Все они так поступали. И мои братья, и отец тоже.
Мак дрался в знак протеста против мировой несправедливости. Уэйд и Тай ограбили «Блэксток банк», не представляя, каким еще способом можно раздобыть денег, чтобы оплатить счета за лечение отца. Папа обманывал, воровал и жульничал в карты, чтобы прокормить семью, ведь ничего другого он не умел.
Сегодня, слушая, как Перси рассказывает о том, какое решение Кибби приняла под гнетом стыда и страха, я наконец поняла, почему мои родные даже не пытались искать иных способов уладить свои проблемы. Ни один из них не умел просить о помощи, и, вместо того чтобы обратиться к людям за поддержкой, они лишь сторонились их.
И я не была исключением. Ведь только вчера я хотела сбежать. Нужно было разорвать этот порочный круг. И начать с себя.
Всегда будут люди вроде Олеты, которые станут смотреть на меня сверху вниз. Пора с этим смириться. Наверняка у нее были какие-то свои причины, по которым она так и не смогла пережить то, что случилось много лет назад. Однако рядом всегда будут и люди вроде Марло, Мо, миссис Тиллман и даже Генри. Люди, дающие надежду, что я могу стать ниточкой в плотной ткани общества. Нет. Люди, доказывающие, что я уже ею стала.
Наконец осознав, почему мои близкие поступали так, а не иначе, я ощутила умиротворение. Я все же нашла то, что так долго искала: умение прощать. Я столько усилий прикладывала, чтобы выбраться из тени своей семьи, что даже не замечала, какая она была любящая. Большая, не сказать чтобы образцовая, бедовая, но все же любящая. И такой, какая есть, я стала именно благодаря ей.
Оглянувшись через плечо на фотографии, стоявшие на книжных полках, я почувствовала, как меня переполняет любовь. Наконец-то я поняла: для того чтобы внутренний свет сиял ярко, необязательно избегать тени, которую отбрасывают на тебя другие. Нет, нужно разделить ее с ними. Признать, что вы едины.
Затем я взглянула на стоявшую у камина корзинку с чернильными орешками, и мысли о прощении плавно привели меня к Генри. Я скучала по нему.
Пару дней назад я думала, что никогда не смогу его простить. Но теперь, взглянув на ситуацию под другим углом, я поняла, что не могу его винить за попытку скрыть свое происхождение. Потому что, окажись на его месте, я поступила бы точно так же.
Мне просто не представилось такой возможности, потому что Генри с самого начала знал, кто я и какая у моей семьи репутация. И это его не отпугнуло. Справедливо было бы как минимум отплатить ему тем же.
Услышав, как на улице хлопнула дверь машины, я вскинула голову и поспешила к окну. У обочины стоял пикап Сары Грейс, а сама она взбегала по ступеням крыльца. Я распахнула дверь. Хэйзи соскочила с дивана и кинулась к хозяйке, скользя лапами по дубовым доскам пола. Та рассмеялась. Потом наклонилась обнять Хэйзи, и собака завизжала от радости.
– Как она себя вела?
– Отлично. Мы все ее полюбили. Заходи, я соберу ее игрушки. Хочешь чего-нибудь выпить?
– Богом клянусь, я бы тебя расцеловала за бокал вина.
– Сара Грейс! – в притворном шоке отозвалась я и пошла на кухню, достать вино из холодильника. – Что бы на это сказала твоя мама?
– Наверное, ничего. – Сара Грейс прошла вслед за мной к кухонной стойке, Хэйзи следовала за ней по пятам. – Она со мной не разговаривает.
– Что? Почему? Из-за Кибби? – Я плеснула вина в бокал и протянула его ей.
Пригубив напиток, она перевела дух.
– Частично. Долгая история.
Она явно не хотела рассказывать о конфликте, и я не стала давить.
– Как Кибби?
– Стало хуже, проблемы с почками и с дыханием. Начались разговоры о питании через зонд, интубации и диализе. Я не хотела уходить, но как только заканчиваются часы посещений, всех выгоняют, если только ситуация не критическая. Нам обещали позвонить, если до этого дойдет.
Должно быть, у нее сердце рвалось на части. Наблюдать, как всего лишь за сутки здоровый человек оказывается при смерти, и не иметь возможности ему помочь – все это мучительно.
– Боже мой. Я очень сочувствую, Сара Грейс.
– Да, спасибо, – негромко отозвалась она, снова плеснув себе в бокал. – Флора спит?
Я кивнула на колыбель, стоявшую по другую сторону обеденного стола.
– Скоро проголодается и проснется. Но если хочешь ее подержать, я могу разбудить ее пораньше.
Она подошла к колыбели и наклонилась над ней. Можно было только догадываться, что сейчас творится у нее в голове. Флора была частью Кибби, и я бы поняла Сару Грейс, если бы она не захотела с ней расставаться. И все же мне трудно было дышать и внутри все ныло от боли, словно кто-то сел мне на грудь. Зная, что вылечить меня не в силах ни один врач, я старалась не обращать на боль внимания. Все дело в том, что я знала – если Сара Грейс захочет, она сможет забрать у меня Флору навсегда.
– Нет-нет, пускай спит. У нее такой безмятежный вид. – Выпрямляясь, она резко ухватилась за край стола, чтобы не потерять равновесие. – Ух ты! Повело. Вино ударило в голову.
