечно, твой.
– Значит, стесняться нечего.
– Нечего. Наверное, я еще не привык.
– Потерпи немного. Я так долго об этом мечтала, – говорила Симамото.
– Мечтала посмотреть на меня? Посмотреть, пощупать, а самой сидеть застегнутой на все пуговицы?
– Именно. Ведь я столько лет мечтала увидеть, какой ты. Рисовала в голове твое тело без одежды. Представляла, какой он у тебя большой и твердый.
– Почему ты об этом думала?
– Почему? – удивилась Симамото. – Ты спрашиваешь «почему»? Я же люблю тебя. Женщина воображает любимого мужчину голым. Что тут плохого? А ты разве обо мне так не думал?
– Думал.
– Меня представлял, наверное, когда мастурбировал?
– Было дело. В школе, – сказал я и тут же спохватился. – Хотя нет, что я говорю? Совсем недавно.
– И я так делала. Представляла, какое у тебя тело под одеждой. У женщин тоже такое бывает.
Я снова прижал ее к себе, медленно поцеловал и почувствовал, как во рту движется ее язык.
– Люблю, – выдохнул я.
– Я тоже, Хадзимэ. Только тебя и никого больше. Можно еще посмотреть на тебя?
– Конечно.
Симамото легонько сжала в ладони мои органы.
– Какая прелесть… Так бы и съела.
– С чем же я тогда останусь?
– Но мне хочется!
Она долго не выпускала мою мошонку, как бы прикидывая, сколько она может весить. Медленно и очень аккуратно взяла губами мой детородный орган и посмотрела мне в глаза.
– Можно я сначала буду делать так, как хочу? Разрешаешь?
– Я все тебе разрешаю. Только не ешь, пожалей меня.
– Ты не смотри на то, что я делаю. И не говори ничего, а то я стесняюсь.
– Хорошо, – обещал я.
Я так и стоял на коленях; Симамото обняла меня левой рукой за талию, а свободной рукой, не снимая платья, стянула с себя чулки и трусы и принялась губами и языком облизывать мою плоть. Не выпуская ее изо рта, медленными движениями стала водить рукой у себя под юбкой.
Я молчал. А что, собственно, говорить, если человеку так нравится. При виде того, как работают ее губы и язык, как плавно ходит рука под юбкой, мне вдруг вспомнилась та Симамото, которую я видел на парковке у боулинга. Застывшая, белая, словно полотно, и я по-прежнему ясно представлял затаившуюся в глубине ее глаз непроглядную пустоту – такую же ледяную, как скрытая под землей вечная мерзлота. Вспомнилась тишина, глубокая настолько, что в ней без следа тонут любые звуки. И вымерзший, наполненный этой гулкой тишиной воздух.
Тогда впервые в жизни я оказался с глазу на глаз со смертью. Терять близких, видеть, как у тебя на глазах умирает человек, мне до сих пор не приходилось, и я не представлял, что такое смерть. В тот день она предстала передо мной во всем своем омерзении, распростерлась в каких-то сантиметрах от моего лица. «Вот она, смерть!» – подумал я и услышал: «Погоди, когда-нибудь наступит и твой черед». В конце концов, каждому из нас предстоит в одиночестве пройти свой путь к этим бездонным глубинам и погрузиться в источник мрака и пустоты, где никогда не прозвучит ни единый отклик. Столкнувшись лицом к лицу с этой бездонной черной дырой, я испытал парализующий дыхание ужас.
Заглядывая в леденящую душу темную бездну, я громко звал ее: «Симамото-сан! Симамото-сан!», но голос растворялся в нескончаемом ничто. Глаза ее никак не реагировали на мои призывы. Симамото дышала все так же, чуть заметно, и это размеренное, легкое, как дуновение ветерка, дыхание убеждало меня: она еще здесь, на нашем свете. Хотя, судя по глазам, смерть одолевала ее.
Я вглядывался в затопивший глаза Симамото мрак, звал ее и не мог избавиться от чувства, что все глубже проваливаюсь в бездну. Она засасывала меня как вакуум, и силу ее я помню до сих пор. Она по-прежнему хочет достать меня.
Я крепко зажмурился, прогоняя кошмар из головы.
Протянув руку, я погладил ее волосы, коснулся ушей, положил руку на лоб. Тело Симамото было теплым и мягким. Она отдавалась своему занятию с таким увлечением, что, казалось, собиралась высосать из меня саму жизнь. Ее рука двигалась под юбкой между ног, не переставая, будто общаясь с кем-то на особом языке. Наконец Симамото приняла в рот запас моей мужской энергии – все, до последней капли. Рука замерла, глаза закрылись.
– Извини, – послышался ее голос.
– За что же? – удивился я.
– Мне так этого хотелось. Умираю от стыда, но без этого я бы все равно не успокоилась. Это что-то вроде обряда для нас двоих. Понимаешь?
Я привлек Симамото к себе и легонько прижался щекой к ее теплой щеке. Приподняв волосы, поцеловал в ухо, заглянул в глаза и увидел там свое отражение. В открывшейся передо мной бездонной глубине бил родник и мерцало слабое сияние. «Огонекжизни, – подумал я. – Сейчас горит, а ведь когда-нибудь и он погаснет». Симамото улыбнулась, и в уголках глаз, как обычно, залегли крошечные морщинки. Я поцеловал их.
