О чем шла речь на этих «тайных вечерях», в штабе Ахмадшаха пока не точно знали, но догадаться было несложно: узбеки, похоже, поторопились похоронить Масуда. А значит, эти трусы лягут перед победителями, и за гарантии безопасности своих границ господин Каримов будет платить. А чем платить Каримову? Пожалуй, единственной интересующей Кандагар узбекской монетой может стать информация. И Ташкент – либо поторговавшись, либо сразу – выдаст то, что знает о путях доставки оружия, о связных, обо всем, что еще соединяет Ахмадшаха с Москвой.
Правда, Курой надеялся на то, что даже перепуганный до смерти Каримов понимает: торговать информацией и продавать информацию – это разные вещи. Как говорят афганцы, у одного и того же барана есть хвост, а есть рога. Вот даже этим рогам сейчас должно быть понятно – если Ахмадшаху придется совсем туго, то сперва к ним через границу хлынет поток злых и готовых на многое беженцев с черными скалистыми лицами. Ну, а затем – может, через день, может, через неделю, а может, через год – уже другие, очень похожие, тоже злые и черные, но все же другие люди двинутся через тот же рубеж расширять границы нового эмирата. Им, хищным и умелым, уже не хватит обещаний дружбы и предательства бывших союзников.
– Полковник, пора в путь. «Коридорные» ждать не будут. Или что-то новое по дороге? – наконец не выдержал посыльный. От долгого сидения у него опять заныла спина, пострадавшая еще в те лихие времена, когда он ползал по горам то за советскими солдатиками, то от них.
– Слушай, Абдулла, пойдешь тем же путем. Некогда его уже менять, и ждать нам некогда. Все сделаешь как обычно. Только сперва иди к Аптекарю и к таджикам, а потом к русским, к твоему Курдюму. И будь добр, устрой себе в этот раз каникулы до русских, а потом ныряй сюда сразу, без этого твоего, – полковник с трудом подобрал слово, – лежбища.
Абдулла, конечно, полагал, что в штабе могут знать о его методах работы, да он особо и не старался скрывать это от своих. С какой стати ему менять привычки? Иногда легче смерть принять, чем изменить привычке. Интересно, как русские порой точно выражают свои мысли: менять привычку, но изменять привычке. Это верно. Может быть, ты, полковник, сам слетаешь туда-обратно, сперва попаришься да понежишься, а потом, тепленький, размятый, отправишься к русским – как они говорят, «решать проблемы». А я стар уже кожу менять. Так и сказал:
– К чему старой гадюке кожу менять?
– Все нормально, Горец. Просто в этот раз твою встречу с русскими надо лучше проработать. Не тебе, а нам. Два лишних дня нам не помешают.
– Что, снова шурави предали? – без особого удивления спросил Абдулла.
– Иди, Горец. Нюхай, слушай, по сторонам смотри, за спину поглядывай. Официальная Москва с оружием не спешит – теперь большая надежда на тебя и твоего Курдюма. Сейчас продержаться надо. Видишь, как Омар прет на нас! Ты погоди, погоди еще, успеешь. В ад зачем торопиться? Есть у меня задумка одна… Ты напомни о нас Голубому. Только сперва гонца ему от себя пошли, не жмись там на деньги. А что ему передать, тебе связной на месте скажет.
– Разберусь, – буркнул Абдулла, думавший тем временем о том, что работа в штабе портит, видно, даже таких крепких людей, как полковник, – простота теряется, все с каким-то «заходом». Ну почему самое главное в конце? Загадочно и глупо.
Полковник без труда угадал мысли Абдуллы.
– Не злись, мы не в Кабуле сидим. И времени у нас мало. Приходится на ходу додумывать…
– А я не злюсь. Что с Голубым делать?
– Ничего не делать. Совета спроси. Нам узнать бы нелишне, кто в Москве мешает нашим делам. И узбеков остерегайся, и чужих русских.
Горец понял наконец заботу полковника. Видно, что-то там в большой политике снова поменялось, а что – Курой либо сам не знал, либо не хотел сообщать лишнего своему агенту.
– Разберусь со временем. Мне просто – я ни русским, ни узбекам вашим не верил и не верю. Я вижу, когда врут.
– А кому веришь? – усмехнувшись, спросил Курой.
– Ахмадшаху верю, – серьезно ответил Горец. Он медленно поднялся, и Курой в который раз удивился – в сидящем Абдулле никак не угадывались его истинный рост и сухая жесткая сила. Где они там прятались?
– И последнее, Абдулла, – решился наконец полковник, – самое важное. Голубому, если он пойдет на встречу, передай…
Когда Горец ушел, полковнику снова вспомнилась арена Старого цирка, на которой крепко сошлись двое: вылитый целиком в один свинцовый кулак боксер бросался, словно пес цепной, на вот такого же, как Абдулла, сухого да жилистого. Жилистый прятал что-то тайное и тяжелое внутри себя, будто с самим собой дрался. Вдумчиво, не спеша. Боксер был чемпионом, злым, упорным чемпионом. И похожие на него бритые парни, наполнявшие зал, ставили на чемпиона большие зеленые деньги – бойко тогда жила Россия, вертела хрустом, как ветер листом. Танк можно было купить на эти куши. Курой поставил на длинного доллар – у них бизнес, а у него война, приходилось экономить скудные командировочные.
