Пока мы с Ринкой беседовали, засланные в тыл разведчики (Малой и ребята из балета) доложили, где будем праздновать. Пешком – двадцать минут пути, а транспорта тут не предвидится. Разбившись на группки, движемся всей толпой в указанном направлении. Местные глянут, коблы собирать начнут – уж слишком мы шумны и похожи на готовящихся к атаке оккупантов. Совсем не к месту приходит мысль о железнодорожном пиратстве.
– Слушайте, а не поднять ли нам над штабным вагоном черный флаг? Будем нападать на попадающиеся по пути станции, и брать на абордаж другие поезда…
– Тогда нам придется портить женщин из плененных поездов, а у наших мужиков и на нас сил не хватает! – сообщает Ринка.
Не реагирую, решая, что лучше пока этой темы не касаться. Ловлю обрывок фразы от соседней компании, довожу до сведения своих.
– А, между прочим, вы подумали, как обратно добираться? Расходиться-то, наверно, поодиночке будем. Вон, Гале кто-то знающий страшные вещи о Купянске сообщил. Слыхала, тетка! – киваю Ринке, – У них тут амнистия была и на волю выпустили сексуального маньяка.
– Очень сексуальный? – еще больше оживляется Ринка. – Ох, давно никого сексуального не пробовала… Все ветошь сплошная…
Понятно, с Ринкой сейчас лучше вообще не разговаривать.
Наконец, доходим до положенного места. Сдвигаем столы, занимаем места. Все артисты и сценовики в сборе. Из работников поезда приглашены только избранные. Эх, Зинаида, ну чем ты думала? Теперь ведь нашу Валю коллеги затретируют. Если уж звать – так всех…
В кафе, кроме нас, еще два посетителя. Склонились над столиком, шепчутся. Видны только коротко стриженные затылки. И те отчаянно демонстрируют полное к нам безразличие. Зря. Я бы на их месте развернулась и, не скрываясь, разглядывала всю нашу шумную братию.
– Дамы и господа, праздник объявляю открытым! – сообщает Зинаида и сразу с трех частей стола слышатся одновременные хлопки открываемого шампанского.
И понеслось. Тут Зинаидины поздравления, там – перемывание косточек режиссера, где-то еще – обсуждение разных залов. От нормального застолья, празднества артистов отличаются движением градуса оживления. В нормальных компаниях народ, когда выпьет, раскрепощается и начинает буянить. У нас же было наоборот. Шумные в трезвом состоянии люди стихали и впадали в мрачняк по мере опьянения. Поэтому, нельзя было упустить момент для реализации Ринкиной идеи. Мы и не упустили.
– А сейчас, минуточку внимания! – заголосила Ринка, когда юбилярше пожелали уже все положенное, – Господа, вы нужны нам, как мужчины. А вы, дамы – как женщины. Удивлены? Мы тоже были удивлены, когда узнали, какая страшная проблема свалилась на наши головы.
Слушая, как Ринка складно излагает, я даже немного расстроилась. Мы с Димкой успели уже перекинуться парочкой весьма достойных шуток, и теперь мне было откровенно жалко отдавать его на растерзание. Наворотила делов, чужими руками гадость творю, и сама же происходящее осуждаю. Нехорошо выходит, но правильно. Будет Димочка знать, как мозги нам пудрить…
– Что это она задумала? – Димка в мгновение перемещается и, якобы охотясь на бутерброды, склоняется к моему уху. – Ты знаешь?
– Знаю, – отвечаю невозмутимо. – И ты тоже знаешь. А остальные – сейчас узнают. Вот обрадуются возможности в шоу, не хуже чем у Нагиева, поучаствовать…
– Итак, наш первый герой – Дмитрий, – объявляет Ринка, и вытаскивает Диму на всеобщее обозрение. Еще не понимая, что сейчас произойдет, Димка галантно раскланивается, срывает аплодисменты коллег и вопросительно смотрит на Рину. – Первая героиня – я! – объявляет Ринка. – Или Маринка, мы не успели еще точно восстановить хронологию.
В нескольких каверзных фразах, почти не ограничивая себя в выражениях, Ринка описывает свое якобы бедственное положение. Спала, она, значится, с мужиком, свято верила в серьезность его намерений, а тут такое… Лучшая подруга, оказывается, тоже в них верила, причем, от него же…
– И что же, спрашивается, делать, двум обманутым девушкам в таком положении? – не прекращая обворожительно улыбаться, вопрошает Ринка. Ее не перебивают. Сидят, затаив дыхание, слушают. От шока или из любопытства? Из такта или от желания узнать побольше подробностей? Рина обводит всех совершенно сумасшедшими глазами, залпом допивает оставшийся в рюмке коньяк, продолжает действие. Два поцаватого вида мужчины из-за соседнего столика следят за ней неотрывно. Шоу приобретает всезабегаловочный масштаб. – И тут мы вспомнили, что не поодиночке живем, а в коллективе. «Проголосуем» – решили мы. Итак, устраиваем закрытое голосование! Листики вот, каждый пишет имя, сворачивает листок и кидает в Димочкину шляпу. Напоминаю, что Рина – я, а Марина – госпожа Бесфамильная.
