Завершается повесть «Бесы в синагоге» явлением технократического Вия по прозвищу «Томограф». Томограф спасает «Ноам алихот» от мнимых демонов, удаляя из печи технику, при помощи которой «рынок» изводил молитвенное собрание. Казалось бы, все хорошо – рационализм избавил «синагогу» от суеверий и мракобесия. Но в шуме мотора удаляющейся машины герои повести вновь слышат все тот же бесовский хохот. Вместе с аппаратурой, подброшенной «рынком», коварный Вий-Томограф уносит последнюю надежду прихожан – простодушную народную веру в чудеса. Именно простая вера удерживала «синагогу» от окончательного падения – а теперь ее будущее зависит от прямого вмешательства с Небес.
«На перемене», «Рош римон»
Повесть «Бесы в синагоге», рассказы «На перемене», «Рош Римон» и «Пульса де-нура» составляют квартет, который можно обозначить как «Еврейский Расемон». Главная тема квартета – тождественность мира и его восприятия человеком.
«Ворота Расемон» – название знаменитого романа Акутагавы Рюноскэ, по мотивам которого был снят еще более известный фильм Акиры Куросавы. Действие фильма разворачивается в Древней Японии. Одно и то же происшествие пересказывают четыре действующих лица: убитый самурай, его вдова, лесной разбойник и случайный свидетель, отчего перед зрителем одно за другим проходят четыре разные действа – трагедия, сентиментально-романтическая повесть, героическая сага и фарс. Все участники настолько по-разному воспринимают происшедшее, что меняется не только оценка событий, но и фабула повествования.
Европейская философия немало сделала для того, чтобы убедить нас в невозможности построения «объективной» картины мира. С переходом от позитивизма к экзистенциализму поиски «объективной» и «научной» истины, кажется, перестали интересовать человечество. Возможно, именно этим и объясняется необыкновенный успех книг Карлоса Кастанеды, романа Акутагавы и фильма Акиры Куросавы. Яков Шехтер вписывает в мировой гипертекст свою строку: современная цивилизация обнаружила множественность миров – мудрецы Талмуда знали об этом как минимум за полторы тысячи лет до рождения великого японского режиссера.
В основе рассказа «Рош Римон» – «сугия» (юридический казус) одного из трактатов Талмуда, перенесенная в израильский город Реховот начала 21-го века. Название «Рош Римон» ассоциируется с «Расемон», а три героя, воссоздающие судебное разбирательство Талмуда, рифмуются с тремя рассказчиками-японцами, сидящими под воротами Расемона в дождливый день. Персонажи Шехтера не могут выйти из синагоги из-за сильного дождя и дважды рассказывают одну и ту же историю, и вот она выворачивается наизнанку, приобретая неожиданный смысл. Герой двойного рассказа – коэн, потомок священников Иерусалимского Храма, разрушенного римлянами в 72 г. н. э. Две тысячи лет коэны не служат в Храме, ожидая возобновления своей миссии с приходом Машиаха, однако некоторые их обязанности сохраняются и по сей день. Кроме того, живы запреты, обеспечивающие особую строгость и святость семейных отношений в домах священников.
В отличие от фильма Куросавы, рассказ Шехтера завершается философским постулатом: да, каждый человек живет в своем мире, а видимая нами реальность – «мир лжи», как называет ее Каббала. Однако неизменны и неотносительны духовные и моральные основы, построенные Творцом мира. Неотносительна праведность («римон» (гранат) – еврейский символ праведника). И не может быть уничтожена память о Храме, ибо каждую минуту своей жизни коэны готовятся к служению, сколько бы лет ни прошло со дня разрушения святилища.
Название рассказа «На перемене» напоминает о перерыве между молитвами в синагоге и одновременно – о быстро меняющемся современном мире. В центре этого рассказа – неоднозначность восприятия человеком времени и истории. В духовных мирах нет времени, цепочка логических связей, существующая там, в нашем мире превращается в последовательность событий, развернутую во времени. Означает ли это, что праведник, которому доступны высшие миры, может менять не только будущее, но и прошлое? Реб Вульф, герой рассказа Шехтера, – не великий мудрец, но простой еврей. Он не знает ответа на этот вопрос и мучительно ищет его, рассматривая удивительные дела прошлого.
Два его сотоварища по синагоге «Ноам алихот» вносят свою лепту в рассказ реб Вульфа. При этом рассматривается категория тшувы – полного покаяния, вносящего изменения в историческую реальность путем исправления ее отдаленных последствий. Герой повествования Акивы обнаруживает долг, неуплаченный когда-то его предками. Вернув долг потомку обиженного, он восстанавливает справедливость и навсегда меняет к лучшему будущее своего рода.
Пульса де-нура
Пульса де-нура – «огненный удар» – древнее каббалистическое проклятие, которое применялось в еврейской истории несколько раз. Почти всегда оно убивало проклинающего, а не его жертву. Ведь, как говорит один из героев Якова Шехтера, проклятие подобно бумерангу. Тема «огненного удара» всячески муссировалась израильской прессой после убийства премьер-министра Ицхака Рабина: по слухам, непопулярного премьера прокляла группа раввинов-каббалистов. Герои Шехтера прямо заявляют о том, что настоящие мудрецы должны благословлять, а не проклинать. Осторожность в словах, осторожность при обращении со святым словом – главная тема этого рассказа.
