Скотт с самого начала знал, что никуда не поедет. Он уже ездил на восток на Рождество и Пасху, и больше отпуск ему не полагался, однако чем ближе был день, тем больше поднималось в нем возмущение. Скотт пахал как раб, чтобы он наступил, а теперь его как будто лишали заслуженной награды.
Марию-Антуанетту он презирал. Чтобы она полюбилась зрителю, пришлось пойти на хитрость и изобразить ее невинной девушкой, пытающейся не утонуть в водовороте придворных интриг – можно подумать, Гарбо еще в состоянии играть инженю! По субботам выдавали жалованье; Скотт завез на студию готовые материалы, и они с Шейлой пошли ужинать в «Браун Дерби» на Уайн-стрит. Метрдотель пришел к их кабинке с телефоном, и Скотт был уверен, что звонят Шейле, но служащий протянул трубку ему.
– Нужно поговорить, – сказал Стромберг. – Знаешь, где я живу?
Скотт не знал, ни где живет Стромберг, ни о чем он хочет поговорить, ни как он его нашел. Они не виделись с тех пор, как Скотт получил новое задание, однако по «Железному легкому» ходили слухи, что Стромберга не видно не по причине его обычной отстраненности, а из-за вернувшейся неодолимой тяги к опию. Впрочем, продюсер всегда был излюбленным героем пересудов, если не больше – живой легендой, как Тальберг, так что Скотт предпочитал не слушать злых языков.
– Полагаю, десерта не будет, – вздохнула Шейла.
– Мне очень жаль.
– Не объясняй ничего, я все понимаю. Тебя вызвали.
– Ты можешь остаться.
– Что за ерунда!
Следуя указаниям Стромберга, Скотт и Шейла отправились в фешенебельный район Бель-Эйр, минуя Беверли-Глен и Холмби-Хиллз. За тянувшимися вдоль дороги коваными заборами выстроились силуэты особняков. В сумерках деревья будто разрезали высь неба. Много лет назад на одной из здешних вечеринок Скотт танцевал с Кэрол Ломбард[112], еще до того, как ее окрутил Гейбл. Он чувствовал тепло ее руки, она соблазнительно улыбалась. Сейчас же он ехал на потрепанном «Форде» и вглядывался в номера улиц, как турист.
У Шейлы зрение было острее. Она первой заметила нужный дом – обросший пристройками особняк в стиле испанского Возрождения с мавританскими арками с аккуратно высаженными перед ним тополями.
– Раньше здесь жил Уорнер Бакстер[113].
– Верно, – кивнул Скотт. – Я тут бывал.
– Даже не сомневаюсь.
Не успел Скотт посигналить, как ворота сами отворились, пропуская автомобиль. Шейла обернулась посмотреть, как они закрываются.
– Попались мы, как в мышеловку.
– А могла бы остаться и поедать сейчас грейпфрутовый торт.
– И сидеть там одной? Нет уж, увольте!
На террасе уже ждал дворецкий, невысокий лысый человек в белых перчатках и фраке. В первую очередь он поспешил к двери дамы, но Шейла махнула рукой, показывая, что останется в машине.
– Уверен, тебе будут рады, – переубеждал ее Скотт.
– Уверена, что нет.
– Я быстро.
– Мистер Фицджеральд, – приветствовал его дворецкий с явственным шотландским акцентом. – Мистер Стромберг вас ожидает.
Несколько оставшихся прядей рыжих волос он зачесывал на лысину и носил мешковатые брюки в стиле Чарли Чаплина. Скотта молча проводили наверх через украшенную панелями переднюю с паркетным полом к парадному залу, в нишах которого дремали мрачные мраморные бюсты. Они придавали дому сходство с музеем или галереей отрубленных голов.
Скотта «вызывали» и раньше: в кабинет завуча в Ньюмане, потом в кабинет декана в Принстоне. Раз Стромберг пригласил на личный разговор, то это не к добру, и все же Скотт чувствовал себя избранным, допущенным в святая святых. О начальнике он знал немного, разве что успеха тот добился еще в юности, a теперь его слава угасала. Он представил, как дворецкий проведет его в комнату в башне, где опьяненный наркотиком, едва соображающий Стромберг предается искушениям Голливуда на скрытой пологом кровати. Вместо этого дворецкий повернул налево и прошел в конец зала, постучал в открытую дверь, объявил о приходе посетителя и, кивнув, отступил в сторону.
Будто скупец, чахнущий над гроссбухом, Стромберг работал в маленьком кружке света настольной лампы, а углы комнаты тонули во тьме. Как и в «Железном легком», он восседал за столом, на котором громоздились сценарии, вдоль стен стояли шкафы с книгами, только дома он носил не твидовый пиджак, а спортивную рубашку, и на щеках виднелась легкая щетина. Стромберг встал, протягивая Скотту руку, и извинился за прерванный ужин. Второго стула в комнате не было, так что Скотту пришлось стоять – точь-в-точь провинившийся студент. Он был готов услышать, что сценарий его найден безнадежным и на его место берут другого.
– Гарбо не будет, – с ходу начал Стромберг. – Майер готов дать нам Норму.
Начинается. Как вдова Тальберга, Норма Ширер служила живым напоминанием о его гении. И когда Тальберг умер, Майер упорно не давал ей сниматься, пытаясь выдавить со студии. Про себя Скотт подумал: неужто и Стромберг оказался у него в немилости?
