И это сработало. Шейла стала получать роли второго плана и привлекать к себе все больше внимания, правда, часто нежелательного. Помощники режиссеров разглядели в ней перспективу. Теперь она знала, как правильно себя вести.
Успех пришел, когда она сыграла в фарсе «Превратности судьбы» наивную молоденькую учительницу музыки, приглашенную в богатый дом, где, опьяненная силой искусства, обольстила ученика. Роль была не совсем пристойной, приходилось даже показывать легкий стриптиз под венгерскую рапсодию Листа № 3. Каждый вечер, выходя на поклон, Шейла удивлялась, что ей и свистели, и несли букеты.
Она замелькала в рецензиях. Газеты печатали ее лучшие фотографии, а они привлекали завидных лондонских холостяков и ничуть не меньше – женатых мужчин, среди которых оказался даже один судья. Наследники больших магазинов и корабельных магнатов выстраивались за кулисами в очередь, чтобы пригласить ее в лучшие рестораны, преподнести розы и бриллианты. Донегалл был не первым аристократом, которого она отвергла. Предложение ей делали не реже раза в неделю. Жизнь редко бывала к ней добра, и Шейле нравилось приезжать к ресторану на «Роллс-Ройсе» и заказывать фазана с бокалом вина. Удача казалась смешной, невозможной. И Шейла относилась к ней как ко сну, который непременно должен был закончиться, вернув все на круги своя.
Несмотря на высокое положение в обществе, не все поклонники вели себя как джентльмены. В местах, где Лили провела детство, взрослеть приходилось быстро, и ей случалось давать отпор хамам, однако некоторые воздыхатели были пугающе настойчивы и приходили в ярость, когда девушка отстаивала свою честь. Однажды ее просто выбросили на обочину, как какую-нибудь шлюху. А в другой раз пришлось даже укусить лорда, отказывавшегося убрать руки от ее груди.
Большинство же просто хотели появиться в ее обществе, красота юной актрисы льстила их тщеславию. Когда «Превратности судьбы» сошли со сцены и газетчики нашли себе новую любимицу, страсти улеглись. Она подписала контракт на новую пикантную роль, уже с гонораром побольше, но в последнюю минуту спонсоры не дали денег на спектакль, и подготовку свернули. Провалилась и следующая пьеса. Шейла была права: слава прошла быстро. Именно тогда, после дневного спектакля перед полупустым залом, она познакомилась с майором Джоном Джилламом.
Он годился ей в отцы. Лихой герой войны, раненный в битве при Чанакалле, высокий брюнет с тонкими усиками и едва заметной хромотой. В отличие от других поклонников, он не пытался ее соблазнить. Шейла не стала рассказывать об ухаживаниях, упомянув только, что он был тактичным и милым, и, как и боялся Скотт, быстро перешла к свадьбе.
Джиллам происходил из благородной военной династии, среди его предков были генералы из первого выпуска Королевского военного училища в Сандхерсте. Ранения положили конец его карьере, он стал зависим от морфина и семейного состояния. И то и другое бедолагу испортило и лишило мужеской силы. Он нередко ударялся в авантюры, и его надували. Джиллам не мог быть ей мужем в полном смысле, и их брак только именовался союзом. Однако он представил избранницу ко двору, назвав образцом английской женственности, и сам предлагал встречаться с другими мужчинами, от чего молодая жена из принципа отказывалась. Но ей было восемнадцать, и жизнь в театре диктовала свои правила. Это сейчас она понимала, как плохо они тогда обошлись друг с другом[88].
Историю своей жизни она рассказывала в постели, в темноте, положив голову на грудь Скотту, одновременно раскаиваясь и не веря самой себе. Разве могло это диккенсовское прошлое быть ее? Скотт был первым, кому она поведала правду. В том числе и поэтому она разорвала отношения с Донегаллом – боялась, что ее раскроют. Скотт лежал не в силах пошевелиться, пытаясь совладать с обрушившимися на него откровениями, обдумывая, можно ли им верить. Он чувствовал себя преданным и избранным сразу. Понятно, почему она скрывала прошлое ото всех, но почему – от него?
– Ты, должно быть, презираешь меня?
– Вовсе нет.
Скотт сказал, что все понимает. Он и сам с детства привык скрывать настоящее положение дел в семье. Борьба Шейлы за место под солнцем напомнила ему утренние уроки мисс Ван Арнум по субботам и издевки одноклассников в Ньюмане, знавших, что он учится на стипендию школы. Ее рассказ мог бы быть описанием и его жизни. Скотт помнил первый головокружительный успех, когда весь мир рукоплескал ему, мечтательному эгоисту, а он верил, что так будет всегда. Он уверял, что ее прошлый брак для него не имеет значения; прошлое есть прошлое, нечего его ворошить. Шейла плакала, но с облегчением. Все выходные они цеплялись друг за друга, как выжившие в страшной внезапной катастрофе, не выходили из дома, занимались любовью отчаянно и даже смущенно и поверяли друг другу маленькие, не столь серьезные тайны, над которыми можно было и посмеяться. Только по дороге на работу в понедельник Скотт почувствовал пустоту внутри, будто их отношения себя исчерпали.
