Поскольку семьи, с которой можно было бы справить День благодарения, ни у одного из них не было, праздник решили провести вдвоем, отправившись на весь четверг на остров Каталины.
Белые домики и запыленные оливы напоминали Скотту о Греции и о том, как козел утащил соломенную шляпу Скотти.
– Я там никогда не была, – сказала Шейла.
– Да? В таком случае нам непременно нужно съездить.
Традиционную индейку им заменил лобстер, которого они съели в ресторане с видом на гавань.
В город возвращались на последнем пароме. Стоя у перил, пара наблюдала, как шарят по небу прожекторы.
– Новое место открывают.
– К счастью, без меня.
– А все-таки интересно, какое.
– Пожалуй.
Все выходные Шейла была свободна. Скотт собрал кое-какие вещи, незаметно выскользнул в боковую калитку «Садов» и остался в доме Шейлы. Будто чтобы поощрить его, в ту ночь Шейла разделась полностью. Оторвавшись от поцелуя, она откатилась на другую сторону кровати, чтобы расстегнуть застежки и снова повернулась к нему, сияя. Уже потом она подняла бюстгальтер с пола и снова надела в ванной.
В то утро, пока Шейла принимала душ, Скотт оглядел ее стол: духи, неброская шкатулка для драгоценностей, серебряный набор расчесок с монограммами. Во всем чувствовалась аккуратность, порядок; шпильки для волос лежали в стеклянной коробочке, все уложены в одном направлении. Скотт прошел через комнату и осмотрел будильник на тумбочке, новые свечи на каминной полке. Если бы не смятая постель, в комнате можно было хоть сейчас кино снимать. Никаких глупых безделушек или детских фотографий – ничего по-настоящему личного. Очевидно, такое скорее надо искать в шкафу: едва ли что-то может полнее рассказать о владельце. Он уже потянулся к ручке, когда вода в ванной стихла.
Времени хватало, чтобы только окинуть шкаф взглядом. Сразу же бросилось в глаза, что по сравнению с обстановкой в комнате все вещи были яркими, смелыми. Ей нравилось разнообразие цвета: зеленый, розовый, алый. Перед Скоттом словно распахнулась дверь в сад. Приятно было узнать среди платьев те, которые Шейла надевала на свидания с ним. На верхней полке громоздились коробки из-под шляп. Скотту вдруг стало любопытно, прячет ли она там письма от Донегалла или других мужчин. Лежит ли среди них его письмо, в котором он то флиртует, то умоляет о прощении, или оно еще не убрано так далеко, раз отношения продолжаются?
Он успел закрыть дверцу до прихода Шейлы, но от терзающих мыслей о ее прошлом избавиться не выходило. Скотт с упоением представлял, какой молодой и чистой она была. В этом городе девушка ее обаяния не могла остаться незамеченной. Поскольку жизнь самого Скотта не отличалась особой праведностью, он боялся, что и ее тоже. Мысль о том, что когда-то она принадлежала другим, казалась невыносимой, хотя, разумеется, он у Шейлы не первый. Скотт осознавал, что это его не касается и что вел он себя как осел. Но несмотря на все его прогрессивные взгляды, в вопросах личной жизни он понимал добродетель так, как принято на Среднем Западе, и это частенько заставляло его стыдиться себя, а в минуты слабости – и машинально приписывать стыд другим.
Его размышления прервала Шейла, вошедшая в комнату в полотенце и скрывшаяся за ширмой, чтобы одеться.
– Одевайся скорее. Я с голоду умираю.
– Куда пойдем?
– Может, в ресторан Тома Бренемана? Страсть как хочу яичницы с ветчиной[80].
– По-моему, по утрам туда пускают только вчетвером.
– Позовем Боги? – предложила Шейла.
– Это была мысль Мэйо.
– Не знала, что у нее есть мысли.
– Есть – насчет Боги.
– Я бы и мыслью это не назвала.
Весь день они были предоставлены сами себе. Город отсыпался после ночного веселья. Позавтракав, Скотт и Шейла отправились в Малибу гулять босиком по уже опустевшему пляжу – похолодало. На Шейле был свободный серо-желтый свитер, волосы она черной резинкой собрала в хвост, лицо без макияжа румянилось. Приди она сейчас на пробы, ей бы предложили сыграть совсем юную героиню. Время от времени Шейла опускалась на колени, чтобы рассмотреть камушек или ракушку, а потом, как Скотти, раскрывала ладонь, чтобы показать Скотту свое сокровище. Берег и небо напомнили ему Лонг-Айленд и те годы, когда мир был полон надежд. Так ли это теперь? Сегодня еще только пятница. Скотт устал, хотя утром выпил таблетки. Отчего-то он чувствовал себя бродячим псом.
Они вышли к изогнутой линии звездных вилл. Дома знаменитостей, опустевшие после лета, лепились друг к другу, как лачуги рудокопов, всю садовую мебель накрыли чехлами. Кругом не было ни души, место казалось городом-призраком.
– Надо же! – удивился Скотт.
– Здесь всегда так. Я знаю владельца одного из домов. Он сюда только на День независимости приезжает.
– Продюсер?
– Не начинай. Очень порядочный человек, к тому же в отцы мне годится.
– Да я ничего и не говорю. – А сам думал: «Так же, как Донегалл. Или как я».
Шейла продолжала идти, не глядя на него, потом остановилась и заставила Скотта повернуться к ней.
– Разве мало того, что я его бросила?
