– Очень вам рекомендую это сделать. Когда растишь ребенка, общественная поддержка бывает очень важна. Тем более что на семью вам рассчитывать не приходится.
Мантилла развернулся и вышел из детской, и я едва удержалась, чтобы не показать язык ему в спину. Как будто бы я этого не знала. Сказать по правде, мне до смерти надоело это слушать.
Спустившись вниз, я выглянула в окно и увидела на заднем дворе Перси и Флору. Они качались в гамаке, подвешенном в тени высоких дубов.
Мистер Мантилла вышел на террасу и улыбнулся, заметив картинку на стене. Я нарисовала ее в четырнадцать, это была моя первая работа с Зайчушкой-Попрыгушкой.
– У моих племянников есть несколько книг про Попрыгушку, – сказал он. – Она им очень нравится.
К щекам прилила кровь. Я так и не научилась принимать комплименты, не краснея.
– Спасибо. Мне самой эти книги доставляют много радости.
Мантилла огляделся вокруг, скользнул взглядом по полкам, где стояли краски, чернила и растворители, и между его бровей залегли глубокие морщины.
– Это ваша студия?
Лицо его внезапно помрачнело, и мне это не понравилось. Совсем не понравилось. Желудок все туже закручивался в узел.
– Да, это она.
– Я боялся это услышать. Она не может здесь оставаться.
– Что вы имеете в виду?
– Ваша студия. Нельзя ее здесь оставлять. У террасы нет входной двери. Краски необходимо убрать под замок, а еще один шкаф сюда уже не втиснуть. Здесь и так тесно. Слишком тесно. И даже если вы уберете отсюда вот этот стул, все равно мало что изменится. А нужно, чтобы во всех комнатах были свободные проходы. Удивительно, что этот вопрос не подняли, когда вы вели на дому детский кружок.
– Тогда студия находилась в другой комнате.
В той, где сейчас располагалась детская.
– Если решите все же оставить студию дома, нужно будет переместить ее в помещение с дверью. И убрать все краски, чернила, растворители и прочие художественные принадлежности в запирающийся шкаф.
– Но в доме больше нет свободных комнат. Могу я перенести студию в спальню?
– Нет, если намерены там спать. Одно помещение нельзя использовать для нескольких целей. – Мистер Мантилла захлопнул папку. – Итак, студия должна переехать. Даю вам время до понедельника.
– Я просто… – Я не могла подобрать слов.
Мозг лихорадочно разрабатывал варианты решения этой проблемы. Раз в доме студию переносить было некуда, нужно было переместить ее куда-то еще. Можно было бы снять помещение в городе. Но для этого потребовалось бы время, которого у меня не было, и деньги, которые мне были нужны на адвоката по усыновлению.
Мантилла сочувственно глянул на меня своими темными глазами.
– Если не найдете решения, Флора не сможет здесь остаться. Мне очень жаль.
7
– Как-то ночью я застукал Блу Бишоп у себя во дворе. Прокралась туда, как вор. Было не то два, не то три часа утра. Вот дуреха. Слава богу, голос подала, когда услышала, что я взвожу курок. Не то чего доброго из винтовки бы ее пристрелил. – Мозес Кехоэ, остановивший судью Квимби в аптеке, покачал головой и сгреб в горсть свою клочковатую белую бороду.
– Давно это было? – спросил судья. – Наверное, Блу тогда еще в школе училась?
Десять лет назад, когда он еще служил мировым судьей и разбирал мелкие правонарушения вроде неправильной парковки, ему однажды довелось выносить приговор Блу – в то время ученице выпускного класса. Тогда она в первый и в последний раз оказалась в зале суда. Учитывая анамнез ее семьи, даже странно, что им не пришлось встречаться чаще.
– В прошлом году, – отозвался Мозес. – Моя благоверная тогда как раз перенесла операцию по женской части и четыре недели с постели не вставала.
В прошлом году? Судья Квимби задумался. Что ж, если так, это все меняло. Какие уж тут детские шалости, Блу в том году минуло двадцать восемь.
– И что же, она пыталась залезть к вам в дом?
– Не. – На губах Мозеса заиграла улыбка. – Она Веру принесла, кошку нашу. Та как раз за неделю до этого сбежала. Блу нашла ее в лесу и вернула. А заодно притащила нам домашней ветчины, макарон с сыром, печенья и еще кучу всякой всячины. Видать, прослышала, что миссис Кехоэ лежит. Хотела все это под дверь нам подбросить, тут-то я ее и застукал. Знаете, она и по сей день иногда к нам с гостинцами заходит. А благоверная моя за это учит ее играть в пинокль. Она славная девочка, эта Блу. И станет хорошей мамой. Вот помяните мое слово.
Очередь к окошку сдвинулась с места. Шагнув вперед, судья буркнул:
– Ничего не понимаю. Но почему же она просто не принесла вам все это утром?
Мозес пожал плечами.
– Я и сам ее об этом спросил. А она ответила, мол, не хотела нас беспокоить.
Я мчалась сначала по тротуару, потом по гравийной дорожке, затем по лесной тропинке и все никак не могла избавиться от мыслей о Флетче. Вечернее солнце золотило землю под ногами, у меня же в ушах снова и снова эхом отдавались слова отца.
Флетч не работал допоздна.