– А в чем дело?
– Меня поставили перед фактом. Я тут тебе кое-что подыскал, может, заинтересуешься. Не хочу попусту тратить твое время. – Он подал Скотту сценарий.
Желая выказать трудолюбие, Скотт протянул руку к бумагам. «Женщины» по пьесе Клэр Бут Люс. Фарс о сплетнях, который с успехом шел на Бродвее. Скотт улыбнулся, чтобы скрыть гримасу.
– Да, что-то слышал.
– Жду тебя снова, как прочтешь. Мисс Кроуфорд хочет видеть именно тебя.
– Очень любезно с ее стороны.
– Почти уверен, что сможем заполучить Грир Гарсон[114] и Клэр Тревор[115]. Не Гарбо, конечно, но, думаю, сделаем славную картину. Потратились мы уже немало.
Скотт продолжал улыбаться, изображая благодарность. Только выйдя из кабинета за маленьким шотландцем, он позволил себе снять маску. Обижаться ему было не на что. Просто бизнес. Ему как профессионалу надо было радоваться новому шансу.
– И правда быстро, – сказала Шейла.
Скотт бросил бумаги ей на колени.
– У меня теперь новая работа.
– А что случилось с «Марией-Антуанеттой»?
Он удивленно на нее посмотрел.
– Как, вы еще не в курсе?
Так говорили обычно, когда кто-нибудь задавал глупый вопрос, но эта же присказка была уместна и для студийных перипетий, в которых внезапно разбивались надежды. Скотт провел в Голливуде уже почти год, а нажил только пару десятков неоплаченных счетов. Из всех сценариев в работу отдали лишь «Трех товарищей», да и за тех сколько крови ему попортили. И неизвестно еще, чем дело кончится. Скотт боялся, что после вмешательства Парамора, Манка и Райнеке от сценария ничего не осталось. Приближался день премьеры.
По совпадению премьеру назначили на те же выходные, когда у Скотти проходил выпускной, и это принесло некоторое облегчение в запутанную жизнь Скотта. В то время как он застегивал запонки на себе и платье на Шейле, Зельда и Розалинда садились в ночной поезд, который должен был отвезти их вдоль побережья на север, в Нью-Йорк. Путь пролегал через Балтимор, совсем рядом с их старым особняком «Ла-Пэ» – последним местом, где Зельда чувствовала себя дома и где они жили втроем… пока она не устроила пожар – случайно; во всяком случае, так Скотт объяснил полиции. Хотя, положа руку на сердце, уверен не был. Узнает ли она в темноте эти места? И о чем подумает? В «Пратте» Зельда умоляла забрать ее домой. Заберет, когда она окрепнет, обещал Скотт. Он не лгал, но так и не смог выполнить обещания. Теперь он вообще сомневался, что когда-нибудь они снова будут жить под одной крышей. Скотт удивился этой мысли, заметил в зеркале, как сморщилось лицо, пока он завязывал галстук, и стиснул зубы, чтобы стереть гримасу прежде, чем войдет Шейла.
Премьера проходила в Египетском кинотеатре Граумана – величественном храме с колоннами, возвышавшемся над закусочными и ломбардами бульвара Голливуд. От самого бульвара Уилшир видны были лучи прожекторов, шаривших по небу, будто выискивая ночные бомбардировщики. У входа уже собралась толпа, полицейское оцепление сдерживало тех, у кого не было заветного пригласительного. Поклонники в надежде протягивали голливудским небожителям книжки для автографов и их глянцевые фотографии. Скотт настоял, чтобы шутки ради они поехали на его машине, и теперь они медленно пробирались вперед в ряду привозивших звезд лимузинов, каждую из которых встречали залпом фотовспышек.
Когда подошла их очередь, Скотт передал машину слуге, а сам поспешил к Шейле, чтобы взять ее под руку. Толпа восторженно отреагировала на ее платье, и Шейла в ответ помахала собравшимся, чем вызвала еще одну бурю.
– Они тебя любят!
– Приняли за кого-то другого, – отозвалась она.
Скотт вдруг подумал, нравится ли вечер самой Шейле. В прошлый раз она приезжала сюда с Лесли Говардом.
Ярко освещенный двор, с каменными обелисками и сфинксом, устремляющим взгляд вдаль, проектировался специально для торжественных мероприятий под открытым небом. Стоило Скотту и Шейле ступить на красную дорожку, как пришлось терпеть бьющий в глаза свет софитов в компании других пар, ожидающих очереди торжественно пройти. Казалось, они попали на съемки, где каждое движение отрепетировано. Среди прибывших Скотт узнал несколько звезд «Метро» младшего эшелона, которые к картине отношения не имели, но должны были привлекать к ней внимание, да и сами были не прочь покрасоваться. По обеим сторонам бархатных канатов теснились и толкались фотографы в стремлении сделать лучший снимок. Как и на любом публичном мероприятии, студийный агент объявлял гостей на манер дворецкого. Шейлу узнали в лицо, а Скотту пришлось представляться.
– Я автор сценария, – пояснил он, понимая, что через несколько часов, наверное, сам будет не рад этому.
– Мисс Шейла Грэм и мистер Фрэнсис Скотт Фицджеральд, писатель.
Оба натянули улыбки и предстали перед собравшимися, ослепленные вспышками фотокамер. На каблуках Шейла была почти одного роста со Скоттом, так что он приподнял подбородок и выпрямился.