День выдался пасмурный, и в кабинете, как и во всем здании, было холодно. В очередной раз он без особого основания принялся переделывать диалог Парамора, вставал из-за стола, мерил шагами комнату, застывал у окна, тер шею, выискивая во двориках и на крыльцах Мистера Иту. На уличных фонарях развесили серебряные колокольчики и золотые звезды из проволоки и мишуры. Скотт попытался представить бульвар и трамвайные пути припорошенными снегом, как было бы в Сент-Поле, но вместо этого перед его внутренним взором возникла юная Шейла на сцене. В платье с открытыми плечами она стояла в луче софита, а из темноты зрительного зала на нее смотрели одни только мужчины… Скотт сердито отогнал видение и придвинул кресло к вентиляции.
На улице слепая прокладывала себе дорогу к магазину длинной белой палочкой, когда ручка входной двери Скотта задергалась. Замок он предусмотрительно запер.
– Открой!
Это был Манкевич. Раньше он никогда еще не сходил с четвертого этажа, поэтому визит сулил плохие новости.
Манк хмурился, будто раздосадованный тем, что его заставили ждать. Он был такого же крупного телосложения, как Эрнест, и говорил с той же не терпящей возражений уверенностью, только душевности в нем было больше.
Дешевые сигары и потертые башмаки делали его похожим на хозяина бродячего цирка.
– Трейси не будет – угодил в больницу с аппендицитом и на какое-то время выбыл из строя. Я уговорил Майера дать нам Франшо Тоуна[89]. Знаю, не лучший вариант, но он впишется как никто хорошо. У нас две недели, чтобы переписать сценарий под него.
Где две недели, там и четыре, а значит, про поездку к Зельде на Рождество можно забыть – очередное нарушенное обещание. И они потеряли Трейси. Как привлечь зрителя без звезды? Variety[90] раструбит об этом на первой полосе.
– Нам еще повезло, – продолжил Манк. – Это могло бы случиться и во время съемок.
– И то верно.
– Есть и хорошая новость: мы довольны твоей работой. Я уже говорил Эдди, но хотел сказать и тебе лично: мы продлеваем с тобой контракт еще на год.
– И правда, хорошая новость! Спасибо! – Скотт пожал ему руку, скрепляя сделку, и проводил из кабинета.
Скотт не ожидал, что его оставят, понимая, как мало, в сущности, принес пользы за полгода. Нужно было написать Зельде и Скотти, сказать им, что он не приедет, но письмо подождет. Сначала позвонить Шейле. Если продление контракта и не знак свыше, то, по крайней мере, повод отметить, который, как надеялся Скотт, развеет все сомнения обоих.
Шейлы не было дома, не оказалось ее и на работе. Скотт положил трубку, радость омрачалась, угасла. Как легко и долго она водила его за нос… Он для нее тот же Донегалл. Шейла и не собиралась открывать ему правду. Она была с ним только потому, что он был женат, а значит, не попросит ее менять жизнь. А он-то в это время страдал, что не может сделать ей предложение, как полагается.
Весь день Скотт отравлял себя подобными мыслями, звонил и звонил, а под конец даже забеспокоился, не случилось ли чего. По пути домой он заехал к Шейле. Машины у дома не было, шторы задернуты. Тут ему пришло в голову, что по законам романтических комедий она ждет его у него дома, и помчался в пустой дом.
Конечно, Шейла просто работала, но эта мысль не могла его успокоить. Наверное, позирует сейчас перед камерами с каким-нибудь начинающим ловеласом. В понедельник вечер в «Садах» был тихим, все отходили от выходных. Боги и Мэйо были на съемках, так что Скотт заказал сэндвич из «Швабз» и попробовал отвлечься вчерашней газетой, мечтая, чтобы стоящий у его руки телефон зазвонил. Он даже готов был прикинуться, что рад услышать голос Шейлы.
Когда в половине одиннадцатого звонок наконец раздался, Скотт вздрогнул. И выждал три гудка, прежде чем взять трубку, будто был занят.
Шейла извинилась. Она хотела позвонить раньше, но в последнюю минуту представился шанс взять интервью, которое тогда пришлось отменить, и им нельзя было не воспользоваться, вот только ехать пришлось почти за 250 миль, в Сан-Симеон.
Мгновение Скотт раздумывал – и не поверил. Из-за него Шейла не поехала в тот день к Мэрион Дэвис?
– Почему ты не сказала мне в пятницу? Я бы понял.
– Нельзя было. Все держалось в секрете до последнего. В общем, интервью затянулось, меня пригласили остаться на ужин. Ты же понимаешь, отказаться я не могла. Мэрион славная, но болтает без умолку. Так странно было там находиться, вокруг вилось столько слуг! Казалось, я попала в замок к Дракуле. Представляешь, она называет Уильяма «Командиром», а он находит это забавным. Но оба очень милы, выйдет прекрасная статья.
– Не сомневаюсь. – Скотт хотел казаться сдержанным и отстраненным, однако не мог устоять перед воодушевлением Шейлы. Он так себе и представлял: крошка Лили Шейл за обедом с Уильямом Рэндольфом Херстом[91]