Теперь, когда я об этом узнала, мне вспомнилось кое-что. Каждый раз, когда Флетч, в очередной раз задержавшись где-то, ложился в нашу постель, от него пахло свежестью и мылом, словно он успел принять душ, прежде чем вернуться домой. А ведь после посиделок за покером от него обычно несло пепельницей, а вовсе не лавандой. За карточным столом все дымили как паровозы: кто сигаретой, кто сигарой, кто трубкой. Словно бы некурящих просто не брали в игру.
До сих пор у меня было столько забот, что я об этом запахе как-то не задумывалась. Зато теперь даже тут, в лесу, не могла от него отделаться. Аромат роз и лаванды заглушал все вокруг, забивал запахи нагретой солнцем земли и сосновой хвои, будто вопя во всю глотку: «Заметь меня!»
Больше всего меня тревожило то, что аромат был явно женский. И вспомнив слова отца, я вдруг задумалась о том, в чем раньше никогда не сомневалась, сколько бы Флетч ни темнил: о том, был ли он верен мне. Пускай наш брак не задался, но мне никогда и в голову не приходило, что он может меня обманывать. А что, если эти участившиеся в последнее время посиделки с друзьями и работа допоздна на самом деле были лишь прикрытием для каких-то его грязных секретов?
«Нет», – возразила я самой себе. Нет. Он слишком многое потеряет, если все выплывет. Блестящую репутацию, которую так старательно создавал из оставленных ему отцом жалких обломков. Политические амбиции. Меня.
И все же заглушить подозрения я не могла. Как бы быстро я ни бежала, они все равно догоняли меня. В конце концов я позвонила родителям и отказалась приходить к ним на ужин. Меньше всего мне этим вечером хотелось с ними встречаться. Вернее, нет. Меньше всего мне хотелось объясняться с Флетчем, но семейный ужин шел сразу следом. Не хватало только, чтобы за столом все на нас глазели. И гадали, что происходит.
Свернув к Платану, я перемахнула через поваленное дерево, лежавшее поперек тропинки, и поспешила дальше. Сердце колотилось в ушах, по вискам и спине струился пот.
Мчась все быстрее, я молила Пуговичное дерево поведать мне, как снять проклятие. Ведь должен быть способ! Я просто обязана узнать его, обязана все выяснить. Прошло гораздо больше года с тех пор, как я в последний раз обращалась к Платану за советом. Так что он просто обязан мне ответить. Я справлюсь, я обязательно найду способ снова стать счастливой.
Пожалуйста, пускай этот способ существует.
Когда я добралась до окружавшей Пуговичное дерево поляны, внутри у меня все сжалось. Но к счастью, никаких любопытных репортеров, жаждущих осмотреть место, где Блу нашла подкидыша, поблизости не было.
Переведя дыхание, я запрокинула голову и взглянула на сучковатый ствол, уходящий далеко вверх, под зеленый купол.
– Как мне снять проклятие? Я буду когда-нибудь снова счастлива?
Через секунду в сердцевине дерева что-то негромко щелкнуло, я сунула руку в дупло и достала пуговицу. Прочитала послание от Пуговичного дерева раз. Второй. Третий.
И вскрикнула:
– Это что, какая-то шутка?
Пуговица, лежавшая у меня на ладони, была точной копией той, что я получила десять лет назад.
СЛЕДУЙ ЗОВУ СЕРДЦА, И ОБРЕТЕШЬ СЧАСТЬЕ.
– Если так, то это не смешно! Этому совету невозможно последовать. Невозможно! – Обессиленная отчаянием, измученная гнетом старых тайн, я всем телом привалилась к Платану. На глаза навернулись слезы.
– Сара Грейс? Ты в порядке?
Осознав, что на поляне я больше не одна, я поспешно выпрямилась. И утерев слезы тыльной стороной ладони, начала:
– Все хо…
Но обернувшись и увидев, кто спрашивает, тут же осеклась. Шеп Уиллер сунул руки в карманы.
– Я ставил на месяц, но нам удалось продержаться семь месяцев и двенадцать дней.
У него за спиной на землю медленно опустилось черное перышко. Меня окутал аромат мускуса и корицы, такой знакомый, что стало больно в груди.
– Не понимаю, о чем ты, – без зазрения совести солгала я.
В глазах его вспыхнули смешинки, словно бы он точно знал, что я лгу, но не спешил меня уличать.
– Столько времени прошло с тех пор, как я вернулся в Баттонвуд. Каким-то образом – полагаю, тут не обошлось без тщательных расчетов, – нам все эти месяцы удавалось не пересекаться. Для такого маленького городка это прямо рекорд.
Щеки мои вспыхнули. Я вспомнила о том, сколько раз видела его издали в парке, на заправке, в магазине и заставляла себя развернуться и уйти прочь. Вместо того чтобы кинуться к нему, обнять крепко-крепко и никогда больше не разжимать рук. От мысли, что однажды мы с ним столкнемся нос к носу и я не смогу скрыть своих чувств, меня кидало в дрожь. В городе о нашей с Шепом связи никто не знал. Вернее, не совсем так. Кое-что было известно Блу Бишоп. Но не все.
Всего не знал никто, кроме Шепа и меня.
Я окинула его взглядом, стараясь запомнить каждую деталь. Вот уже десять лет прошло с тех пор, как он в последний раз стоял на расстоянии вытянутой руки от меня. В его глазах, в этих незабываемых глазах бледно-зеленого цвета, по-прежнему плескались боль и жажда. Светло-каштановые волосы были острижены короче, чем во время нашей последней встречи – на песчаном пляже, у искрящейся на солнце чистой воды. В тот день он ушел, унося с собой мое сердце, мн