– Присядь скорее. – Я подвела ее к дивану. – Ты вообще ела сегодня?
– Завтракала.
Утро, казалось, было вечность назад. Неудивительно, что у нее закружилась голова.
– Давай я приготовлю что-нибудь. Будешь яичницу? Тосты? Еще тушеная свинина осталась с ужина.
Поморщившись, она покачала головой.
– Нет, спасибо… Нет аппетита. Я только минутку посижу, и все пройдет.
– Закинь ноги повыше и отдыхай, сколько будет нужно. Но тебе правда надо поесть. Вот, возьми печенье. Конечно, не слишком питательная пища, но хоть пусто в животе не будет.
Сара Грейс подняла брови, отставила стакан на журнальный столик, сбросила туфли и легла на диван.
– Съем одно. Спасибо, Блу.
Хэйзи тоже прыгнула на диван и каким-то образом смогла примоститься у ее ног.
– Люблю твой дом. Такой теплый и гостеприимный. Он словно радушная хозяйка, которой всегда мало гостей.
Мне понравилось ее определение. Хотелось надеяться, что однажды в доме и правда яблоку будет негде упасть.
Вернувшись в кухню, я достала из шкафчика жестянку с печеньем. Выложила несколько штук на тарелку на случай, если у Сары Грейс проснется аппетит, взяла салфетку и спросила:
– Хочешь молоком запить? Или водой?
Она не ответила. Я обернулась и увидела, что она спит, положив голову на диванную подушку. Лицо ее стало спокойным, тревожные морщинки разгладились. Я знала, что сон даст ей сейчас самое важное – возможность ненадолго отключиться от реальности. Наверное, правильно было бы разбудить ее, чтобы она смогла добраться до собственной постели. Но мне не хотелось ей мешать, ведь ей так нужен был отдых.
Я убрала печенье обратно в жестянку и, приоткрыв заднюю дверь, выпустила Хэйзи на улицу, чтобы она сделала свои дела, пока я не заперла дом на ночь. Вернувшись, она сразу же забралась обратно на диван. Я наклонилась прикрыть Сару Грейс пледом и на секунду задержала взгляд на ее лице. При ближайшем рассмотрении становилось заметно, что у нас одинаковая форма рта и скул. Но она так была похожа на свою мать, что я, как ни старалась, видела в ней Джинни.
Оставив гореть настольную лампу на случай, если Сара Грейс проснется ночью, я осторожно вынула Флору из колыбельки. И у подножия лестницы я снова обернулась. Сара Грейс спала безмятежно, сон унес все ее тревоги, ее разум и тело отдыхали – заряжались новой энергией. Шагнув на ступеньку, я крепче прижала Флору к себе, надеясь, что после сегодняшнего ужаса завтрашний день будет добрее ко всем нам. Но особенно к Кибби.
19
В парикмахерской Буна Харди стояла тишина – редкий случай. Судья Квимби разглядывал в зеркале залысины, гадая, сколько времени пройдет, прежде чем он облысеет окончательно. Год, от силы два…
– Как обычно, – сказал он Буну.
Бун был типом общительным, но сплетни не любил, что судье всегда импонировало. По радио заиграла песня из давно ушедших времен. И судье вспомнилось раннее детство, те годы, когда родители его еще были живы и он жил с ними, а не в приюте для мальчиков. На мгновение он позволил себе погрузиться в воспоминания о маминых бифштексах, о ее смехе, о стоявшем в отцовском кабинете запахе трубочного табака. От всего этого на душе стало так тепло и уютно, что судье захотелось, чтобы старая мелодия играла вечно.
– У меня в парикмахерской народ частенько болтает о Блу Бишоп, – заговорил Бун, брызгая на волосы судьи из пульверизатора.
– Правда? Я думал, вы не любитель пересудов.
– Порой я их все же не пресекаю. – Он расчесал редкие волосы судьи и принялся ловко подстригать отросшие кончики. – Особенно когда дело касается Бишопов. Мне эта семья по душе.
– А я и не знал.
– Кобб был моим добрым приятелем. Он тут мало с кем дружил, так что, считаю, мне повезло. Как вспомню о нем, так всякий раз думаю: не будь он таким чертовым гордецом, может, вся жизнь у него сложилась бы по-другому.
– Гордецом? Это как?
Судье нечасто доводилось слушать рассказы о Коббе от тех, кому он нравился.
– В жизни не видел человека, который бы так ненавидел просить о помощи. Все хотел доказать, что у него все под контролем, что он сам со всем справится. Оно-то и хорошо бы, если бы только он не шулерством да мошенничеством пытался поправить свои дела.
Это судье было известно. Даже слишком хорошо.
Бун огляделся по сторонам, будто боялся, что кто-то может подслушать его в пустой парикмахерской.
– Штука в том, что Кобб не мог прочесть ни единого слова. Потому его и из школы в свое время выперли. Потому он и работы нормальной найти не мог. И сразу ершился, если его кто просил заполнить бумаги.
Кобб не умел читать? Судья этого не знал, но, если подумать, это многое объясняло.
– Пару раз он пытался научиться. Рассказывал, что когда Блу пошла в школу, начал учиться вместе с ней. Всегда садился рядом, когда она писала буквы, предлагал вместе порешать ребусы из газеты – правда, там в основном ей приходилось трудиться. Но так у него ничего и не вышло. А просить помощи у кого-то повзрослее шестилетней девочки ему гордость не позволяла.