Остуку сделала жест благодарности:
– Это Фафнепто – за то, что она послала тебя ко мне; это тебе – за то, что ты ясно выразила свои чувства. И если ты сделала какие-то выводы, то, невзирая на запрет, немедленно скажи Саагакель. Только ты способна это сделать. Рискнешь? Ведь можешь навлечь на себя гнев эйстаа.
– Сделаю – и сегодня же. Нужно найти искусную рисовальщицу, чтобы я предстала перед эйстаа со знаками величайшей важности на руках.
– Я пришлю. Сегодня же.
Уладив все неотложные городские дела, Саагакель откинулась на теплую древесину и почувствовала, как она устала. Власть – штука нелегкая… Вдруг окружавшие эйстаа расступились, пропуская медленно приближавшуюся Вейнте’. Руки ее были разрисованы, что означало необходимость конфиденциального разговора. Саагакель оживилась: ее томила пустяковая сущность всех городских проблем. Она шевельнулась и встала:
– Я ухожу к пруду, и чтоб никто не смел меня тревожить. Пойдем со мной, Вейнте’, поговорим.
Когда они остались вдвоем, Саагакель достала кусок прохладного мяса из емкости, всегда стоявшей здесь на всякий случай. Откусила и протянула Вейнте’. Та, как подобает, церемонно откусила кусочек, медленно прожевала и проглотила, после чего заговорила:
– Я, бывшая эйстаа, обращаюсь к тебе как к эйстаа. Мы обе претерпели одинаково. Я буду говорить о болезненных проблемах, но только потому, что вижу в грядущем окончание всех бед. Я буду говорить о Дочерях Жизни, которых всегда считала Дочерьми Смерти. Выслушаешь ли ты меня?
Тело Саагакель в гневе задергалось. Разделяя ее чувства, Вейнте’ повторила ее движения. К гневу примешивалась ненависть – а что соединяет прочнее разделенного неприятия?
– Говори, – велела Саагакель, – я вижу, в этом мы заодно. Скажи мне, что тебе известно и что ты можешь сделать. Сними с меня тяжесть, придавившую мои плечи, и ты сможешь с полным правом пожать мои большие пальцы как высочайшая. Говори.
Вейнте’ ответила жестами благодарности и покорности.
– Расскажу тебе о прошлом, которое нельзя оторвать от настоящего. Мы с ней были в одном эфенбуру. Я не выбирала его. И она была моей эфенселе, но я ее отвергла. Я хочу ее смерти. Ее имя Энге, и она главная среди Дочерей Смерти.
– Энге была в моем городе, и я заточила ее в сады, поскольку в речах ее был разврат. И свои растлевающие разговоры она вела с уважаемой всеми ученой преклонных лет, звавшейся Амбаласи. Энге совратила ее с пути истинного. Ученая освободила всех этих тварей и увезла их отсюда в моем урукето. С тех пор их не видели и не слыхали о них.
– Сильная охотница Фафнепто поведала мне об этом и спросила, не слыхала ли я чего-нибудь. Мы поговорили и, объединив познания, решили, что ты тоже должна узнать об этом. И я сама решилась говорить с тобой, потому что другим запрещено делать это в твоем присутствии.
– Не без причины. Гнев разрушает, если глаза не видят его причин.
– Я знаю, ибо сама ощущаю то же.
– Говори все, что знаешь.
– Урукето уплыл, и в городах Энтобана его больше не видели и не слыхали о нем.
– Значит, они погибли?
– Не думаю. Энге бывала в Гендаси и пережила гибель Алпеасака. Не стань она Дочерью Смерти, она могла бы быть эйстаа. И я думаю, что она далеко увела урукето.
– В Гендаси? А это возможно?
– Возможно и вероятно. Ни один город в Энтобане не принял бы смертоносный груз, который увез урукето. Но Гендаси велика, тепла и полна хорошего мяса. Энге уплыла туда. А с ней и предательница Амбаласи. Я не видела этого и не знаю, видел ли кто-нибудь. Но я всем телом чувствую это.
Саагакель принялась в волнении расхаживать туда-сюда, дергаясь всем телом и щелкая зубами.
– Что же делать? – воскликнула она. – Ты подумала, что нам теперь делать?
– Надо их отыскать. Я знаю земли Гендаси, потому что искала и била там убийц-устузоу. В Алпеасаке иилане’ науки знают, как искать и находить. Только до сих пор они следили за устузоу. Но что им помешает отыскать иилане’?
Саагакель успокоилась, ярость утомила ее.
– Я должна подумать и принять решение. Рада, что мы поговорили, Вейнте’, теперь я могу хоть как-то утихомирить душащий меня гнев. Иди поговори с Остуку. Скажи ей, что утром мы будем обсуждать вопросы, долго считавшиеся запретными. Если рана болит – ее надо очистить. А потом начнем действовать – и кое-кого настигнет смерть. Я была слишком доброй.
– И я тоже. Я относилась к ним как к иилане’, но теперь они стали опасны. Они достойны смерти.
23
Ноаtil ham tina grunnan, sassi peria malom skermom mallivo.
В несчастье всякий как на ладони, а вот каков ты в добрые времена…
Карабкаясь по крутому косогору у ручья, Керрик поскользнулся на мокрой от дождя траве, упал и покатился в колючие заросли ягодного кустарника. Он весь исцарапался и, помогая себе копьем, встал на ноги. Перед тем как упасть, он думал о том, что пора навестить Надаске’ на острове. Размышлял он, естественно, на иилане’. Этот язык лучше, чем марбак, подходил для выражения неудовольствия, и, вылезая из кустов, Керрик шипел и дергался.
