Димка взялся за ручку сумки, а я, со всей абсурдностью вдруг проснувшегося такта, выскользнула из купе, чтобы дать людям по-человечески попрощаться. Отправилась, естественно, к Валюшке в ресторан. Там, конечно, ошивался Малой. Щелкал пультом на телевизоре, прокручивая кассету, и бросал косые взгляды на убирающую со столов Валентину. Оба они – И Малой и официантка – разъезжались на выходные по домам.
– А хотите вина? – предложил Малой, – Валя не пьет, а я так хотел за скорую встречу выпить… Всегда жаль расставаться…Хотите вина?
– Снижаешь градус? – спрашиваю, памятуя о прошлом нашем разговоре. – Не, Малой, лучше сока. Мне не настолько жаль!
М-да уж. Электрификация всей страны была полезной вещью, ничего не попишешь. Причем, не попишешь в буквальном смысле. Свеча чутко реагирует на все мои вздохи и отказывает в ровном свете… Спать завалиться, что ли?
Музыкальный стук в окно – именно такой, какой обычно издает Димкин перстень при соприкосновении с окном нашего купе – заствляет вздрогнуть. Мгновенный переполох. Запихиваю дневник под подушку, бросаюсь к зеркалу, потом понимаю, что там меня почти не видно, зато отлично видно с перрона, подскакиваю к окну, опускаю раму.
– Ты?! – ошарашено слежу, как Димка впихивает в щель окна кулёк с продуктами и букетом ромашек, а сам карабкается следом.
– Нет, так я выгляжу слишком неуклюжим. – сдается, наконец, весь уже перемазавшись. – Придется тебе открыть мне дверь. Вагон заперт.
Какое-то время – то самое, за которое я успеваю прийти в себя, – уходит на то, чтоб нам обоим оказаться в вагоне.
– Я пришел извиняться! – сообщает Димка. – Ты рада? Добилась своего, да? Давай мириться…
Ответно протягиваю руку. И вот, в свете дрожащего пламени свечи наши мизинцы совокупляются в ритуальном примирении. Стекло вагона запечатлевает сей торжественный момент и оставляет нас на произвол судьбы, потому что Димка задергивает занавески. Не отпуская мою руку, он смотрит недоуменно. Он явно ожидал другого – бросания на шею, слез, обещаний… Всего того, что, наверняка, продемонстрировала ему уже Ринка. Ведь с ней он тоже мирился… Эх, Димка шалопай, Димка изменник… Знал бы ты, до чего я сейчас тебе рада!
– Ну, – говорю сурово, – Рассказывай. Что тебе про меня наболтали?
– А, фигню всякую, – отмахивается Дима. – Что ты мне никогда не простишь, что по гроб жизни ненавидеть станешь…Я, признаться, даже растерялся и не знал, куда себя девать… Но это же чушь, правда? Она все несколько преувеличила, да? Что я, Ринку, что ли, не знаю…
– Знаешь, – усмехаюсь. – Слишком близко знаешь, как выяснилось.
– За это и хотел извиниться. Некрасиво получилось. Я прямо негодяй какой-то… Вообще, оно само так вышло, понимаешь?
– Понимаю. Со мной тоже частенько случается это «само». – постепенно мне делается невыносимо скучно. – Слушай, может, хватит диалогов из мыльных опер? Никаких обид – мир, дружба, жвачка. Проехали, да?
Димка хватает мою руку, с жаром прилипает губами, поднимает глаза:
– Как приятно встретить на пути нормального человека! Тем более, я слышал, это ваше придурочное голосование окончилось тем, что тебя мне в жены выбрали… – шепчет. Губы возвращаются к моей коже, скользят по запястью, выше… А вот это – стоп! Это ты, дружок, все неправильно понял.
– Не терплю полигамии! – отстраняюсь резко. – Пока оставим эту сторону общения. Расскажи лучше что-нибудь. Почему именно ромашки?
– Специально. – Димка щурится, явно фантазируя. – Для гадания! – оживляется вдруг. – Серьезно. У всех этих ромашек нечетное количество лепестков. Я нарочно считал. Зачем? Ну, если в «любит – не любит» играть начнёшь, всегда «любит» выпадет. Почем я знаю, вдруг начнёшь, да? А вообще, я искал черные розы. Это не для гадания – это просто для красоты. Но таких во всем Киеве не было…А они вообще бывают? О, давай завтра вечером сходим в клуб к моей Мадам? Я тебя познакомлю. Сегодня бы сходили, да полнолуние, оказывается, только завтра…Скажи, ты же удивилась, что я пришел?
Димка снова был собой. Живой, разговорчивый, интересный. Триста раз плевать на то, с кем он спит, и с кем будет спать дальше… Главное, что сейчас он здесь. Не бросил меня одну в безжизненном поезде. Вина, вон, приволок. Веселит, ухаживает по-смешному, всякий раз с вопросом в глаза заглядывает, чтоб проверить, не изменила ли я свое решение. Нет, не изменила. И где-то с день еще точно не изменю. Для профилактики. А потом разберемся…
– Все мы такие. Кстати, вот, например, Абдулов – ценитель роскошных розыгрышей. – говорит Димка, удовлетворенный моим шоком от его появления (конечно же, я рассказала, как была шокирована: мне все равно, а ему – приятно). – Его жена гастролировала с балетом. Так он чуть с ума ее не свел, тем, что в каждом городе после концерта выходил к сцене, вручал ей букет и скрывался с глаз. Ладно, в Питере, так он и в Новосибирск, и в Хабаровск так ездил. Всюду неизменный букет, и исчезнуть, чтоб обратно в Москву попасть. Гонялся на самолете за их труппой.