«Ну, длинный, давай, – сжимал добела пальцы полковник. – Давай!»
Однако длинный не спешил. Он раскачивался на полусогнутых ногах в середине желтого круга и подслеповато прощупывал большими ладонями душный воздух перед собой. Казалось, еще миг – и достанет его кулаками настырный чемпион. Вот боксер рванулся вперед, отскочил в сторону, вновь нырнул, заработал свинцовыми маховиками. И тут произошло то, что поразило зал и чего ждал полковник, ждал, как ждут справедливости: длинный, не отступая, отклонился гибким телом назад, а цепкой, выброшенной вперед рукой прихватил боксера за потную шею. Несильно, неспешно нагнул к себе, но от легкого этого толчка чемпион упал вперед на колено, ткнувшись скользкой маленькой головой сопернику в пах. Он закрыл лицо и уши руками, словно бы поняв, что ему уже не вырваться из кольца удава.
Полковник Курой верил в Горца. Но сейчас, как бы ему того ни хотелось, он не стал бы ставить на него долларовой бумажки. Тот русский разведчик, который когда-то окрестил его Куроем, говорил, что всегда верно чувствует, когда и для кого дело кончится трубой. Самое время пришло найти того русского в Москве, спросить у него о «мистическом чувстве». А то больно невеселые дела вокруг, пустота вверху и горячий камень под ногами.
Положение и армии Масуда в целом и его разведки в частности было действительно серьезным, если не сказать, угрожающим. После падения Тулукана, крохотного, но стратегически важного города, не только узбеки и туркмены, запуганные партизанами Джумы Намангани, качнулись в сторону врага – брожение началось среди вороватых русских чинуш из президентского окружения, чутко следящих за уровнем воды в отводных каналах, связующих их уступчивые порты с богатым «черными нефтедолларами» Востоком. А Запад… Запад не сказать, что желал талибов, но Запад не привык рисковать и боялся остаться ни с чем. Да, падение Тулукана было для Ахмадшаха совсем некстати – ему уже начало казаться, что русские, пав духом или уловив ветер, задувший в другую сторону, теперь могли вообще перекрыть доступ оружия, и тогда армии Северного альянса оставалось бы только одно – уйти от живительной границы в горы, в самую глубь страны, и там долго залечивать раны, копить силы до неопределенных лучших времен.
Правда, разведка Масуда получила важную информацию – верный человек полковника Курого прямо из самого логова Зии Хана Назари прислал весточку: великий воин джихада отправил группы диверсантов на Запад. Одну – через Московию, другую – синдзяньским маршрутом. Куда точно послал своих умельцев могущественный Назари, агент не знал, но и без того эта весточка показалась и Курому, и начальнику разведки Ахмадшаха Шаху Ниязу самой дорогой среди всех, что когда-либо приходили из стана Назари. Масуд не воевал с Назари и часто не использовал получаемые от этого агента сведения, чтобы не раскрывать его. Так, разведка Ахмадшаха знала кое-что о подготовке взрыва американского посольства в Найроби, но Северные в ту пору и сами стояли твердо. «У наших американских друзей много своих агентов», – с едва заметной усмешкой сказал тогда Шах Нияз, ощупав широкую и круглую, как ковшовая лопата, черную бороду. После девяносто первого люди Масуда уже не верили американцам.
Теперь история складывалась иная: торопясь получить оружие, Ахмадшах сразу, не дожидаясь от агента уточнений, начал торговать с Москвой террористами Назари. «Ваше оружие – наша информация». Только безумный мог не понять ценность такого обмена для Кремля на фоне войны в Чечне и его непростой дипломатии с Европой. Однако ответ, полученный от шурави, шокировал Панджшерского Льва – русским чинушам и военным, присланным на переговоры, готовящиеся взрывы, оказалось, были откровенно безразличны.
– Я говорил ему, – сердился Шах Нияз, – говорил ему, что нельзя торопиться. Их мундирам наши террористы на руку, вот в чем хитрая хитрость! Взрывы должны быть. Без них и войне вроде как конец! А так – они при деле, а конкурентам из КГБ – по макушке палкой.
– КГБ давно нет, – возражал Курой.
– Нет так нет, а соперничество есть. Там, где разная форма, где генералы разные, – там и соперничество. У них наверху сейчас все, как гадюки, друг вокруг друга вьются. Нет, нам не военные, нам КГБ их нужен. Вот кто за весточку от Абдуллы заплатит дорого.
– Чем? Чем заплатит? – продолжал возражать Курой, знавший о том, как бедно сейчас жила контора. – Оружия от нее не жди.
Но Масуд не желал знать таких слов – «оружия не жди». Помощь русских требовалась немедленно, отряды муллы Мухаммеда Омара надо было откинуть назад до наступления зимы.
Из Москвы на новую, тайную встречу с Масудом прилетел сам Гуляб, бывший министр Тараки и Кармаля. Маленький плотненький Гуляб не занимал более официальных постов, он обитал, как и многие его сотоварищи, кинутые Горбачевым в восемьдесят девятом, в гостинице «Севастополь» и в свои пятьдесят все еще надеялся вернуться на родину, в составе коалиционного правительства. Ахмадшах не очень доверял Гулябу – у этих коммунистов всегда были свои виды и свои игры. Потому и не стал передавать через него данные о террористах напрямую, а лишь намекнул, что обладает сведениями о переброске через Москву боевиков в самое серд