– А остальные, как же? Кто беленькую не принимал? – спросил Лёва, зачарованно следя за бутылкой, которую Евдокимыч по очереди подносил к стаканам.
– Остальные… – вздохнул Евдокимыч. – Мы на рассвете очнулись. Машина в кювете застряла – аккурат на том самом месте, где сейчас коттедж стоит. Как туда доехали, как вырубились – не помним, хотя и недалеко это было от моего бывшего домика. Глядим друг на друга – все волосы на головах выпали. И у Ниночки моей – тоже. Это потом брови с ресницами потихоньку выросли а тогда жутко было смотреть.
Потом огляделись – совсем обалдели. На земле и поперек Скорогадайки словно границу провели: с нашей стороны все, как раньше было – травка пожухлая, деревца, еще не до конца листву сбросившие, река, как всегда течет себе спокойненько. А буквально в полсотни шагах от нас – зима! Четко так граница выделяется – здесь травка желтенькая, дальше – все покрыто перламутровым сиянием: трава, деревья, река, словно на ней лед встал, только опять же перламутрового цвета. Никогда я такой красотищи не видел… и такой жути не испытывал…
Евдокимыч приложился к стакану и на этот раз пил долго, маленькими глоточками, словно смакуя и в то же время, кажется, засыпая.
– Так, что с остальными-то? – тронул его за плечо Лёва, отчего Евдокимыч дернулся и продолжил, как ни в чем не бывало:
– Красотищей этой долго можно было любоваться. Но мы-то здесь, а дома наши – за границей перламутровой, без присмотра. Ношпа туда и пошел, как я понял, чтобы проверить, вдруг ограбили. Мы-то с Ниночкой у машины остались и прекрасно все видели. Как только Ношпа границу пересек, перламутр, тудыть его растудыть, исчезать начал. Так же как надвигался волнами, так и исчезал, словно снег таял.
И что самое главное – трава, кусты, деревья, словно от инея освобождались, а столбы телеграфные, постройки разные, то есть все, к чему человек руку приложил, таяли и никаких следов после себя не оставляли. Волна идет, а они тают. Наш с Ниночкой дом тоже под этой отливной волной растаял. У Петра Васильича дом подальше моего стоял. Но я, как сейчас вижу – ступил он на крыльцо, а дом взял, да и словно поплыл, растворяясь. И вот уже Ношпа стоит, на том месте, где только что крыльцо было, а крыльца-то и нет, словно не было. И всего дома нет. Такая вот, господа мастера, сказочка, или по научному – гипотеза.
– И что дальше было? – спросил Павел.
– Дальше? Я вам про вспышку рассказал, а про то, что дальше, давайте-ка завтра, а то язык у меня заплетается… Да и вам на ужин пора.
– Постой, Евдокимыч, – перегнувшись через стол, удержал его за плечо Лёва. – Я одного не понял, каким образом вы с Петром Васильевичем браконьерам напакостить собирались?
– А вот это, – дернул тот плечом и поднялся из-за стола, натягивая бейсболку на лысую голову. – Это не твоего журналючьего носа дело!
Глава пятаяТрактир «Бодрые поползновения»
Несмотря на то, что в течение всего рассказа Павел не столько пил, столько пригублял, он чувствовал он себя неслабо поддавшим. Кажется, Лёва был более трезв, однако ни тот, ни другой не могли сориентироваться, какая из трех тропинок от их домика ведет к трактиру «Бодрые поползновения». Чтобы понапрасну не плутать, решили уточнить дорогу у Петра Васильевича.
Оказалось, что хозяин базы «Граничная» принимает новых гостей – овальным столом вместе с ним сидели их старые знакомые – Константин Какуев и Станислав Пашкевич. В графине оставалось на донышке, вместо горы пирожков на тарелке – лишь крошки.
– Костыль? – преувеличенно удивился Лёва. – Ты же кричал, что в этом заповеднике рыбы нет, а все егеря поголовные пьяницы! Так чего же вновь сюда пожаловал?
– У «Знатного рыболова» разве монополия на освещение соревнований? – насупился Какуев – рыжеватый мужик с кривым носом. – У нашей газеты и тираж больше, и вообще…
– Не понял? – уставился на него Петр Васильевич. – Ты тогда, в прошлое свое посещение даже границу заповедника не пересек. Почему трепешься, что рыбы нет?
– В вашей газетенке, благодаря тебе, Костыль, брехни на порядок больше, чем правды, – Лёва подошел к столу, подмигнул развалившемуся в кресле Пашкевичу и пожал протянутую руку. Павел так же поздоровался со Станиславом – седобородым крепышом с виду лет под пятьдесят, носившему очки, одна линза которых была заметно толще другой. Константина Какуева рукопожатием ни тот, ни другой не удостоили.
– На то она и рыбацкая – газета, – усмехнулся Какуев.
– Вот, Петр Васильевич! – вскричал Лёва. – Конкуренты наши ради красного словца не пожалеют и отца! Представляете, что такой бумагомарака, как Костя, который даже свой нос в заповедник не сунет, может и про базу вашу, и про соревнования написать?
– Для меня любая публикация о заповеднике и базе – реклама, значит и доход, – пробурчал Нешпаев. – Если что-то уж совсем из ряда вон выходящее сочинит, подам на газету в суд. И не важно, в чью пользу он закончится. Да вы, журналисты подобные расклады лучше меня понимаете.
