Вот они, милые, сидят вчетвером – два взрослых мальчика, две взрослые девочки, одна к тому же иностранка. Чем не любовный квадрат? Здорово, треугольник-то устарел давно, сейчас самое меньшее – квадрат. Или ромб. Ну, например, так, по самой простенькой схеме. Балашову, конечно, его Машенька показалась. Дурачок. А тому, видать, немка. Глаз наметанный, старый, матерый волк-то… Значит, если выстраивать по классике, то девочек надобно замкнуть по диагонали. Машенька – втюрится в журналиста с боевым прошлым, немка – в писателя малохольного. А дальше – крути как хочешь. Хочешь – на слезу жми: безутешные страдания, девушка в заложниках, любовь или родина, в конце концов. Но это совок. Или Голливуд, что с точки зрения творческой вечности одно и то же… А хочешь – пусти всех в постель вкруговую. Тема-то с вариациями. Или посложнее зайти, на современный манер: Маша наша мальчиков не любит, ей как раз Брунгильда нравится. Нет, не Брунгильда. Кто у них там поженственней?.. Гретхен. Любовь не знает пола. И потолка. Так. А в заложники герои-любовники попадают вдвоем. Ну и тоже чтоб с гомогенными чувствами… Что остается делать Гретхен на безрыбье? Ясно, что. Все счастливы, хеппи-энд.
А еще есть автор, прямо на перекрестке диагоналей. Он свой романишко о мухах кропает, о нищании души. Своей собственной. Потому что и до Чечни этой, и до жены бывшей ему никакого дела нет. Нет дела, если уж на прямой разговор вышли. До мух-лесбиянок – есть, а до чеченов – нет. Почему? Обездушился? Нет, не в авторе дело, это время такое пошло. Вот тебе и геополитика, мля…
– Геополитика – это рудимент. Это наши примаковцы ей бредят. А в мире уже давно геостратегия. Однолинейных политических притяжений больше нет, – тем временем набирал очки у девушек Логинов.
– Почему? – удивлялась Ута.
– Очевидно. Потому что той же «зеленой» Германии газ необходимо брать в России, информационные технологии – в США, конкуренцию удерживать в Центральной Европе, а беженцев принимать из Косово. Так?
– Так.
– Значит, никакой единой геополитики быть не может.
– Почему? – упрямилась разрумянившаяся немка.
– Да потому. Геополитика предполагает единые, более или менее стабильные геополитические союзы. Устойчивые общие интересы внутри. Соответственно, общая политика по всему спектру. Господи, никогда еще с женщинами не говорил об этом…
– А вы привыкайте, у нас женщины – в политике. В пол-литике, как сказал бы господин Кречинский. Арбатову читали? – кольнула Маша.
– Слышал, да, – не споткнулся об Арбатову Логинов. – Что было раньше? Две системы, биполярный мир, мечта КГБ и прочая такая лабуда. А тут по газу одни союзники выходят, по беженцам – другие, по информационным технологиям – третьи. Сложные связи. Вот как теперь на мир смотрят. Вы это понимаете? – он вспомнил о существовании Балашова, чем привел того в замешательство.
«Надо что-то ответить», – лихорадочно соображал Игорь, пытаясь представить на своем месте спасительного Андрея Андреича. Но тот, на беду, говорил все больше про кристалловскую водку, о геостратегии же и слышать не хотел.
– А с исламом как? Разве нет единых, не дробных интересов у фундаменталистов? – выручила Маша. – Страны ислама пробуют в Чечне силы, но цель их гораздо дальше…
– Девушки, милые, вы это тоже у Арбатовой вычитали? – взмолился Логинов, отчего-то объединив Машу с Утой. – Вы же для западного СМИ трудитесь, а не для «Маяка». Всю Чечню наши генералы, в мундирах да в штатском, сами создали, это им когти подточить понадобилось. То есть поточить. Вот Чечня – типичная геостратегия, потому что по нефти там блоки одни, по исламу, то есть по «террористам», – Логинов выразительно хмыкнул, – по террористам – другие, по правам человека – третьи.
– Но боевики-то от Назари идут? – вставил наконец и Балашов. Назари представлялся ему крючконосым злобным стариком, вроде джинна, пакостящего окружающим из сосуда. – Деньги идут? Иначе на что и чем бы они воевали так долго?
Маша оценила его вмешательство благодарным и что-то обещающим взглядом. Вдруг она наклонилась к Игорю и спросила его:
– Игорь Валентиныч, зачем вам это все? Честно? Вы же другой!
Он, чувствуя близость ее губ у уха, не решился двинуть головой.
– Чем другой?
Она добавила совсем уж странное и отодвинулась от него:
– Боба мне сказал, ты не циник еще, ты хочешь в мир выпорхнуть, смысл вне пошлости найти? Если так, я буду охранять тебя…
Логинов, не обращая внимания на сепаратное действо, развернувшееся на его глазах, продолжал:
– От Назари? А может, и нет его вовсе, этого Назари! Есть какой-то человек, обросший легендами, как бородой. На него все и списывают. Как на Басаева. А что, удобно и понятно. И боевиков «оттуда», может быть, нет. Потому что незачем: чеченцы сами воевать умеют. Не больше их там, афганцев да йеменцев, чем украинцев или прибалтов. Вот вы писать решили, так подумайте: ну сколько африканских, ближневосточных или афганских наемников можно через границу в чужие места перетащить? Без языка, без знания гор. Нет, они так долго и держатся, потому что свои. А наемников выводят быстро, пусть даже самых лучших. Это мы уже в Афгане проходили. А на что и чем – я вам тоже отвечу. Ичкерийцы, знаете что говорят? Что им никакого оружия и завозить-то не нужно, все необходимое и даже достаточное они возьмут на российских складах. Да просто купят. За водку.
– Э, ты, много вас таких знающих! – новый персонаж надвинулся на Логинова из-за соседнего столика. Он был изрядно помят длительным пьянством и сам по себе казался безобидным случайным препятствием, если бы не компания крепких, недобро настроенных мужей, которые внимательно вслушивались в ход завязавшейся беседы.
– Во-первых, у нас свой разговор, а с вами мы не знакомы, – брезгливо поморщившись, ответил Логинов.
Балашов посмотрел на Кречинского укоризненно – мол, хороший ты сюрприз приготовил, теперь еще и мордобой прорисовывается. Он понял, чем ему больше всего неприятен этот тип. Не в пижонстве тут дело. Если сам Балашов – интеллигент, и, как определила Галя, тут его последнее достоинство, то у Логинова манера аристократа. Завидно.
Ута отодвинулась на стуле подальше, вплотную прижалась к Маше, но не столько от испуга, сколько из любопытства.
– Знакомы, не знакомы… Вот, – пришелец вынул из кармана зеленую кожаную книжечку. – Я здесь дома в Домжуре.
– А во-вторых, и я дома, – достал такую же корку Логинов. – Мы все дома, только у каждого своя квартирка. Я коммуналок не терплю.
– Я и говорю, много таких сейчас. Не понимают ни хрена, только лепят всяк-кую херню, прос-стите. Большая страна была, а теперь всякий мизинец кулаку фигу предъявить норовит. Они тебе тротил, а ты барышням веники…
– А вы мизинец назовите пальцем, а веник – букетом. И все будет нормально. И идите, идите от нас, мы тут о делах разговариваем. От вас сивухой пахнет.
– О делах… А пива сколько высосал! – то ли с упреком, то ли с завистью в голосе пробормотал критик.
– Николаич, – окликнул его один из мужей, – пусть базарят. «Комсомольцы», наверное.
– Не «комсомольцы», а немецкое радио, – решил внести в ситуацию ясность Кречинский. Люди в баре со все большим любопытством оглядывались на участников беседы.
– Во, во. Иуды. У наших фотографии перекупают, потом за свои выдают. Права человека, ПАСЕ им в дышло, – глухим голосом, но вполне доходчиво бросил второй муж, обращаясь вроде бы к соседу.
– Попал бы раз к чеченцам в заложники, другую песню пел бы. Тоже мне, тенор альтино очкастый, – добавил третий.
– Может быть, уйдем отсюда? – шепотом спросила Ута почему-то у Балашова. Предложение вполне совпало с его собственным желанием, и если б не эта дюймовочка Маша…
– А ты был? Если был – не томи, поделись, – неожиданно для себя спросил у мужа Игорь. «Ну и ты туда же! Не потеряй, не потеряй себя», – предостерег его внутренний ментор Галиным голосом.
– Ты мне, что ли? Любопытный самый? У тебя на мои былки слушалки еще не отросли, пон’л?! Я с тобой делиться не нанимался.
Человек поднялся в рост. Балашова удивил его свитер, слишком длинный и теплый для летней московской погоды. Казалось, человек давно мерз, и оттого лицо его приобрело выражение хронической угрюмости.
– Эй, эй, господа, вы свои дебаты парламентские перенесите на воздушок, – вмешался малиновый бармен. Он вышел из-за стойки и легонечко подтолкнул Николаича.
– Сашенька, ты же нас знаешь, – обиженно возразил тот, но Сашенька покачал головой:
– Туда, туда, у нас такой садик замечательный. Я всех знаю. Вы все ребята шалые. Туда, туда.
Логинов не спеша поднялся, расправил плечи и потер ладонью о ладонь, и Игорь в первый раз порадовался, что этот сюрприз оказался на его стороне. Хотя еще кто где оказался…
– Дамы, я очки сдам на сохранение? – спросил он у Уты.
– Ты еще завещание к ним приложи. Окуляры тебе больше без надобности, – посоветовал угрюмый и направился к выходу.
– Ну, братцы, хватит, чего тут хмуриться, стрелки забивать? Пошумели, а теперь по пиву. Угощаю, – решил исправить положение Кречинский, которого идея прогулки в садик вовсе не прельщала.
– А ты сиди, пузырь, отдыхай. Немецкое радио пока не тронем.
– Сиди, тюфячок, а то Турищева разлюбит. Тут тебе реализм и идиотизм сельской жизни, – Маша положила ладошку на Бобину коленку, – куда тебе с твоей печенкой…
Игорь встал. Ему тоже, как и Логинову, хотелось что-нибудь оставить той же Уте или Маше, но, кроме позорной мелочи, в кармане ничего не было, так ведь и пришел с пустыми руками. «Зато уйдешь с битой рожей», – съехидничал внутренний голос.
На улице, за массивными дверями оказалось на удивление светло, и книжный лоток еще даже не думали убирать внутрь. Логинов шагнул наружу, вдохнул коротким глотком теплый воздух и тут же нанес повернувшемуся к нему угрюмому глубокий удар голенью по бедру. Тот коротко хрюкнул, сморщился и поджал ногу, будто собираясь присесть в книксене. От второго такого же плотного и рубящего, как коса, удара его словно петлей за ноги подбросило в воздух и с глухим шлепком уложило в пыль. «Это лоу-кик», – четко, с расстановкой, выговорил Логинов.