Историю про Абдулова я слышала уже от Ринки, потому профилактический период мысленно увеличиваю, эдак, до недели. Пусть мои ценители желтой прессы между собой разберутся, а там посмотрим.
– Потряс, да? – продолжает Димка. – Красавец! Вот начну так за тобой ухаживать, не отвертишься…
– Не выйдет, – хмыкаю невозмутимо, нарезая лимон. – В тех городах, где мы выступаем, нет аэропортов. – и тут меня внезапно тянет на сантименты. – Знаешь, в детстве я думала, что самолеты – это большие перелетные птицы. – говорю невыносимо романтичным тоном и сама себе делаюсь смешной…
– А я вообще не думал – не врубается в лиричность Димка. – Ни в детстве, ни в юности, ни в зрелости… Вот только сегодня начал думать – когда осознал, что потерял в своем бездумии. – ан, нет… врубается! – Трясусь в электричке, а перед глазами – твоё лицо. Сонное. А вокруг глаз – морщинки солнечными лучиками…
– Может, это просто кто-то сильно похожий был? Эх, Димка, многоопытный ты охмуритель! Кто ж женщине о морщинах-то говорит?
Так и болтаем. Вино уже прикончено, я все еще непреклонна. Димка успел рассказать уже целых три блистательных аферы чикагских гангстеров, я – пару эпизодов из жизни серебряного века. Я, понятное дело, считаю своим долгом наверстать…
– Слушай! – пьяно тянет Димка, спустя время. – Одну биографию назад, ты обещала пойти со мной покурить!
Выходим в тамбур.
– А помнишь? – щурится Димка. Одно из наших сумасшедших ночных свиданий проходило именно тут.
– Нет. – говорю серьезно. – Девичья память, это когда на утро не помнишь ни одной ночной неприличности… И вообще, проехали! /Хватит, проехали – канул накал!/Забавное место – «анналы»./Тот сумасшедший, что нас рисовал,/Остался доволен финалом/…
Читаю напористо, мощно… Не из выпендрежа, а по глубокому созвучию нынешних чувств тем, которые писали это стихотворенье.
– Слушай, прости мне Ринку, а… Она ведь…
– Т-с-с! – прикладываю палец к его губам.
Эту тему поднимать не хочу – пусть хоть один вечер все будет чинно, красиво и, якобы, честно…
Позже, когда Димка уходит раздобыть кипятка для кофе, вдруг проявляю себя полной дурой. Зарываюсь лицом в ромашки, вдыхаю полной грудью, улыбаюсь простодушно, как деревенская клуша и… в каком-то глупом порыве хватаю ромашку за волосы.
– Любит, не любит, любит, не любит… – бормочу быстро-быстро, обдирая лепестки. – Не любит! – уже хохочу, представляя, как смотрюсь со стороны. Вот, негодяй, опять все наврал. Я, говорит, у каждого цветка лепестки пересчитывал!
Димка возвращается с чашками в руках. Пользуюсь его беззащитностью, засовываю ему за шиворот лепестки. Потом, когда чашки уже на столе, Димка стягивает рубашку, вытрушивается, кидается ко мне…Отпихиваю, и самой тошно делается от такой жуткой своей принципиальности. М-да, сегодня я подозрительно порядочна…
Засыпаем под утро, на полуслове. Я – у себя, гость – на Маринкиной полке. Окончательно вырубаясь, вдруг понимаю, что совершенно не помню, о чем мы говорили последние три часа. Сонно отворачиваюсь к стене. В мыслях обрывки бессвязных слов, перед глазами – Димкино лицо.
– Марин, открой, это я! – Ринка тарабанит в дверь.
Не разлепляя глаз, привычно поворачиваю заклёпку на двери. Сквозь сон слышу взволнованное…
– Знаешь, я всю ночь не спала, все тобой мучалась… Надо объясниться, наверное. Нельзя нам с тобой отчуждаться. Я вот подумала… Ну что я к малым на один день всего поеду? Лучше с тобой побуду. Поговорим, обсудим. Ты поймешь меня, я знаю…Да?
– Да? – переспрашиваю удивленно. В такую рань душещипательные беседы доходят до меня особенно плохо.
В этот момент Димка высовывает голову из-под одеяла. Он спит на соседней полке…
– А это что? – спрашивает-всхлипывает Ринка. – А… – говорит через мгновенье, закусывая губу. – Все ясно. Это так ты уехал в деревню? – и тут же укутывает себя напускной веселостью. – Впрочем, это, судя по всему, не мое дело. Знаешь, Марин, что я тебе расскажу?– с деловым видом Ринка начинает затаскивать в купе сумки, словно Шумахера, сгоняет Димку на верхнюю полку, грузится, приговаривая, – У меня такая встреча была, неожиданная… Накупила, значит, подарков, ловлю машину, чтоб до вокзала дотарабаниться. Останавливается старая такая, раздолбанная Нива. Едем, трясемся, чушью переговариваемся. «У вас», – говорю, – «в машине, или с ума сойти можно, или оргазм испытать. Так трясет, что аж задница к горлу прилипает». Он после этих слов смотрит на меня пристально, и вдруг как заорет: «Маринка! Точно, Маринка! Когда б не твоя манера изъяснятся, ни в жисть бы тебя не узнал!» Оказалось, одноклассничек мой, Васятка. Вот мир тесен, да? Уже полгода в Киеве. Работа, правда, тут не ахти, зато большой город. А в Москве он тоже осесть пытался, но ничего для себя не нашел. Конечно, если он, кроме как выпить да трахнуться, ничего не умеет, где ж ему работу-то в нормальном городе найти?
Смотрю с осуждением, имея в виду очередные Ринкины выпады против чужих городов. Она понимает по своему: