в Скотти, которая в юношеском максимализме винила во всем себя. Они с Зельдой отдыхали в Салуде и ждали операции. Скотт договорился с доктором, что будет выплачивать деньги частями, будто речь шла о покупке мебели, а дочери о стоимости солгал. А ведь нужно еще было платить за лечение и сиделку Зельды.
– Присматривай за мамой, – наставлял Скотт. – Люблю тебя, Пирожок.
– И я тебя, пап.
Голос Зельды звучал в трубке робко и рассеянно, подобно голосу ее матери. Она говорила нечетко, бесстрастно растягивая слова, как спящая красавица.
– Тебе бы здесь понравилось. Ночами прохладно. Мы со Скотти прекрасно проводим время.
Скотт думал, не затуманено ли ее сознание лекарствами. Повесив трубку, он вдруг понял, что не разговаривал с женой по телефону с тех пор, как та лечилась в «Пратте».
В день операции Скотт попросил Фрэнсис послать Скотти ее любимые цветы – гладиолусы. Удаление аппендикса прошло успешно, в тот же день Скотти уже хвасталась своим боевым шрамом. А Скотт отправился на «Юниверсал», где Свони подкинул ему комедию о студентах «Открой ту дверь». Застенчивый профессор геологии покидает тихий кабинет и отправляется покорять горы, где находит золото и, конечно, любовь. Шесть недель по триста пятьдесят. Картину закрыли через неделю.
«Эсквайр» рассказ принял – хоть в чем-то повезло! На это время роман Скотт забросил, а теперь еще приезжала Скотти, так что пришлось его снова отложить. От «Колльерса» вестей не было, и Скотта это начинало беспокоить. С Обером он рассорился, а к Максу уже обратился, так что список друзей, у которых можно было просить помощи, был невелик. Одна мысль занять у Шейлы приводила его в замешательство. К Эрнесту или Дотти он не пошел бы из гордости, хотя у них денег куры не клевали. Боги и О’Хару он знал не настолько близко, так же как Пепа или Сида. Вот Ринг дал бы ему пятьдесят тысяч глазом не моргнув. Еще были Сара и Джеральд, но после «Ночи» Сара стала его недолюбливать.
В конце концов, решив принять совет Обера о самодостаточности, Скотт забрался в кровать с подставкой для бумаги и пепельницей и наскоро сочинил еще два рассказа для «Эсквайра». Фрэнсис отправила их пневмопочтой, а следом послала телеграмму.
Скотту не впервой было переживать неудачи. Он и раньше бегал от кредиторов, в Вест-Порте и Нью-Йорке, Монтрё и Риме. Оплатив ежемесячный счет из Хайлендской больницы, он не смог внести плату за дом, так что за день до приезда Скотти, вопреки увещеваниям доктора, надел свой старый костюм, завел «Форд» и поехал в ломбард на бульваре Уилшир. Следом на «Понтиаке» ехала Фрэнсис и потом ждала на стоянке, пока Скотт подписывал бумаги на машину и забирал полторы сотни долларов. Неизвестно, на сколько придется их растянуть. Больше закладывать было нечего.
– Merci, Françoise, – сказал Скотт, когда они проезжали Голливуд.
– Mais bien sur[169], – ответила та.
В версии для Скотти машина находилась на ремонте. Скотт обещал научить ее водить и под этим предлогом просил Фрэнсис ездить с ней на «Понтиаке». Они катались по всему Энсино, как лучшие подружки, вернувшиеся домой на летние каникулы. Вместе с аппендиксом Скотти лишилась и последнего детского жирка, волосы посветлели от солнца. Днем ее занимали молодые люди с востока, собиравшиеся в бассейне, а вечерами они с отцом жарили барбекю и пели походные песни под звездами. Обер, как видно, в знак примирения, прислал чек с авторскими гонорарами за радиопостановки, и машину удалось выкупить. Дополнило атмосферу праздника и нежданное появление Шейлы – она предложила встретиться в «Трокадеро», отметить своего рода годовщину знакомства; впрочем, беспокоясь за легкие Скотта, танцевали они мало.
– Она изменилась, – сказала Скотти, когда в конце вечера они остались наедине, поедая ежевичный пирог Эрлин на кухне.
– Как именно?
– Какая-то она напряженная сегодня была.
– Шейла беспокоится за меня.
– Я тоже. Но что-то в ней изменилось, по-моему.
– Твоя проницательность меня пугает!
– Слушай, – сказала Скотти и сменила позу. Она посмотрела на руки на коленях, потом серьезно – на Скотта, всем видом показывая, что новость серьезная. – Маме я уже сказала, теперь хочу лично сказать и тебе. Я пишу роман.
– Ох Господи. О нас?
– Вот и мама так же спросила. Нет.
– Очень рад, Пирожок! Надо сказать, на это не каждый отважится! И сколько уже написала?
– И сотни страниц не наберется. Я подумала, может, попозже, когда у тебя будет время…
– Конечно, я хочу прочитать! – сказал Скотт, а сам с тревогой думал, что дочь его обходит.
– Они еще не готовы.
– Как будут, только скажи. Почту за честь. Маме тоже покажешь?
Скотти не знала, что отец ждет услышать.
– Ей бы хотелось! – продолжил он.
– Покажу.
– Боже, наша девочка – писатель!
