– Что такое здесь? Одни мужики, и все поджатые такие, как космонавты, – волновались «цветочницы». Ветераны не покупали ни роз, ни гвоздик, но вытеснили со Смотровой праздных гуляк, приехавших обозреть Москву свысока.
– То ли новые русские на стрелки свои съехались, то ли наоборот, кагэбэ! Нумера-то во какие козырные, – объяснял сторож парковки необычное явление природы неразумным бабам.
– Ага, щас как осерчают, как палить начнут, только животы прячь. Боже ты мой…
– Не, эти по-мирному. Ни молодых, ни бритых. День-то сегодня какой? Металлурга, что ль? Или танкиста?
– О, чума. Металлисты – они по лету. И контуженных не видать, у тех рожи погорелые. Сынок, эй, сынок, что ж это за митинг такой?
– День начала войны в Афганистане. Штурм дворца и все прочее, – ответил Балашов.
– А, ну да, знаем, знаем. Это Брежнев с Никсеном чего-то не поделили.
И, отвернувшись от Балашова, сторож шепнул бабам:
– Да, дела. Аккурат попали вы. Афганцы, они без царя в голове вообще. Дело известное. А с виду-то спокойные…
Миронов вынырнул, когда Балашов, не одевший для лихости шапку, начал покрываться инеем. Спаситель усадил писателя в очередной джип, где представил маленькому смешливому усачу. «Наш человек. Трудится в журналистике». Шофер раздал пластиковые стаканы, разлил по сто пятьдесят, выдал плавленого сыру. «Бери. Брэкфест террориста».
Ноги по-прежнему стыли, но на сердце полегчало.
– Чего ждем-то? – волновался Андреич. – Говорили, к пяти в ресторан, а уже четыре! И где Миша, где Альберт, Яков где? Василий как всегда? Ничего организовать толком не могут. Как только дворец накрыли? Диву даешься.
– Так пробки, Андрей Андреич. Да плюс погода. Если бы в Кабул тогда Лужка одолжить, может, мы до дворца и не добрались бы. Рогов звонил с дороги – едут. Уже час с кладбища едут. Пятнадцать машин. Вон, гляди, и Яков. О-о, какие люди!
С той же стремительностью, с какой Миронов запихнул Игоря в джип смешливого усача, он теперь вытолкнул его наружу, так что писатель с высоты едва не плюхнулся носом в снег. Но Андреич успел подхватить его за рукав и сильно рвануть за собой, как конюший упрямого жеребца. «Повезло тебе опять, такое только в жизни бывает. Сам Семонов. А с ним Гулябзой!» Миронов с Балашовым на поводу добежал до «шестерки», вытащил оттуда бутылку водки, свои стаканы, и, не успел Игорь сам сменить курс, что есть силы рванул его в другом направлении.
– Яков, здравствуй. Рад тебя видеть в бодрости.
Миронов решительно сшибся со скуластым крепышом. Объятие вышло столь мужским, что у него самого едва не слетела ондатра. Балашова удивил детский выпуклый багрянец на щеках Якова и его тугая шапочка, похожая на островерхую, с ушами спаниеля, шапку красноармейца.
Потом, очухавшись, оправив ондатру, Андреич перешел к стоящему рядом, словно прячущемуся за Якова Семонова таджику:
– Саит, молодец! Молодец, что приехал!
– Вот, приехал, Андрей Андреевич. А как же не приехать? Позвали – я приехал. Всех видеть рад. А как же, – улыбался таджик, не сводя тревожного взгляда с Балашова.
– Смотри, Игорь, это тот самый Саит Гуляб. Тот самый министр. А это вот писатель, правильную книгу о нас пишет.
Гуляб мягко пожал Игорю руку и снова отступил за Якова, пробуравливавшего писателя недобрыми подозрительными щупами. Чужак. Но Миронов уже разливал и приговаривал:
– А это Яков. Семонов. Тот самый, кого ты совершенно неправдоподобно вывел. А при чем там Чехословакия оказалась? Другие условия, другая логика событий… И вообще все, что там у тебя нас касается – лажа полная. Уж прости. Топоры какие-то… А речь? Упростил он нас, Яков, а тебя вообще свел до прожиточного минимума, – частил «чеченец», вскрывая тем временем упаковку нарезной колбаски. – Над речью поработать предстоит, у нас как-никак народ с двумя образованиями. Был… Но неважно. Главное, что суть явлений отражена. Верно. Опять же прогностика. Но вот теперь как на живых смотри – в первой броне шли.
Несмотря на «Флагман», Балашов внял, принялся всматриваться в поджатое, как кулак перед ударом, лицо Семонова, командира штурмовой группы «Зенита» по объекту «Дуб» при операции «Шторм». «А, пишите, что хотите. Вот такие мы, как есть», – читал на этом лице обращенные к нему буквы Игорь. А Гуляб удивил его искренне – на вид ему можно было дать от силы сорок пять. Он стоял на сильном ветру, без шапки, его черные короткие волосы лишь изредка пробивались седыми ворсинками. Господи, какие же они, оказывается, молодые были, эти афганские саурские революционеры!
– А ты как себе представлял? Как кремлевских старцев? Нет, перевороты в ментальности молодых. Оттого и не было тогда в Кремле понимания… Ты потом к нему подойди, порасспроси. Суета сойдет…
Прибывали машины с кладбища, водка иссякала, а в кармане Балашова росла стопка визиток. К нему привыкли, но все равно он чувствовал себя лишним. Миронов не соврал Насте: Игорь был единственным «чужим». Он ждал приезда Рафа, но Андрей Андреевич вдруг разочаровал его – Раф сюда не ходит. «Народ у нас с характером, двадцать лет перестройки кой-кому нервы раздергали, отношения непростые всегда, то есть не всегда простые. Чего тебе Раф, он из «молодых» был, а ты со стариками знакомься. Используй уникальность момента».
К радости Игоря, подъехал хотя бы Вася Кошкин. Он был в блестящей форме, выбритый, пушистый, дородный, как обласканный хозяйкой кот. Вместе с ним из достойного «Ауди» вышла милая женщина. Она еще чмокнула Кошкина в щеку и тут же попала в объятия Миронова, а за ним и других его боевых друзей. В ее тонких руках рос на глазах букет роз, яркими бутонами прорезавший серые сумерки. «Юленька, радость ты наша. Это же безобразие, так хорошеть! Совесть бы имела, мы-то не молодеем», – слышал Балашов возбужденные возгласы.
– Да ты еще, Альберт, хоть куда! А тебе, Юра, вообще грех жаловаться. Слышала, жена у тебя красотка! – отвечала она бойко. Но за радостью Игорь расслышал глубоко скрытую печаль.
– О, Балашов! Ну, счастлив тебя видеть на нашем празднике смерти. Вот Андрей Андреич жук, провел-таки на секретный объект! – Кошкин, казалось, и впрямь был доволен, обнаружив на Смотровой, среди «своих», писателя. Он сжал его в могучем объятии, трижды накрест, и громогласно заявил Юле, отстраняя от нее ветеранов:
– Вот ему сегодня окажи всю первую помощь! Писатель Балашов, человек для тебя еще незрелый, а, значит, для нас неопасный. Потому дорогой и ценный. Смотри, Юлия, чтоб закусывать не забывал. А иначе кирдык ему!
– Да, прослежу. За всеми прослежу. А ты что пишешь? – с любопытством спросила милая эта Юля.
– А это не важно, – вклинился Миронов. – Важно, что процессы в перспективе. Так, Яков, ждем еще кого? Ведь не поспеем, в самом деле. «Альфа» вон уже отъезжает.
Стали отъезжать. Балашова удивило, что счастливые встречей ветераны разъезжались по разным кабакам.
– Нет, наши с «Альфой» отдельно. Но рядышком. Как и должно быть. Навестим друг друга, если сильно соскучимся. Нет, мы – это мы, мы вообще отдельно. Это твои диссиденты любят кричать огульно, КГБ, КГБ! Мы сперва на Комсомольской отметимся, узким кругом, так сказать, специалистов. Помянем…
До кафешки, по неведомой историкам причине именуемой в народе «Огоньком», доехали на перекладных. Сперва в «шестерке», куда, помимо шофера, набились впятером – у Игоря на коленях оказался согнутым в три погибели махонький усатый смехач. У Балашова зверски свело ногу, но признаться в этом было невозможно – героическому разведчику приходилось куда хуже, а он терпел. Потому что выдержка. Балашов тоже не желал посрамить… К счастью, пробки заставили высадиться у Белорусской – ветераны извлекли сперва своего одеревеневшего товарища, а из-под него – молодого страдальца-писателя. Пока у обоих к ногам не прилила кровь, их вели под руки, как с поля боя. Потом осторожно, даже, можно сказать, бережно отпустили. Старики и в спешке были просты и внимательны друг к другу. Но на выходе из «Комсомольской» Миронов ушел в отрыв. Балашов и квадратный старичок Альберт едва поспевали за ним.
– Андрей, погоди, ух. Что ж ты скачешь, как горная коза! Вот он всегда так, свою моложавость доказывает, доказывает, а у меня дыхалка… Легкие потому что. Ему хорошо, пьет мало, половинит всегда. Из наших редко кому удается, – обернулся мироновский сослуживец к поотставшему Балашову. – Сейчас из вида потеряем, так вообще на улице останемся. Никто и не вспомнит. Эй, Андрей, Андрей, марш-броски-то не устраивай!
– Не брюзжи, Альберт, – на ходу бросил Андреич, – напряги сердечную мускулу в кои-то веки. Есть хочется. А с вами точно сытым не быть.
Группа Миронова вышла к означенной цели первой. Хозяин крепко пожал руку каждому.
В «Огоньке» было тепло и, главное, сухо. На ледяную полсоточку мягко легла бархатная маслинка. Вот оно и хорошо. Вот оно и счастье. Вот он и миллениум… Вода, собранная в кристалл льда. Неужели ожидание Нового года было предчувствием именно этой встречи? Орден. Вода, собранная в кристалл льда. Закон кристаллического подобия. Самый простой и самый устойчивый закон. Простой и устойчивый. И Игорь, подумав это, испытал радость от осознания того, что он тут – чужой. Он хотел бы быть подвластным иному закону подобия!
Всего «узкого круга» посвященных собралось двенадцать человек. Тринадцатым был писатель. Сидели что двенадцать апостолов в круг стола. Лица у всех стали сосредоточенными, тяжелыми, гранитными. Веселья, приподнятости, общего подъема не ощущалось и в помине. Рюмки стояли полные и потные, как адъютанты. Разносолов и яств не трогали, ждали первого тоста.
– Ну, Яков, давай. Ты теперь за главного, ты у нас всегда начинаешь.
Поднялся Семонов. Стекло в его руке горело прямой церковной свечей.
– За погибших товарищей. За командира нашего Григория Ивановича Барсова. За него и за других! Помолчим и выпьем.
Яков отдавал слова неспешно, придавая паузами значимость и окрашивая гласные северным выговором.
– Да, за командира. Хотя… – подал обиженный голос Альберт, но его перебил Миронов: