Подсознательно, но целенаправленно накручиваю себя до уверенности – Димка не игрался. Происходящее между нами действительно что-то значило для него. Вместо угрызений совести за причиненную Дмитрию обиду, ощущаю почему-то дикий прилив радости. Тут же ловлю себя на этом, ругаю и заставляю переключить внимание на окружающих.
Еще несколько мгновений все с удивлением смотрят на дверь. Официантка порхает над столом, устраняя последствия Димкиной обиды.
– Кохання, це таке почуття! – присвистывает вслед Ринке кто-то из сценовиков. Зинаида пресекает свист грозным взглядом.
– Забудем об этом инциденте! – приказывает она. – С кем не бывает…– и тут же меняет тон на обворожительный, – Господа, праздник продолжается!
Все синхронно склоняются над своими тарелками и принимаются что-то пилить в них. Ну, конечно! Как только все интригующее закончилось, все сочли нужным продемонстрировать свою правильность и непричастность… Обалдеть, как вовремя! Ох, какие все вежливые… Сейчас о погоде заговорят, честное слово!
Повинуясь порыву вредности, начинаю разворачивать вываленные из шляпы записки и раскладывать их на две кучки. Далеко не все успели проголосовать, поэтому много времени это не занимает. Сама немало поражаюсь результату.
– Я выиграла! – сообщаю хладнокровно, но громко. – Не сказала бы, что я этому рада… – добавляю потише.
Вдруг проснувшаяся за нашим столом корректность не знает границ: коллеги делают вид, что не расслышали мой текст. Кто-то заводит отвлеченную беседу, кто-то даже идет на танц-пол…
– Грустишь? – спрашивает Малой, завидев во мне соратника по плохому настроению. Его Валентину утащил танцевать Антон из балета. – Налить тебе водки?
– Лучше сока, – отвечаю со вздохом, а потом добавляю уже с улыбкою, – Я не настолько грущу.
«Хватит! Хватит!» – командую сама себе, понимая, что давно уже нахожусь в мире воспоминаний. Интересно, сколько прошло времени? Мадам все также сверлит взглядом стену. Ринка сидит, свесив голову на руку и прикрывшись челкой. Наверняка, тоже вспоминает эпизоды, наверняка стыдится, что так глупо сдалась и струсила…
– Почему молчишь, почему не спрашиваешь? Не интересуешься, аль сама догадалась? – вдруг «включается» в реальный мир Мадам и склоняется над раскладом.
Смотрю на стол. Рядом с крестиком предыдущих толкований на столе сейчас лежит квадрат из девяти карт. Значит, пока я думала, Мадам успела добавить всего три карты. – – – Догадалась – мрачно хмыкает Ринка, отвечая вместо меня. – Пиковый туз во всех раскладах предвестник страшного удара…
– Верно! – гремит Мадам. Чем слабее звучат наши голоса, тем сильнее ее напор. – Верно, милые, верно… Итак… В казенном доме плохо. Ай-ай-ай…
– Где? – переспрашиваю. – Это как понимать?
– Казенный дом для нас – это поезд. – поясняет Ринка-специалистка. – То, где мы проживаем из-за работы…
– Худо, милые, худо… – гадалка водит ладонью над картами. – Как ни крути – худо. Откровение, смерть, помешательство!
«Откровение, смерть, помешательство… Откровение, смерть, помеша…» – пульсирует у меня в мозгу.
НПВ
Десятый день пути. Утром будем в Киеве. Время – далеко за полночь, но никто не спит. Все купе распахнуты, мы собираем вещи, носимся по коридору и переговариваемся с соседями. С разбиениями на группки покончено, отныне весь вагон – одна большая компания.
– О, представляю, как она вам обрадуется… – язвила Зинаида на тему предстоящей встречи Валентина с сестрой. – Такое счастье – валенька приехал всего на один день!
Несмотря на явное недовольство примы, наш тенор не сдавался. Во что бы то ни стало, он вознамерился съездить на все три дня выходных в Полтаву, погостить у сестры и зятя. Зинаида рвала и метала, потому что давно уже нацелилась провести выходные в Киеве у подруги, и, конечно, совершенно не хотела лишаться на это время привычной свиты. Увы, и молчаливая девочка Гала, и Валентин, и даже Ерёма, прибившийся в последнее время к компании примы – все собирались уезжать.
– Ну что вы мне голову морочите! – негодовала Зинаида. – Я уже обо всем договорилась, а вы… Ну хоть вы, Маринки, послушайте меня! Гульнем по Киеву, а?
– Сорри, я пас, – отзывается Рина, застегивая сумку на молнию. – Хоть один день с детьми побуду. Соскучилась!
– И я прошу меня извинить, – выбираюсь для разговора в коридор. – К походам по городу совсем сейчас не расположена, вы уж не обессудьте… Знаете, странный такой припадок – очень хочется побыть одной…
– Ничего странного, – неожиданно подает голос Гала. – Целых десять дней принудительной коллективизации! Любой организм затребует пространства для уединения. Я чуть с ума не сошла!
Гала заходит в свое купе и забивается в угол. Стараюсь не смотреть в ее сторону, чтобы не раздражать своим присутствием.
– Ну, что ты намерена делать? – продолжает уговаривать меня Зинаида.
– Остаюсь в поезде, буду читать и валяться.
Я не совсем честна, а точнее – не совсем вру. Шляться с Зинаидой по Киеву действительно не хочется. Но и одиночеством я совсем не брежу. Просто когда-то, еще до всей этой скандальной ситуации, мы с Димкой договаривались остаться на выходные в поезде. Опровергающей информации не поступило, и я действую согласно установленному ранее плану. Конечно, не ради романтического уикенда – а просто ради возможности разобраться. Разговор наедине нам с Дмитрием совсем не помешал бы – ситуация сейчас накалилась до невозможности…
После неожиданной Ринкиной капитуляции в кафе, наши отношения стали намного сдержаннее. Ринка явно боялась оставаться со мной наедине – опасалась, должно быть, необходимости объясниться. Обе мы делали вид, будто все по-прежнему, но вели себя совершенно по-иному. Конечно, я – что естественно – ничего не спрашивала о том вечере. Ринка – что не естественно – не сочла нужным ни о чем мне рассказать. Впрочем, и так было понятно, что она догнала тогда Дмитрия, и их разговор закончился полным примирением. Все отлично, для Ринки это победа. Вот только, какой ценой? Судя по тому, как нынче днем разговаривал со мной Димка – очень наигранно, предельно официально и вежливо – я в его глазах была теперь главной виновницей нанесенной ему обиды. Похоже, Ринка решила, что добиваться прощения сложнее, чем попросту перевести стрелки… По-хорошему, надо было бы поскандалить, поговорить начистоту с обоими, восстановить дружеские отношения, но, во-первых – на то совершенно не было времени, во-вторых – с затаенным интересом и каплями пота на ладошках за нашей четверкой следил теперь весь поезд – и мы никак не могли позволить себе громкой выходки. Поэтому я ждала. Так как Димка тоже собирался оставаться в поезде, мы, наверняка, смогли бы пообщаться.
Громко хлопнув дверью тамбура, в вагон заскакивает взволнованный Дмитрий. На шее у него, словно банное полотенце, висит Шумахер. Как обычно при такой позе Шумахера, Дмитрий держит кота за лапы и шепчет ему что-то на ухо. Завидев их, я нарочно повторяю последнюю фразу.
– Остаешься в поезде? – переспрашивает Дмитрий таким тоном, будто слышит об этом впервые. – Везет… А мы с Шумахером поедем в деревню. Я таки принял решение…
– Нет! – возмущаюсь я, позабыв все интриги и обиды. – Ты не сделаешь этого! Ты не можешь сдаться ей!
– Если я не сделаю этого, он совсем зачахнет. Уж вы-то с Ринкой знаете, какой он последнее время вялый…
Все в вагоне забрасывают дела и с живым интересом пялятся на нас.
– Это вы о чём? – не снимая с лица крайне вежливой улыбки, настороженно интересуется Зинаида.
Прокручиваю в голове состоявшийся диалог и довольно хмыкаю.
– О коте. Кроме того, о чем вы подумали, у Дмитрия имеется еще один «он», о котором мы с Ринкой очень много знаем. Речь о Шумахере. Дмитрий подчинился требованиям нашей медбабульки и согласился отдать его своей тетке в деревню.
– Шумахеру, в его возрасте, вредны поездки. Нужно ограждать его от стрессовых ситуаций. Домик в деревне, теплая печка, треск дровишек в огне… Что еще нужно для счастливой старости? А потом, окончательно разделавшись с нашим туром, я его, конечно, заберу…
– Итак, на эти выходные ты едешь в деревню к родственникам? – хмурится Зинаида. – И ты?! Вашу мать, так что я к подруге одна, что ли, завалюсь? Впрочем, и ладно. Отдохну хоть от вашей неблагодарности. Я тут звоню, договариваюсь, суечусь, а они, видите ли, все разъезжаются!
Первый выходной. Все разъехались, наконец. На страже поезда и меня остались только несколько проводников. Дурацкая новость – оказывается, в Киеве наш поезд не подключают к электросети, а значит, электричества эти три дня не будет. Весь день провозилась с записями. Пытаюсь отсортировать, дополнить, причесать. Не легко. Предыдущие десять дней я была настолько одержима перипетиями чувств, что непосредственно о нашем «Кабаре» почти ничего не записывала. Да и о чувствах – записи дурацкие. Сплошные «О! Как здорово мы поговорили» и «Ах! Мы чудесно провели время». В момент записи мне казалось, что такие предложения не нуждаются в расшифровке… О том, чем закончились все мои «Ахи», дневник еще не знает. Зажигаю любезно предоставленную проводником свечку, благодарю за чай и собираюсь писать. Открываю дневник на последней страничке – там случайно затесавшийся клок шерсти. Что ж, будет жить в межстраничьи на память о Шумахере. Невольно вспоминаю сегодняшнее прощание.
Утром Дмитрий занес нам Шумахера попрощаться. Я смотрела на ставшего уже совсем родным котяру, автоматически чухала ему грудку и пыталась понять, отчего мне до такой степени тоскливо. Ринка сформулировала раньше.
– Что бы там ни было, мы были клевой четверкой, – вздохнула она. – Классной компашкой из сорвиголов. А теперь, стало быть, один из нас сходит на берег. Грустно…
– Минус один! – очень серьезно подвел итог Дмитрий, потом пересадил кота себе на плечо и заворчал. – Тьфу, с вашей склонностью к пафосу, уже и я нытьем заразился. У меня из-за вас тоже такое чувство, будто я вижу Шумахера в последний раз. Немедленно прекратите разводить влажные настроения… Все, пока, я поехал.