– Какая мысль?
– Э, ну тебе все в рот положи, да еще разжуй. Давай, сам дожевывай до сути. И, главное, переживи завтра. Потому что по сути ты лох – в квартиру таких девиц только лохи пускают, стрелки на воле надо назначать. Пока.
Хоть Балашов втайне рассчитывал, что весь этот «Триплекс» – шутка, розыгрыш, его надежда не оправдалась, Марина не заставила себя ждать со звонком. По телефону ее голос снова звучал чарующе:
– В «Парижской жизни»? А что так скромно? Да? Нет, нет, место интеллигентное, знакомое. Во дворе? А если дождь? Зонтики? Ну вы интересный чудак. Хорошо, пусть будут шербурские. Вы, Игорь Валентинович, решили, по какой схеме? Чтобы нам бумаги заранее подготовить, для экономии вашего времени.
– Моего времени жизни? Нет, спасибо, Мариночка. Я не спешу. Пусть ваши юристы обсудят все в деталях с моими юристами.
Марина не скрыла удивления:
– Да? А вы и впрямь интересный мужчина… Не ожидала. Нужны вам эти хлопоты…
– Так тема обязывает, девушка. Героическое прошлое, эхо войны.
– А, да, слышала. Только с ветеранами мы легко договариваемся. Вы это учтите, они сейчас спокойные, предпенсионные.
Марининых юристов было двое. Один, сухонький, аккуратненький очкарик с огромным кейсом, вел, видимо, делопроизводство. Другой, с прореженными шрамами ежиком, смотрел на Балашова так, будто только что проглотил мышь. Девушка подвела их к Игорю и уставилась на Рафа.
– Это и есть ваш советчик? – с сомнением спросила она.
– Раф, – скромно кивнул тот.
– Ну, пошли толковать? – подал голос «ежик» и вздернул по-петушиному головой. Наверное, его мучил сушняк. Балашов отметил, что его зубы похожи на небрежно посаженные на клей зерна кукурузы.
– Пойдемте, – пригласил Раф ко входу, уступая дорогу девушке.
На «магнитной рамке» вместе с местной охраной стоял Гена Мозгин. Он пропустил Марину, Балашова, своего шефа и юриста, а бойца остановил вежливо, но решительно:
– Молодой человек, у вас металл в карманах. Давайте посмотрим.
– Это типа чего, сдаваться здесь надо? Мне не надо. Ты мне, братень, Пашу Кочина, главного твоего, на связь выведи. Скажи, Саня Рыжий прорисовался, а его тут под фраера бреют, на тормоза жмут, нелюди.
– Тебя брить не надо. Ты уже готовый, – отвечал Мозгин, – а начальство здесь сегодня я осуществляю. И вообще, молодой человек, от вас пьянством пахнет неконспиративно, вам в культурном Париже нет местонахождения.
– Да ты чего гонишь! Эй, Боря, тут непонятки, – крикнул «ежик» своему напарнику-интеллектуалу. – Тут на воротах студент, его вежливости не учили!
Интеллектуал, тот, что с кейсом, хотел вернуться, но Раф взял его под локоть:
– Пойдем, коллега. Два субъекта договора, два юриста, третий явственно лишний.
– А как?! А вы кто?!
– Я? Я сторона принимающая, иногда – сопровождающая, редко – успокаивающая. А за своего призывника не волнуйтесь, его не обидят. У нас предприятие высокой культуры обслуживания. Покурит на воздухе, и все дела.
Тем временем «ежик», увидев, что худосочный Боря уходит с клиентом, от интеллектуальной беспомощности увял. Для порядка он обругал Мозгина матом и пригрозил опустить по полной, но тот ему шепнул что-то на ухо, чего местные охранники не расслышали, и боец немедленно отбыл из теплого Парижа в декабрьскую Москву.
Недолго шли и переговоры юристов.
– Вы, коллега, образцы бумаг мне покажите, а рассказами не утруждайтесь, не надо. Потому что фирма ваша бандитская до сих пор нас не интересовала, а так скажете что лишнее – и пойдет дело. Хотя мелочами мы не занимаемся.
– А чем занимаетесь? – поддержала притихшего спутника Марина. Она не поняла еще, что «Триплекс» сел на мель.
– Занимаемся мы террористами, шпионами, военными тайнами, преступлениями государственной важности. Вот писатель-классик Балашов нам по одной теме серьезной очень здорово помогает. Так что его немцы – это немцы стратегические. Они немцы конкретно наши, а не ваши, господа. А вы тут со своими двадцатью процентами лезете. Столько и Лужков не берет! Несерьезно, сыро, не проработано, а туда же. Удивляете вы меня, господа. Стоит трем уголовникам собраться, как уже сразу мнят себя Комитетом по культуре. Базар такой понятен, стажеры? Ну тогда вперед и с песней. А вашим солнцевским отцам, вашим Луначарским передайте – ГРУ и их компаньоны из «Вымпела» интеллигенцию сами очень ценят. Да, а если вопросы какие – звонить не надо. Потому что вопросов с этой минуты у вас к нам быть не должно. Прощайте, коллега. А с вами, девушка, до свидания.
Выйдя из «Парижской жизни», Марина сплюнула и выматерилась:
– Мать твою, Боря, где ты такого клиента нашел?! Долго выбирал, умник?