– А теперь можешь меня раздеть, – сказала Симамото. – И делай что хочешь. Теперь твоя очередь.
– Может, у меня воображения не хватает, но я предпочитаю традиционный способ. Ты как?
– Чудесно. И обычный подойдет.
Я снял с нее платье, лифчик, уложил на постель и осыпал поцелуями. Изучил каждый изгиб ее тела, ощупал и поцеловал каждый сантиметр, убеждая себя в том, что вижу, запоминая. Это заняло немало времени. Много лет прошло до этого дня, и я, как и Симамото, не хотел спешить. Я сдерживал себя, пока не пришел конец терпению, – и тогда медленно вошел в нее.
Мы любили друг друга снова и снова – то нежно, то с неистовой страстью – до самого утра и заснули, когда уже начало светать. В один момент, когда наши тела снова слились в единое целое, Симамото вдруг неистово зарыдала и как одержимая заколотила кулаками по моим плечам и спине. Я крепко прижал ее к себе. Мне показалось: не удержи я ее, и она разлетится на куски. Я долго гладил ее по спине, стараясь успокоить. Целовал шею, разбирал пальцами спутавшиеся волосы. Со мной была уже не та невозмутимая и сдержанная Симамото, которую я знал прежде. Стывшая все эти годы в тайниках ее души мерзлота начала понемногу таять и подниматься к поверхности. Я уловил ее дыхание, издали ощутил ее приближение. Дрожь замершей в моих руках Симамото передавалась мне, а вместе с ней приходило чувство, что она сама становится моей и мы никогда больше не расстанемся.
– Я хочу все знать о тебе, – говорил я. – Какая у тебя жизнь была до сих пор, где сейчас живешь, чем занимаешься. Замужем ты или нет. Все – от и до. И больше никаких секретов.
– Завтра, – отвечала она. – Наступит завтра, и я все расскажу. А пока ни о чем не спрашивай. Сегодня ты ничего не знаешь. Если я все расскажу, обратного пути для тебя уже не будет.
– Я и не собираюсь возвращаться обратно. И кто знает, а вдруг завтра вообще не наступит. И я никогда не узнаю, что ты от меня скрываешь.
– Лучше бы завтра и вправду не приходило. Ты бы так ничего и не узнал.
Я хотел возразить, но она не дала мне сказать, закрыв рот поцелуем.
– Вот бы это «завтра» лысые орлы склевали. Подойдет им такая пища, как думаешь? – спросила Симамото.
– В самый раз. Вообще-то они искусством питаются, но «завтра» тоже подойдет.
– А грифы жрут…
– …мертвечину, трупы человеческие, – сказал я. – Совсем другие птицы.
– А орлы, значит, едят искусство и «завтра»?
– Вот-вот.
– Меню что надо!
– А на десерт закусывают книжным каталогом «Вышли в свет».
– И тем не менее – до завтра, – улыбнулась Симамото.
Завтра все-таки наступило. Проснувшись, я обнаружил, что рядом никого нет. Дождь кончился, и в окно спальни прозрачным ярким потоком вливалось утреннее солнце. Часы показывали начало десятого. Симамото в постели не оказалось; на лежавшей рядом подушке осталась небольшая вмятина от ее головы. Я встал с кровати и вышел в гостиную. Заглянул в кухню, в детскую, в ванную, но нигде не нашел ее. Вместе с ней исчезла одежда и туфли, оставленные в прихожей.
Я сделал глубокий вдох, чтобы вернуть себя к реальности, однако реальность оказалась непривычной и странной – не такой, как я думал. И совершенно меня не устраивала.
Одевшись, я вышел на улицу. «БМВ» стоял на месте – там, где я оставил его ночью. А вдруг Симамото проснулась раньше и решила прогуляться? Я обошел вокруг дома, потом сел в машину и поехал по окрестностям. Добрался даже до соседнего городка Мияносита – безрезультатно. Вернулся на дачу – по-прежнему никого. Обшарил весь дом, надеясь отыскать какую-нибудь записку, но так ничего и не нашел. Ничего, напоминающего о том, что еще совсем недавно она была здесь.
Без Симамото в доме стало ужасно пусто и душно. Воздух наполнился шершавыми пылинками, от которых першило в горле. Я вспомнил о подарке – пластинке Ната Кинга Коула. Ее тоже нигде не оказалось. Похоже, она унесла ее с собой.
Симамото опять исчезла, на этот раз даже не оставив мне надежд, что, может быть, через какое-то время мы встретимся снова.
В тот день я вернулся в Токио почти в четыре, просидев на даче до полудня в надежде, что Симамото вернется. Чтобы ожидание не превратилось в пытку, навел порядок на кухне, разобрал и разложил одежду. Тишина давила своей тяжестью, доносившиеся время от времени птичьи голоса и шум проезжавших автомобилей звучали как-то неестественно, не в такт. Будто неведомая сила искажала окружавшие меня звуки, гнула, сминала их. А я все сидел и ждал чего-то. Мне казалось: что-то должно произойти. Не могло же все вот так кончиться…