Вечер был таким же унылым, как день. Ливень помешал охоте, разогнал дичь по норам. Тех немногих, кого удалось спугнуть, сразили чужие стрелы.
Выбравшись из колючей чащобы, Керрик спустился к ручью и, положив на влажный мох копье и лук, стал обмывать царапины. В кустах затрещало, и он поднял копье.
– Я тану, а не мургу, – объявил Ханат, увидев прямо перед носом копье. – Пощади меня, храбрейший из саммадаров, я тебе пригожусь.
Что-то буркнув в ответ, Керрик зачерпнул пригоршню воды и выпил. Обычно общество весельчака Ханата радовало его, но не сегодня. Заметив, что охотник погрузил в воду большой горшок, Керрик, не сдержавшись, ехидно сказал:
– Воду носят женщины, а охотники – мясо.
– Ты прав, – спокойно согласился Ханат, не обращая внимания на выпад. – Этот самый охотник целую гору мяса перетаскал маленькой Малаген, чтобы она обожгла этот горшок. Только она умеет делать такие большие и прочные.
– Охотнику не нужны горшки.
– Нужны, и еще как. Хороший горшок для этого охотника ценнее стада оленей.
Керрик так удивился, что разом позабыл о плохом настроении.
– Почему?
– Почему? И это спрашиваешь ты, сидевший с мандукто саску и узнавший вкус порро. Порро лучше, чем печенка молодого оленя, слаще лона женщины; пить его приятнее, чем есть оленью печенку, лежа на женщине…
– Помню – Херилак говорил мне. Это ты и Моргал повздорили с мандукто в долине. Он сказал, что вы украли и выпили их порро.
– Никогда! – Подскочив, Ханат изо всех сил стукнул себя в грудь. – Никогда мы не были ворами. Да, мы попробовали, конечно, самую малость. А потом смотрели и запоминали, как делают порро. Секрет невелик. А затем мы сделали собственное порро и пили его.
– И вам было тошно.
– Было. – При этом воспоминании Ханат опустился на траву и отхлебнул из горшка воды. – Сделать порро – дело нехитрое. Главное – правильно все смешать. И мы никак не можем открыть этот секрет.
– До сих пор? Значит, горшок вам нужен, чтобы делать порро?
– Да и нет. Мандукто делали свое порро из тагассо, но все наши запасы кончились. Теперь мы ищем способ обходиться без тагассо. А это нелегко.
– Но еще труднее понять, зачем вам это нужно.
– Я скажу тебе. Ты пил порро и знаешь, что это доброе питье! – Пыл Ханата пропал. Он вздохнул. – Порро бывает и скверным – если все перепутаешь. Мы размешиваем в воде сушеный осадок порро. Добавляем мох, закрываем горшок и держим его в тепле – через несколько дней порро готово! Иногда. – Он снова вздохнул.
– А зачем мох?
– Не знаю, но без него ничего не выходит. Получается просто прокисшая похлебка. А с мохом зелье начинает бродить, булькать, словно живое. Вверх поднимаются пузырьки, как из болота…
– Звучит ужасно.
– Нет, что ты, иногда выходит просто великолепно. В болотной воде пузыри вонючие, а в порро – щекочут нос. Очень вкусно. Но с тагассо получается лучше. А от других зерен нам бывало очень плохо. – Ханат встал, поднял полный горшок и просиял. – Но сегодня есть новое порро. По-моему, оно уже готово. Иди попробуй.
– Только после тебя, – рассудительно ответил Керрик.
Он взял оружие и отправился за охотником, к которому при мысли о новом пойле вернулось хорошее настроение.
– Мы делали так. Растертые зерна тагассо похожи на любые растертые зерна. Зерно и зерно… какая разница? На сей раз мы срезали верхушки травы, из которой женщины готовят похлебку. Добыли зерна. Замочили его, добавили мха и поставили на солнце. И сегодня утром, приложив ухо к горшку, я уже не услыхал этого сладостного бульканья. Сегодня горшок весь день простоял в тени. Моргил поливал его водой, чтобы как следует охладить. Сейчас попробуем!
Керрик еще не бывал у них в шатре и не понимал, каких усилий стоила охотникам новая прихоть. Они разбили шатер в открытой ложбине, вдали от других, где были и солнце, и тень, необходимые для булькающего зелья. Огромные горшки грелись на солнце, прохлаждались в тени, валялись заброшенные или разбитые… Последние, видно, были виноваты в том, что состав не удался. Моргил лежал на земле и обнимал горшок, прислушиваясь к доносящимся изнутри звукам.
– Умолк, – удовлетворенно сказал он, поливая водой еще влажную глину. – Попробуем?
– Керрик поможет.
– Он храбрый охотник – пусть попробует первым.
– Не настолько храбрый, – сказал Керрик, отступая. – Вы победили порро, вам и пить его первыми.
Моргил перерезал плетеный шнурок, удерживавший на горле горшка листья; Ханат торопливо скомкал их и бросил. Нагнувшись над горшком, он принюхался и обернулся с улыбкой.
– Давно так хорошо не пахло.
– И в последний раз пахло неплохо, – с мрачной практичностью сказал Моргил. – А мы болели два дня.
Вспомнив об этом, они не без колебаний опустили в горшок глиняные чашки. Моргил пришел в полное расстройство, а потому пить не стал и лишь смотрел, как Ханат понюхал порро и отхлебнул. Потом задумчиво скорчил рожу – и расплылся в улыбке.