Тот покачал головой сокрушенно:
– Не нашел, а нашли. Папа сам обозначил, он ведь у нас читающий. Ну, а ты что, тукан? Что, очко сыграло? – набросился он на «ежика», виновато захлопавшего белесыми ресницами. – Погнали тебя, как соска…
Потом, уже шурша в козырном БМВ, он обернулся к девице и сказал:
– Знаешь, что досадно до боли? Что мы их за десять лет так и не додавили. Как при совке нас душили, так и сейчас приходится уступать им, гнидам. Все туфта эта свобода наша, видишь, как писателей держат!
– А, – махнула на него рукой Марина, – подождем, что папа скажет. Скажет как пить дать, что обиженные в другой хате сидят.
– Не, я тебе проясню. Пока они в силе, воздуха нет. Во как. Каковы они, такова и страна. Заразные они. Всех их извести надо было, чумовых. Пятнистому Мише с них надо было конверсию начинать, а не с ракетчиков!
– Брось, Борюня, не гони. У Луначарского таких ручных полная псарня. В прихожей сидят, дожидаются. И за ломовые бабки и этот понтарь на бок свалит…
«Ежик» удовлетворенно хмыкнул и выжал газ.
Руслану Руслановичу Ютову стало неспокойно оттого, что по телевидению заговорили о каких-то афганских боевиках, попадающих через его Кавказ в Европу, о Гаспаре Картье, о фонде «Хьюман Сенчури». Что появился на московском горизонте какой-то писатель, знающий слишком много не касающихся его деталей, что замаячили сценарии, книги какие-то правдивые. Журналы, писатели, мошкара с объективами. Ни к чему это. Ни к чему. А, главное, возник у Большого Ингуша вопрос, не стоит ли за этой литературной суетой один его знакомец, не решил ли его тихонечко подвинуть крюком старый добрый Андрей Андреевич Миронов. Вот он и обратился к близкому ему авторитетному папе, давно вставшему на Москве и курирующему «умников» и даже прозванному за то меж своими шутниками папой Луначарским, попросил узнать, чем дышит сейчас интеллигенция, что заботит молодых авторов.
– Рано, рано. Надо бы дать подрасти вашему Балашову, – посетовал Луначарский, но Ютов ждать не желал.
То, что Луначарский рассказал о писателе, его не удивило, но расстроило: за Балашовым стоял тот самый «Вымпел». А кто еще, дальше? Отсутствие ответа пугало Большого Ингуша. В лигу, в орден, в самостоятельную силу он не верил. Все это он уже проходил, и Русское национальное единство, и казаков. Все уверяли, что сами по себе…
И Ютов позвонил Миронову. Поинтересовался, помнит ли тот об их договоренности, или решил открыть боевые действия. Когда-нибудь они сойдутся сила на силу, сшибутся насмерть, но сейчас не время, Андрей Андреевич. Еще не время.
– Я к договоренностям очень серьезно отношусь, – заверил его «чеченец», не скрывший удивления от звонка. – Мы убрали вас из репортажей немецкой журналистки, а это, поверьте, было непросто. Мы ведь их в ручных не держим.
– А почему? Вот ваш писатель Балашов на консультацию из-за сущего пустяка людей ваших приводит, крышей вашей стращает. А тема у него очень тонкая. Я стараюсь следить за культурой.
На сей раз Миронов постарался не выдать своего все возрастающего изумления.
– Работа над фильмом производится при нашем участии, я и мои коллеги помогаем как эксперты. Чтобы далеко не отклонялись от правды в фантазиях. Вы можете быть совершенно спокойны, Руслан Русланович. Нам проще вести гешефт с вами, чем контролировать ваших преемников. Наша с вами вторая молодость пока не настала. А что интерес к теме огромный – тут уж мы бессильны. Потому как объективная основа опять же имеется.
После милой этой беседы с Ютовым Миронов позвонил Игорю и вкрадчиво спросил у него вместо приветствия:
– Ты, может быть, обиделся? Или заработался вконец? Я понимаю. Но подъезжай все-таки. А то мне разные генералы звонят, о твоих художественных замыслах спрашивают. Вам, писателям, ведь не дано предугадать, как слово ваше отзовется… Нам отзовется.
Игорю ничего не оставалось делать, как, греша на Рафа, ехать к Миронову. А то «чеченец» мог и впрямь бог знает что подумать. Впрочем, неожиданно для себя, он отправился в путь с облегчением. Он ощущал близость обретения некоей новой свободы. Новой, другой, объемлющей все предыдущие его воли. Скорее бы Новый год! То, что Миронов готов его заживо сварить и съесть, он даже не распознал…
Предновогодние заботы
Большой Ингуш остался доволен спокойной беседой с Андреем Андреевичем. Что правда, то правда, друзья из Европы подтвердили, что ставшая популярной журналистка Ута Гайст ничего сугубо личного о «Хьюман Сенчури» так и не сообщила. Тем не менее Руслан Русланович профилактически предпринял некоторые действия – паритет вещь хрупкая, неустойчивая, он сам собой не сохраняется, и лучшего способа достижения мира, чем гонка вооружений, пока, увы, не изобрели.
Перед самым днем чекиста генерал Востриков вызвал Васю Кошкина в свой кабинет, достал из ящика стола непочатую фляжку коньяка, два обычных стакана. Лимон был уже нарезан секретаршей прозрачными ломтиками. «Еще б стаканы помыли», – подумал Василий.
– Давай, Василий Брониславович, в интимном, так сказать, кругу специалистов. Операцию провели мы быстро и эффективно, понимаешь. Показали, на что… Хотя кое-кто прямо спать не может без ложки дегтя! Но о плохом не будем, давай о хорошем. Давай, сдвинем по-мужски. Наш праздник…