Визит Скотти пролетел, как неделя отдыха. Казалось, она всегда только и делала, что уезжала. В последний день дочка с блеском проехалась на «Понтиаке» сама. На перроне они с Фрэнсис обнимались, как сестры, Скотт был счастлив.
В пятницу германские войска вторглись в Польшу. Англия и Франция вступили в войну. Настало первое число месяца, а платить за дом Скотту было нечем, денег хватало только на колледж дочери. Мир заполыхал. Скотт заперся у себя в комнате и стал тщательным образом составлять письмо Саре и Джеральду: «Китс однажды сказал: «Болезнь и нужда – дурные спутники».
Но ждать от них помощи Скотт не стал. В понедельник утром он позвонил Свони, и тот устроил ему собеседование на «Фокс». Там собирались снимать «По ночам случается всякое», приключенческий фильм с Соней Хени[170] в главной роли. Сюжет касался гестапо, Эрнесту понравилось бы. Скотту показалось, что встреча прошла удачно, но ему так и не перезвонили.
В отчаянии Скотт попытался вернуть к жизни «Перьевой веер», один из первых сценариев, которые он набросал еще в немую эпоху, – вдруг повезет? В те годы Скотт великолепно управлялся с романтическими историями: юноша, девушка, меняющиеся устои. Что считалось тогда честностью, честью? История казалась такой замшелой, что могла сойти для исторической картины. Скотт попросил показать черновики в «Метро». С началом войны зрители полюбили вспоминать старые добрые времена, а больше всех – Майер.
Скотт заплатил Фрэнсис и Эрлин, а остальные счета отложил до лучших времен. Утреннюю почту доставляли незадолго до одиннадцати. Скотт стоял у окна, наблюдая за тем, как подъезжал к калитке грузовик. Почтальон опускал крышку ящичка, засовывал в него связку писем и снова захлопывал.
– Франсуаза, будь добра.
Скотт смотрел, как она возвращается, задумчиво перебирая конверты.
– Что несет нам сегодня великий необъятный мир? – спрашивал он, хотя и так видел все по ее лицу.
Счета и уведомления о просроченных выплатах. Еще Скотт выписывал «Принстон Эламни Уикли», который печатал обзор грядущего футбольного сезона и просил пожертвования у верных сынов заведения. Если ничего не изменится, придется снова обращаться к Максу.
Скотт уже махнул рукой на «Метро», когда позвонил Свони. «Перьевой веер» отвергли, но Свони обедал с Голдвином и уговорил его дать Скотту второй шанс. Со следующей недели он приступает к переделке «Раффлз» с Дэвидом Нивеном[171] в роли благородного похитителя драгоценностей и Оливией де Хэвилленд[172] в роли его прекрасной дамы. За основу взяли старый сценарий Сидни Говарда, упокой Господи его душу.
– А что с Сидни?!
– Угодил под собственный трактор.
– Боже…
– Теперь ему дадут «Оскар».
– И мне его править? Как-то это некрасиво.
– Согласен.
Сидни был выпускником Гарварда и лауреатом Пулитцеровской премии, а хотел только возделывать поля. Скотту поручили отредактировать диалоги. Четыре недели по пятьсот пятьдесят. График жесткий, поскольку Нивен собирался за штурвал «Спитфайров» военно-воздушных сил Его Величества. Скотт считал решение благородным и гибельным.
Он радовался возвращению на студию, Фрэнсис и вовсе была в восторге, рассматривая знаменитостей во все глаза, но после «Открой ту дверь» и всех остальных неудач Скотт не торопился праздновать победу. Он укладывал в портфель колу и неукоснительно приходил вовремя, в перерывах диктовал Фрэнсис и записывал детали съемочного процесса, которые они потом расшифровывали дома. Как и их герои, Нивен был джентльменом, а де Хэвилленд – зазнайкой, почти не выходившей из личной гримерки. Декорации закрыли не только от естественного освещения, но и от малейшего ветерка. Павильон пропах пылью, как старый чердак. К обеду помощники режиссера и операторы ходили взмокшие, по лицам актеров тек грим.
Иногда приходил Голдвин и подсаживался к режиссеру, склоняясь к нему, как бы давая указания. Его настоящая фамилия была Голдфиш, «-вин» он уже сам придумал. Он был из тех, кто пришел еще до Тальберга, человеком практичным и безжалостным как гангстер. Скотт хотел поблагодарить его за предоставленную возможность, но не успел. На четвертый день съемок Голдвин с режиссером на глазах у Скотта дошли до перепалки, так что последний даже ушел с площадки. На следующее утро Скотта без объяснения причин уволили.
– Надо было предупредить тебя, – сказал Свони. – Режиссер тоже мой клиент.
– Ясно, – ответил Скотт. – Голдвин решил всех скопом…
Зарплата ожидалась только в субботу. Важных писем не приходило, неожиданных телеграмм тоже. Слишком давно он не платил Магде, так что пришлось взять «Форд» и снова поехать через бульвары Голливуд и Уилшир. Фрэнсис на «Понтиаке» ехала следом.
Оценщик вспомнил машину, но не имя Скотта, чему тот был только рад.
Фрэнсис ждала в машине с заведенным двигателем.
– Merci beaucoup, – сказал он.
– Mais bien sur, monsieur.