– Прости.
– Я тебя ни о чем не расспрашивала.
– Хотя имеешь полное право.
– Зачем? Ничего хорошего нам это не принесет.
– Хотел бы я обещать тебе больше.
– Все равно не можешь, не надо портить такой прекрасный день.
Слишком поздно. Они так и не объяснились, и даже когда Шейла взяла его за руку и они, поцеловавшись, пошли дальше, Скотт боялся сказать что-нибудь лишнее. Тишину нарушали только разбивавшиеся о берег волны. Галечный пляж был широким и пологим, холодная пена добегала до ног. Говорили, что здесь водятся котики и дельфины, но сейчас не было видно никого, кроме чаек.
– Вон тот. – Шейла указала на дощатый дом с потускневшим флюгером в форме кита. Как и все остальные, он был закрыт, окна завешаны, однако Шейла повела к нему Скотта прочь от моря с таким видом, будто они жили там. Невысокая стена огораживала выложенный кирпичом внутренний дворик, занесенный песком. Шейла села на ограду и похлопала по ней, приглашая Скотта присоединиться. Камни были холодными. Вдалеке медленно шла вдоль берега большая яхта, возможно, возвращающаяся с Каталины. Двигатели ревели, как самолетные.
Скотт и Шейла закурили одну сигарету на двоих, ветер относил от них дым.
– Ты Фрэнка Кейса знаешь? – спросила она.
– Конечно. – Фрэнк заправлял старым логовом Дотти, «Алгонкином».
– Когда я приехала сюда, пришлось начинать с нуля. У меня не было ничего. Ни семьи, ни друзей. Редактор моего журнала договорился с Фрэнком, что я здесь поживу, пока не найду себе пристанище. Я его даже видеть не видела, а он разрешил мне жить здесь – одной. И за это я всегда буду ему благодарна.
– Похоже, он очень великодушен.
– Так и есть.
– Меня однажды вышвырнули из «Алгонкина»…
– Я только о том, что не нужно ревновать меня ко всем моим знакомым.
– А я ревную. Ничего не могу с собой поделать, просто я эгоист в таких вещах. Хотел бы я вернуться в прошлое и познакомиться с тобой школьницей.
– Тебе бы не понравилось. Я была толстой и противной.
– Не представляю тебя ни той, ни другой.
– И злобной. – Казалось, ей нравилось признаваться Скотту в этом. – Я делала людям гадости, потому что сама была несчастна. Сейчас-то подобрела!
– Почему ты была несчастна?
– А почему люди бывают несчастны? – Шейла проводила взглядом удаляющуюся яхту, теперь уже точку на горизонте, и Скотт решил, что она не ответит на вопрос. – Думаю, я чувствовала себя обманутой. Когда я была маленькой, семья жила бедно. А я еще не могла этого понять, и каждый раз, когда я клянчила что-нибудь, что мы не могли себе позволить, мама называла меня неблагодарной.
– «Больней, чем быть ужаленным змеей, иметь неблагодарного ребенка!»[81]
– Она не просто жалила. Между кнутом и пряником всегда выбирала кнут. Мне еще везло, со сводными братьями она обходилась хуже.
– Ужасно. Не знал, что у тебя есть сводные братья.
– Были когда-то давно. Они решили жить с отчимом, и больше я их не видела.
– Значит, остались только вы с Алисией.
– Это было еще до нее.
– А ваш отец потом снова пришел к вам?
– Вообще-то она дочь отчима.
– Не знал.
– А это важно?
– Нет. Просто раньше ты мне об этом не рассказывала.
– Наверное, боялась, что ты подумаешь. Запутанная и грустная история, да и воды много утекло. Вот почему я не люблю об этом говорить. У меня не было семьи в обыкновенном смысле.
– Есть ведь еще тетя Мэри…
– Слушай, давай еще о чем-нибудь поговорим! Что ты все расспрашиваешь?
– Просто хочу узнать тебя получше.
– Уже узнал. И поверь, узнал лучшую половину. А теперь довольно.
Шейла отдала ему сигарету, встала и не спеша зашагала в ту сторону, откуда они пришли. Скотт и сам понимал, что обидел ее, суя нос не в свое дело. Извинения сейчас только растянули бы неловкость, так что он встал и пошел за ней, жалея, что упустил очередную возможность.
Скоттом овладела какая-то жадность, он уже знал о Шейле многое, а хотел – все. Знал, где она пьет чай, в какую парикмахерскую ходит. Мог сделать за нее заказ в палатке с хот-догами и французском ресторане. Ее любимой актрисой была Джанет Гейнор[82], у которой Шейла взяла свое первое интервью. Она терпеть не могла Констанс Беннет[83] и не выносила Шарля Буайе[84], который без особого усердия приставал к ней на съемках. Ходила всегда быстро, будто куда-то опаздывала, машину водила как сумасшедшая. Была организованна и чистоплотна, поэтому Скотту приходилось прибираться, если она планировала к нему заехать. Никогда не забывала почистить зубы и обожала ходить к стоматологу. Писала грамотнее Скотта, зато уступала ему в словарном запасе. Печатая колонку, скребла по виску карандашным ластиком и оттопыривала нижнюю губу, как бульдог. Любила, когда Скотт целовал ее шею, но не уши. Была уверена, что у нее кривой нос и слишком далеко расставленные глаза, хотя ни то, ни другое не было правдой. Больше всего на свете любила спать. Разве этого мало?