На какое-то время его спасли Джеральд и Сара. Скотт договорился с «Вассаром», что будет платить за обучение дочери по частям, как уже выплачивал ее долг за операцию, и все равно пришлось просить доктора Кэрролла об отсрочке на месяц, потом еще и еще, хотя мать Зельды докучала ему просьбами вернуть дочь домой. Скотт послал краткое содержание романа в «Колльерс». Если им понравятся первые шестьдесят страниц, ему заплатят пятнадцать тысяч. Пока же было слишком рано – Скотт только начал понимать Стара.
К ноябрю он почти довел роман до конца. Кое-что еще следовало отточить, но это можно было доделать и позже. Скотт готовился получить от редакции любое письмо и обещал себе не расстраиваться. Однако он не мог предположить, что отказ придет сразу.
Попробовал в «Пост». Отказали.
До этого Скотт надеялся, что продажа прав решит все его беды. «Эсквайр» принял рассказы, но предлагал за них так мало, что оплачивать счета было нечем. К кому еще обратиться? Хотя Скотт заставлял себя продолжать работу, по вечерам, когда Фрэнсис и Эрлин уходили, подступало одиночество, и в отчаянии он снова запил.
Спохватился он сам, позвонил доктору и вызвал медсестру прежде, чем успел наломать дров. Но сразу же после Дня благодарения, когда, казалось, беда миновала, в очередной раз сорвался: в приступе ярости разбил лампу, поссорился с сестрой и выставил ее за дверь. Женщина позвонила Шейле, которая приехала успокаивать Скотта Моцартом и томатным супом. А он, как капризный ребенок, запустил тарелкой в стену.
Сестра стояла в сторонке с уже бесполезным шприцем.
– Лили Шейл ее зовут. А она не сказала, что еврейка, а? Нет, конечно. Лили Шейл. Высочество из трущоб, трясла сиськами напоказ всему Лондону…
Скотт с хохотом показал, как, по его мнению, это выглядело, и убежал. Сестра встала в дверном проеме, но Скотт пихнул ее в ногу и стал рыться в столе в поисках пистолета. Шейла вызвала полицию. Пока патрульные под вой сирены добирались к ним по долине, Скотт заперся в ванной и проглотил упаковку снотворного.
Позже, придя в чувство и услышав, что вытворял, он пришел в ужас. Медсестра вернулась. Шейла – нет.
Скотт надеялся, что когда снова вернется к нормальной жизни, она простит его, но Шейла даже не брала трубку. По его просьбе Фрэнсис оставляла розы на ее крыльце, Скотт заказывал букеты, которые были ему не по карману, вкладывая их любимые стихи. Изо дня в день он ждал, что она позвонит или войдет в калитку. Но ничего не происходило, и Скотт стал бояться, что потерял ее безвозвратно.
Эрлин с Шейлой была согласна.
– Неудивительно, что она вас так отшивает. Вам бы сейчас ехать к ней домой и ждать на крылечке, пока она не вернется.
– Сомневаюсь, что она хочет меня видеть.
– А это уж пусть сама вам скажет. И что бы ни говорила, вы слушайте – и молчите. Как закончит, скажите, что вам жаль и что никогда такого больше не будет, только от чистого сердца. Если и это не поможет, тут уж ничего не поделаешь.
Рисковать надеждой Скотт не отважился. Эрлин не знала Шейлу так, как он. «Угробить жизнь», – сказала она тогда. Скотт мог бы поспорить, однако в глубине души, в презрении к самому себе, соглашался с этим.
«Мне нет прощения за то, через что тебе пришлось пройти из-за меня. – Никогда еще Скотт не выбирал слова так тщательно. – Совершенно очевидно, что в этот раз я не был просто пьян или вспылил. Это болезнь. Я воспользовался твоей добротой и великодушием. Ты так была со мной терпелива, Шейла, куда больше, чем я заслужил. Обещаю, что больше не потревожу тебя».
После работы он поехал к ней, чтобы привезти письмо лично. Машины у дома не было, газон давно не стригли. У Скотта сохранился ключ, который она ему когда-то дала. Он подумал бросить в щелку для писем и его, но не смог, боясь расстаться с призраком надежды. Скотт вспомнил их первое свидание в компании Эдди Майера, как близко друг к другу они танцевали в «Кловер-клубе». Тогда он совсем ее не знал, Шейла была таинственной незнакомкой. И все, что Скотт с тех пор о ней узнавал, только больше его к ней притягивало, хотя в конечном счете он сам же ее и упустил.
Скотт отогнал искушение всю ночь просидеть на крыльце – вышло бы неловко. Вместо этого он сел в машину и съехал с холма на бульвар, чуть высунувшись из-за поворота, как учила его она, и стал ждать, пока кто-нибудь пропустит.
На Рождество Зельду в качестве проверки отпустили домой одну. Скотти гостила в Балтиморе у Финнеев. Скотту ехать было некуда, не с кем и не на что, но он подрядил Фрэнсис помогать ему с выбором подарков. Для Шейлы он приготовил музыкальную шкатулку с «Лунной сонатой» и в канун Рождества оставил ее на крыльце. На следующее утро Фрэнсис доложила, что шкатулка исчезла.