– Э-эх! – махнул рукой Лёва. – Ладно. Мы с Павлом собрались дойти в «Добрые…» то есть, в «Бодрые поползновения», а дороги не знаем…
– Нинель! – позвал Петр Васильевич и кивнул появившейся на пороге девушке. – Проводи мужчин до трактира, а то еще заблудятся, и всех самых лучших егерей без них завербуют.
– А что, дядя Петь, наше предложение о самостоятельном выборе егерей возражений не встретило? – спросил Павел.
– Да какие там возражения! В любом случае, я направлю в урочище необходимых для работы людей. А вы можете выбирать, кого хотите. Только не ошибитесь…
– Пойдемте, мужчины, – позвала Нинель, и Лёва с Павлом вслед за ней покинули гостиницу.
– Девушка, вы курите? – затягиваясь сигаретой, осведомился Лёва на улице.
– Курить – здоровью вредить, – ответила она, не обернувшись. – Вот пить – здоровью помогать.
– И вы пьете?
– Если бы даже не пила, так от вашего перегара сразу бы захмелела, – Нинель была все в том же сарафане цвета хаки и босоножках. Темные вьющиеся волосы выбивались из-под бейсболки.
– Между прочим, заблудиться здесь сложно, – девушка шла быстро, не оглядываясь. – Справа – река Скорогадайка, сейчас мы по мосту ручей перейдем, который в нее втекает. Чуть ниже его впадения – граница с заповедником, которую от нас колючая проволока отделяет…
– Так серьезно? – удивился Лёва.
– Да нет. Через колючку любой ребенок перелезет. Только смысла в этом нет. Потому как почти все, что из заповедника выносится, к примеру, пойманная рыба или подстреленный зверь, сразу начинают гнить и вскоре от них только мокрое место остается.
– Так вот почему у Ношпы ни одного чучела рыбы и зверя нет, только фотки? – догадался Павел.
– Конечно, – подтвердила Нинель. – Трофей в нормальном, не испорченном состоянии только в зданиях Кабаньего урочища увидеть и потрогать можно.
– А вы видели?
– Конечно. В заповеднике сразу за контрольно-пропускным пунктом несколько исследовательских лабораторий стоит. Имеются среди них и секретные, но есть и без всяких грифов, в том числе и небольшой музейчик, в котором выставлены чучела обитателей заповедника. Правда, эти чучела тоже недолго в нормальном состоянии остаются, приходится ученым их время от времени заменять.
– Ну, и как, открыли что-нибудь ваши ученые? – спросил Павел.
– Открыли, – наконец-то оглянулась на него Нинель. – И довольно быстро сделали наши ученые глобальный вывод, что никакой реальной пользы остальному миру заповедник принести не может.
– Как это? – Павел даже остановился. – Если там такие чудеса творятся…
– Вот именно, что чудеса, никакими научными фактами не подтверждаемые.
– Что-то мне в это не верится…
– Поверится, – усмехнулась Нинель. – Шевелите ногами, господа мужчины, почти пришли.
Поинтересоваться, почему трактир имеет название «Бодрые поползновения», мужчины не успели, – в течение оставшегося пути Нинель посвящала их в правила поведения, принятые в самом популярном местном питейном заведении. Правила были просты: любой посетитель трактира, переступив его порог, тут же вносил в кассу взнос, взамен которого получал карточку, дающую право отовариться у бармена на выбор – стопкой водки, кружкой пива, либо графином морса; в еде же гость мог себя не ограничивать, и это касалось любых подаваемых в общий зал блюд. Питаться посетитель мог с открытия и до закрытия трактира, но за любую дополнительную выпивку обязан был расплатиться, прежде чем ее ему подадут.
Еще одним правилом был категоричный запрет на потасовки внутри помещения и даже на громкую ругань. Помимо немногочисленных туристов, трактир посещали охранявшие заповедник военные и подрабатывавшие на его территории егеря. И военные, и егеря имели при себе оружие, причем, на вполне законных основаниях. Чтобы это оружие не заговорило в стенах «Бодрых поползновений», трактир охраняли не типичные мордовороты-вышибалы, а мордовороты-полицейские, наделенные местными властями специальными полномочиями усмирять потенциальных дебоширов еще до того, как у тех возникнет намерение собственно подебоширить.
Если же желание помахать кулаками не пропадало, особо бойких выпроваживали на улицу, где для выяснения отношений была отведена специальная площадка. В этом случае, чтобы вернуться в трактир, приходилось вновь платить взнос.
Неизвестно, благодаря чему в «Бодрых поползновениях» вот уже несколько лет кряду не было не то чтобы ни одной перестрелки, но и ни одной сколь либо серьезной драки. Частично, конечно же, из-за серьезного полицейского контроля. Но во многом, благодаря тому, что собирались в трактире люди, в основном, давно друг друга знавшие, испытавшие вместе немало опасностей, потерявшие в заповеднике родных и общих друзей. Возможно, и потому, что подавляющее большинство завсегдатаев хорошо отдавало себе отчет, каких сюрпризов можно ждать от «Кабаньего урочища», с которым граничил трактир.
Кроме того немаловажную роль в обеспечении порядка в трактире играл и его владелец, которого все величали исключительно по имени-отчеству – Алексей Леонидович, ну а между собой – просто Монокль.