В машине Зельда молчала и ждала, пока они не выехали за ворота в тенистый лес, чтобы начать.
– Думаю, мне пора домой.
– Хоть сейчас.
– Я серьезно. Поговори с доктором, когда вернемся.
– Хорошо.
– Ты же видишь, мне намного лучше.
– Прости, но это я уже слышал.
– Сам убедишься!
Скотт знал жену достаточно долго, чтобы заметить, когда она уходила в себя. Зельда могла выглядеть совершенно нормальной, рассудительной и собранной. В первый день так обычно и бывало. Потом неизбежно наступал спад – отсутствующий взгляд, бред, истерики.
– Согласен, – ответил он вслух. – Надеюсь, так и есть.
Она будет вести себя вменяемо, он будет трезв. Эксперимент начался еще до того, как они сели в самолет. К этому дню они шли больше десяти лет, перепробовали лучшие клиники. Оснований надеяться, что эта больница превзойдет остальные, не было, но Скотт готов был рискнуть. Он заметил, что в туалетной комнате в аэропорту Зельда надела маленький серебряный крестик, и теперь иногда его трогала, как бы на удачу. Пока самолет боролся с пассатами над Флоридским проливом и пролетал над белыми, как соль, островами Флорида-Кис, окруженными сверкающей бирюзой моря, голос фаталиста нашептывал Скотту, что лучше бы им сейчас упасть, чем неделю мучиться от страха неизбежного.
Неподалеку от Гаваны у Эрнеста был домик, но Зельду Хемингуэй недолюбливал, так что его Скотт решил навестить как-нибудь в другой раз.
Варадеро находился на побережье в часе езды к северу от столицы в конце Виа-Бланка – шоссе, по обеим сторонам которого тянулись только камышовые заросли и выбеленные церкви.
Дизельные грузовики, везущие соль с залива Карденаса, с ревом обгоняли тянущих тележки ослов. Над рыбацкими деревушками, как церкви, возвышались величественные отели.
Скотт и Зельда остановились в отеле «Клуб-Кавама» – поросшей лишайником гранитной вилле с балконами с видом на бассейн. Глядя на королевские пальмы, фонтаны в мавританском стиле и оштукатуренные бунгало, Скотт легко мог представить, что вернулся в «Сады», не хватало только духа владелицы. Сезон уже прошел, и одно крыло закрыли, ставни на окнах в нем заперли. В первый же день Скотт услышал за ужином, как пара за соседним столиком разговаривает по-немецки. Может, они шпионили, может, бежали из страны, а может, и то и другое сразу. Русоволосая женщина с загорелыми плечами была заметно моложе спутника. Судя по вечерним нарядам, они собирались в казино. Скотта ждал только двухкомнатный номер с отдельными кроватями, так что он с тоскующей завистью смотрел, как пара закончила ужин, а впереди у них еще был целый вечер.
– Познакомься, – предложила Зельда. – С ними повеселее, чем со мной.
– Вот уж чего мне сейчас точно не надо, так это веселья. Если становится слишком весело, я тут же попадаю в неприятности.
– Так не только с весельем, так со всем. Мы с тобой никогда не умели вовремя останавливаться.
– А я никогда и не хотел уметь.
– Научился.
– Теперь выбора нет, если он вообще когда-либо был.
– Был, конечно, – сказала она. – Просто ты о нем не задумывался.
– Ты и сама была не лучше.
– А я и не говорю, что лучше. Я была невыносима.
– Ты была прекрасна.
– Невыносимо прекрасна.
– Да, и я так думаю.
– Не всегда.
– Почти всегда.
– Почти, – сказала Зельда. Исключения оказались слишком памятны и непростительны для них обоих. Кроме прошлого, у них не было ничего, но не было и дороги назад.
Когда они не торопясь пошли в номер через сад, на улице уже стемнело, а над освещенным бассейном носились летучие мышки. Воздух был влажным, погода – безветренной, в темноте мягко накатывали на берег волны. Скотт вспомнил, как они с Шейлой проводили время в Малибу, лежа на прохладном песке и наблюдая за мерцающими огоньками самолетов. «Я не для того из канавы выбиралась, чтобы угробить жизнь на тебя». Уже ночью, лежа на узкой кровати, когда Зельда прочитала вечерние молитвы и заснула, Скотт услышал плеск воды и побрел к балкону. Немцы резвились в бассейне, как выдры. Какое-то время он смотрел на них из своего укрытия, потом тихонько закрыл балконные двери.
Наутро они оказались открыты. На востоке рассвет уже окрасил небо в розовый, Зельда исчезла. Кровать была заправлена, на тумбочке лежала отельная Библия, заложенная черной ленточкой на Книге Екклесиаста. Где-то без устали кукарекал петух, часы показывали только половину шестого. Скотт представил Зельду, лежащую на дне бассейна или качающуюся лицом вниз на морских волнах. В мгновение ока он натянул вчерашнюю одежду и бросился вниз по лестнице, перебежал слепящий от лучей восходящего солнца двор, направляясь к пляжу. Там он ее и нашел – с мольбертом. Зельда хотела передать рассветные тона. В соломенной шляпе и очках, с еще бледной кожей, она ничем не отличалась от любого другого отдыхающего.
– Ты чего? – удивилась она.