«Пульса де-нура» – четвертый рассказ «реховотского квартета». Все четыре рассказа этого цикла связаны с синагогой «Ноам алихот» и ее тройственным советом – торговцем Нисимом, загадочным кубинским евреем Акивой и старостой реб Вульфом. Каждый из героев рассказывает свою историю о проклятии, сглазе или наговоре, но все они сходятся в одном: раз Творец создает этот мир Словом, то и человеку – его подобию – дана ограниченная власть над миром, дано изменять реальность при помощи слова.
«В конце концов, человека выделяет из природы именно речь, то есть она не простое сотрясение воздуха и нечто большее, чем способ передачи информации. Проклятие, произнесенное от всего сердца, с полной отдачей себя и готовностью принять любые последствия, поднимается к высшему Престолу так же, как и самые искрение молитвы».
Согласно Каббале, Творец сокращает Себя, делает цимцум, чтобы в освобожденном от безусловной власти Бога пространстве могли существовать человек и человеческая воля. Подобно Творцу, человек также должен сокращать себя, сокращать свою волю, делать цимцум, чтобы в освобожденное внутреннее пространство мог войти Свет Творца. Как же можно сократить себя?
Один из величайших каббалистов прошлого р. Барух-Шалом Ашлаг считал, что для достижения цимцума человек должен перестать убивать других людей, дать им возможность существовать. Имеется в виду не физическое убийство при помощи оружия, но лашон а-ра, злоязычие – убийство при помощи языка. Сюда относятся все виды словопреступлений: сплетни, наговоры, клевета и, конечно, проклятия. Мы не даем другим людям возможности существовать в нашем мире, в мире наших мыслей, если мысленно уничтожаем их жизнь, достоинство и честь.
Герой последней истории, рассказанной реб Вульфом, Ливио выбирает жизнь – он не убивает словом, как собирался сделать, отказывается от мести при помощи проклятия. Читатель, любящий русскую литературу, узнает в герое Шехтера Сильвио из пушкинской повести «Выстрел». Здесь, как и во многих других рассказах Якова Шехтера, запрятана постмодернистская игра: Сильвио приобрел еврейские черты, вместо выстрела – проклятие из старинной книги. Выстрел мог бы прогреметь, но его отвело милосердие и уважение к человеческой жизни.
Левина женитьба
В рассказе «Левина женитьба» снова, как и в повести «Бесы в синагоге», является непрошеный призрак Николая Васильевича Гоголя. Подобно герою «Женитьбы» Подколесину, Лева буквально «выскакивает в окно» накануне собственной помолвки. Однако движет им не мистический страх перед женщиной, не парализующая волю необходимость решительных действий и не ужас бытия. Выбор Левы – это выбор человека, идущего по духовному пути и привыкшего читать «дорожные знаки». После чуда с ножкой старого шкафа и поразившего всю ешиву гениального вопроса, увиденного Левой во сне, герой ищет чудесной встречи – и не находит ее. Быть может, мнимое уродство Златы – знак свыше, не позволяющий герою соединиться с чужой «половиной»?
Сюжет рассказа построен на противостоянии двух разных миров, каждый из которых всецело принадлежит еврейской цивилизации, – мира Левы и его раввина. Лева – мистик, страстно жаждущий живого и непосредственного диалога с Небесами. Раввин же – обобщающе-анонимный представитель почтенной ашкеназской традиции, построенной на логике, рационализме, на изучении текста и диалоге с Высшим разумом через текст. Раввин – человек религиозный, то есть безоглядно принявший культурные коды традиционной религии:
«Раввин не поднимал глаз выше, чем на четыре локтя; всегда ходил в черной шляпе; сосредоточенно молился; не глядел по сторонам; обходил собрание людей, чтобы не беспокоить их; не вкушал трапезы, не освященной исполнением заповеди; того, кто его злил, старался умиротворить; голос его был приятен: он давал пояснения на понятном языке, избегая сложных арамейских выражений».
В отличие от раввина Лева – постсекулярист. Он – «человек со стороны», живущий в еврейском доме, но неплотно прикрывший окна, так что до слуха доносятся шумы внешнего мира. Недаром раввин подозревает Леву в желании построить семью на основе романтической любви с первого взгляда, романтической встречи с незнакомкой, характерных для «заоконного мира». Такой путь кажется раввину не вполне еврейским, хотя Тора и говорит о счастливых встречах праотцов и праматерей у колодца. (Встречи эти неожиданны, кстати сказать, только на первый взгляд: когда Яаков целует Рахель у источника вод, он целует не случайную девушку, а ему лишь предназначенную, от рождения известную невесту.)
В свое оправдание Лева – если бы умел – мог бы привести и хасидские предания, одно из которых стало основой изве