«Дорогая мисс Грэм, – продиктовал он письмо. – Мистер Фицджеральд не раз предостерегал меня от вмешательства в его личную жизнь. Вероятно, это идет вразрез с его указанием, но считаю своим долгом сообщить, что он не находит себе места, вспоминая, как обошелся с Вами и мисс Стеффен. При содействии последней он полностью выздоровел, сожалеет о случившемся и надеется загладить свою вину. Нисколько не сомневаюсь в его искренности и могу поручиться, что в последнее время он действительно изменился».
«На Вашем месте я была бы осторожнее, – написала Шейла в ответ. – Мистер Фицджеральд склонен причинять боль тем, кто его окружает. Он эгоистичный, раздражительный человечек, верящий в собственное превосходство только потому, что читает стихи и двадцать лет назад был знаменит. Если он когда-нибудь поступит с Вами так же, как со мной, надеюсь, Вам хватит мужества уйти и больше никогда с ним не разговаривать, поскольку именно этого он и заслуживает».
Скотт кивнул и пожал плечами.
– Уже что-то.
Больше новостей от Шейлы не было. Неделями он находил в доме маленькие следы ее присутствия: пачка сигарет, записная книжка, халат. Все вещицы он собрал и отправил с набросанной от руки запиской, в которой значилось, что он навсегда покинет Голливуд, если ей так будет угодно. Блеф, в действительности бывший мольбой о снисхождении.
Несколько дней Шейла молчала, как бы взвешивая предложение. Снова близилась зима, а ее единственным достоинством в Южной Калифорнии были дожди, наполнявшие водохранилища и дававшие надежду фермерам. В душной спальне Скотт и Фрэнсис в поте лица трудились над романом, сшивая разрозненные отрывки воедино. Как-то раз дождь лил все утро. К обеду стучать по крыше перестало, выглянуло солнце и в деревьях заблестели капельки воды. Скотт обошел стол Фрэнсис, чтобы открыть окно, но оно не поддалось, заело намертво. Совсем он ослабел от лежания в постели. Скотт не сдался и после первой неудачной попытки взялся за раму, как штангист, дернул рывком и по резкой боли в груди понял, что делать этого не стоило.
На этот раз мир окрасился не в багряный, а в черный. Свет перед глазами гас, будто Скотт уходил под воду, деревья на улице расплылись в темные силуэты. Он дотянулся до стены и нащупал ее – по-прежнему твердую. Скотт ничего не видел – будто мешок на голову надели. Его качнуло, нога зацепилась за стол, и он рухнул на Фрэнсис.
Первым делом Фрэнсис позвонила отцу, потом – Шейле. Та примчалась в больницу вся в слезах.
– Я бы себе никогда не простила, если бы ты умер! – сказала она, от страха забыв о строгости.
Весь день они провели вместе, а рядом хлопотала Фрэнсис. Решили, что пока Скотт останется в Энсино. Вечером на дежурство заступила Эрлин, затем пост приняла Шейла. Они сменяли друг друга, как солдаты в карауле, так что Скотта ни на минуту не оставляли одного.
Когда Шейла переехала в квартиру в квартале от «Садов Аллаха», Скотт надеялся, что она пригласит его жить вместе, но она никогда об этом не заговаривала. Шейла и сейчас оставалась для него непостижимой, той женщиной, что отвергла маркиза. Он постоянно забывал, насколько она моложе и какой твердый у нее характер. Шейла считала, что Свони справлялся плохо, и подыскала ему другого агента, который нашел независимого продюсера на «Возвращение в Вавилон»[173]. Тысячу Скотт получил за права на постановку, еще по полтысячи ему гарантированно должны были выплачивать в течение десяти недель работы над сценарием, и дополнительный процент причитался, если фильмом заинтересуются студии. Действие происходило в Париже, а за основу сюжета Скотт взял случай, когда Розалинда пыталась увезти от них Скотти после первого срыва Зельды. Хорошо бы получить на роль девочки Ширли Темпл[174] – Скотту нравилась ее непосредственность. А его пусть сыграет Кэри Грант!
– Что ж, у них хотя бы подбородок правильный, – сказала на это Шейла.
– Нет, лучше пусть меня играет Боги! Да и выйдет дешевле.
Недели бежали, но и сбережения Скотта росли. В апреле «Унесенные ветром» собрали богатый урожай «Оскаров», и Скотту было приятно думать, что в статуэтке Сидни Говарда в какой-то мере есть и его заслуга. Три года подряд Маргарет Саллаван и Вивьен Ли признавались лучшими актрисами, произнося с экрана его слова. Как бы ни складывалась его судьба в Голливуде, этим он всегда сможет гордиться. Удивительно, как легко быть великодушным, когда на счету есть деньги!
Доктор Кэрролл принял сторону матери Зельды и тоже считал, что Зельду пора бы отпустить. Скотт боялся, что без врачебной помощи снова может наступить ухудшение, и заставил доктора пообещать, что тот примет ее обратно, возникни такая необходимость. И вот, когда все уже было решено и через неделю Зельду должны были выписать, ее заметили в Эшвилле, когда та пила горячий шоколад у автомата с напитками.
Доктор Кэрролл сообщил об этом с такой серьезностью, словно Зельда с ножом бросилась на медсестру. Выписку отложили до совета членов правления больницы.
Скотт бы еще понял, если бы Зельду лечили от лишнего веса; врачи явно переусердствовали, запирая в больницу женщину, которой просто захотелось молочного коктейля. В то время как германские войска вторглись в Данию, Скотт телеграфировал, что не видит в поступке жены ничего дурного, и уже в субботу ее выписали.