Нарочито виляя бедрами, Ринка подплывает к Диме, срывает с него шляпу, кладет на стол. Не знаю, куда девать глаза. Димка не реагирует на Рину, смотрит на меня в упор. Без обиды, без гнева, просто с недоумением. На миг проскакивает шальная мысль, что Ринка могла все придумать про их связь. Я соглашалась на этот цирк с одной мыслью – чтоб все стало проще, то есть, чтоб Димка понял, что не для одного него все происходящее было забавной игрой, не более. О том, что вечно бодрому, неисправимо оптимистичному балагуру-Димке можно принести настоящую боль, я как-то не думала. Теперь же, глядя в его поначалу недоуменные, а потом все темнеющие и темнеющие глаза, я явственно ощущала, что мы с Ринкой перегнули палку. Полезли – не разобравшись. Судя по Димкиному лицу, он был задет всерьез, а значит, вряд ли воспринимал все прошедшее, как праздное развлечение…
– Кого вы сейчас, дамы и господа, выберете, та из нас остаток своего тура этому любокруту и посвятит. Так сказать, на должность походной жены назначится… Тут же справим эдакую неофициальную свадьбу. Потому что надо ведь отметить событие? А другая – та, которой участи жены удастся избежать – оборвет с ним все связи, как и не было. – рассказывая, Ринка раздавала присутствующим небольшие огрызки тетрадных листочков. Даже это она решила проделать сама, хотя изначально планировалось поделить обязанности. Похоже, Ринке страшно нравилось происходящее, и она хотела проделать все глубоко самостоятельно.
– Вы уж не поймите превратно, – продолжала глумиться Рина. – Нам с госпожой Бесфамильной глубоко пофиг, единственные мы у мужика, или нет. Дело не в неуместном консерватизме. Дело в чувствах! Нужно оставить ему лишь одну женщину. Все к выборам жены присоединяйсь! Понимаете, за двумя звездами погонишься, ни в одну не залезешь… Был бы парень молодой да крепкий, мы бы к вам и не обращались даже. А так – не тянет он двоих. Вечно какие-то сложности… «Мда?» – тут же думаю я. – «А у меня с ним особых сложностей не возникало. Может, это с тобой, Ринка, что-то не так?» Но вслух, конечно, совсем другое говорю:
– Рин, харэ народ интимными выдумками засыпать. Давай уже голосование начинать…
– То есть, ты действительно участвуешь в этом цирке? – очень тихо спрашивает Димка, побелевшими губами.
– Да. – отвечаю с достоинством. – Для меня многие твои поступки тоже были полной неожиданностью. Сегодня день познаний, скажи?
Дмитрий молчит, переключившись на тех, кому Ринка раздала листики. Мне тоже очень интересно, как же отреагирует публика. Публика? О, она в восторге…Оправившись от неожиданности, народ уже с готовностью включился в нашу игру. Обсуждают, смеются… С готовностью вписывают имя в бюллетень и бросают его в Димкину шляпу.
Вот так и вычисляется дух коллектива. Правы были продюсеры всех бездарных шоу – возможность понаблюдать за чужой постелью повышает рейтинг мероприятия вне зависимости от уровня сюжетов. Даже самый гадкий ширпотреб все равно будет популярным, если он представляет обширное поле для сплетен. Так вышло и в нашем случае. Противновато. Наше с Ринкой гадство оправдано: мы больны, а иронизировать над наболевшим – лучший способ выздороветь. А вот заблествешие живым интересом глазки коллег – это уже похабщина.
– Твоё слово, Димочка. – Ринка кладет перед Димой шляпу. Он отодвигает и шляпу и Ринку в сторону. Поднимается на ноги. – Не может быть! – притворно ахает Ринка, старательно обмахивая линзы веером накладных ресниц. – Тут твоя судьба решается, а ты не голосуешь! – Я готова провалиться сквозь землю, потому что, напрочь игнорируя Рину, Димка смотрит прямо на меня. Так, будто я этот весь бред говорю… – Как?! Ты воздержался? – продолжает юродствовать Ринка. Глаза её вдруг становятся влажными. То ли просто от перевозбуждения, то ли из-за Димкиного невнимания. – Не может быть! Ты же у нас, обычно, такой невоздержанный!
По столу пробегает волна сдавленных смешков. Народ оценил высказывание. И вдруг…
– Суки вы, девки! – мне в глаза сообщает Димка, потом хватается за край скатерти, резко отбрасывает его от себя, опрокидывая пару бутылок вина и блюдо с бутербродами, выхватывает у Рины свою шляпу, нервно вытрушивает на стол записки, разворачивается, не глядя на содеянное, и выходит из кабака. По хлопку двери, словно по мановению волшебной палочки, воцаряется тишина.
– А некоторым не смешно, – ясно слышится шепот Малого. А потом все заглушается отчаянным Ринкиным криком:
– Димка! Дим, вернись! – она бросается к двери, сшибает по дороге официантку, спешащую убрать на нашем столе, кричит, едва сдерживая слёзы. – Димка! Ты чё, обиделся, да? Мы ж пошутили…
Ну что ты будешь делать! Самое глупое, что можно было натворить на Ринкином месте, это объявить войну, а потом пойти на попятную. Зря она не слушала моих россказней о Слащове. Тогда б знала главный закон общей тактики боя. Колебания приводят к поражению – считал легендарный генерал. А вот умение твердо держаться единожды принятого решения – пусть оно даже хуже другого – приведет к победе. «Димка, конечно, психанул знатно – спасибо, что не убил. Но бежать за ним с носовым платочком и извинениями? Бред!» – мысли проносятся в голове с дикой скоростью. – «Сам бы пришел в себя и вернулся. И вообще, чего нервничать, спрашивается? Он развлекся нами, мы – им. Все честно, и достойно даже уважительных рукопожатий – как после игры, когда матч окончился вничью. А тут такая истерика, будто что-то серьезное произошло…»