– Тебя ищу.
– Иди спать, мне не нужна нянька.
«А вот это еще вопрос, нужна или нет», – хотел сказать Скотт. Или даже так: «А мне и невелика радость».
– Позавтракаем, как закончишь?
– Подождешь часок?
Скотт ждал десять лет, что ему час?
– Ты знаешь, где меня найти, – ответил он. Но заснуть потом так и не смог.
Завтракали они на веранде главного ресторана, откуда любовались кучевыми облаками и наблюдали за кораблем с выкрашенной в красный трубой, идущим в Гавану. Скотт пил похожий на смолу кофе, а Зельда поглощала английский завтрак с жадностью вышедшего на свободу заключенного. Она хотела поделиться с ним сосиской, но Скотт не был голоден. Он не мог припомнить, когда жена ела с таким аппетитом, и раздумывал, не лекарства ли в этом виноваты.
Официант принес ему потрепанную газету недельной давности. По примеру Гитлера Муссолини беспрепятственно посылал войска в Албанию.
День обещал быть жарким, вспыхивали на солнце набирающие силу волны.
– Мне понравилось на пляже, – сказала Зельда. – Воздух такой прозрачный. А ты будешь сегодня писать что-нибудь?
– Попробую, – ответил Скотт, хотя до ее вопроса и не думал об этом. Он всю жизнь ставил работу на первое место, а с того разговора с Обером так ничего и не написал. Неужели такая малость могла его подкосить? Он никогда не воспринимал всерьез творчество Зельды, считая его поверхностным и незрелым, ей не хватало усидчивости. Теперь же он завидовал ее любви к искусству. Слишком часто он писал ради денег.
Жара и солнце напомнили ему Сен-Рафаэль. Дни там тянулись с той же тропической неспешностью. Скотт остался в номере, а Зельда отправилась писать море и небо, рыбацкие лодки, деревню с ее шумным mercado[155] – корзины с сиреневатыми кальмарами, морскими окунями с зубчатыми плавниками, несушек, высовывающихся из деревянных клеток. В полдень супруги встретились за обедом в ресторане с видом на zocalo[156], где за тридцать центаво подавали arroz con pollo[157]. Пиво стоило всего три, и пить его, наверное, было бы безопаснее, чем воду, но Скотта не тянуло. Зельда попросила у него закурить, будто забыв о запрете, выпустила облачко дыма и потянулась от удовольствия.
– Как же хорошо делать что хочется, – сказала она.
– Даже если это неполезно?
– Особенно! «Единственный способ избавиться от искушения – поддаться ему»[158].
– Не поспоришь, – согласился Скотт.
Потом он долго задавался вопросом: говорила ли она о себе или о нем, о давнем прошлом или о настоящем. В периоды помутнений ему часто приходилось разгадывать ее загадки. Сейчас ее слова можно было толковать по-всякому, но что-то в них его все равно задело. Скотт радовался, что Зельде стало лучше, он хотел, чтобы она была здорова, однако чувствовал себя неуверенно, будто потерял преимущество.
После обеда, когда солнце было в самом зените, явились немцы, долговязые и загорелые, как местные. Расстелили на песке полотенца и улеглись поджариваться дальше. Внешне женщина была совсем не похожа на Шейлу, но напоминала ее уже одной только цветущей молодостью. Когда работа не шла, Скотт выходил на балкон понаблюдать за парой, а ближе к вечеру с ужасом заметил, что рядом с ними в соломенной шляпе и со сложенным мольбертом стоит, болтая с женщиной, Зельда.
– Они датчане, – сообщила она потом. – Из Копенгагена. Сюда приезжают каждый год. Я приглашала их на ужин, но сегодня они идут в оперу в Гаване.
– Не наслушались в Копенгагене?
– Видимо, нет. Очень приятные люди. Бенгт и Анна. Он – профессор археологии, а ее работа как-то связана с детьми.
Хотя Скотту и самому было любопытно, кто они такие, сейчас он думал о том, какое впечатление произвела на них полноватая женщина среднего возраста с мальчишеской стрижкой, одетая в заляпанную красками блузку и пригласившая их поужинать. Решили ли они, что у нее не все дома, или приняли за обычную припозднившуюся отдыхающую? В любом случае делить с датчанами стол Скотт не собирался, разве что они встретились бы случайно. Жаль, что теперь с пары спала всякая загадочность.
Ужинали Скотт и Зельда в главном зале ресторана, где на три больших стола приходился один официант. Меню было тем же, что и вчера, а по пятнам на страницах Скотт заключил, что оно вообще никогда не менялось. И carne asada лучше готовили в Тихуане. Зельда рассказывала о планах на завтра: она собиралась рисовать деревенскую церковь в разное время дня.
– Как Моне, – сказала она.
Бар на другом конце зала манил, суля отдохновение. Но Скотт заказал только торт tres leches[159] с ромовым соусом и кофе, и настроение немного улучшилось.
Как бы ни радовалась Зельда новообретенной свободе, больничный режим вошел у нее в привычку. Светильник она погасила в девять, а Скотт еще немного почитал перед сном. Потом ему пришла мысль спуститься в бар и пропустить стаканчик на ночь, но он устоял. Наутро Зельда встала с рассветом, не желая упускать ни минуты светового дня.