це Европы.
Масуд импровизировал, блефовал, пребывая в убеждении, что русские, которым самим требовалось спокойствие Запада в отношении Чечни, не упустят шанса попугать и приручить благополучных буржуа, побудить их к большей сговорчивости в столь важном для Москвы вопросе о кредитах. Масуд рассчитывал, что информация через Гуляба, минуя чужих посредников, попадет к «Вовану» – Ахмадшаху нравилось вслед за бывшим министром выговаривать столь странное, округлое, магическое слово, его поэтическая душа радовалась этому «Вовану».
Однако Гуляб мялся, торговался, и видно было, что он не заходит к Путину и его приближенным генералам ФСБ, распахивая дверь ногой. «Будем готовить почву», – с такими словами попрощался он с Масудом, окидывая его одновременно и завистливым, и сожалеющим взглядом, а про себя раздумывал о том, что все-таки лучше для его собственных сторонников – помогать этому «поэту» или позволить ему уйти на дно и ждать, ждать… Ждать того часа, когда русским, европейцам, иранцам придется кого-нибудь звать на помощь. Кого-нибудь из них, старых афганцев. Да не кого-нибудь, а его! Звать на помощь, чтобы возвести в Афганистане плотину на пути нового шариатского государства, упрямо разливающегося оттуда на Север и на Восток.
– Почему не сообщить американцам, французам? Пусть они надавят на шурави, – предлагал Масуду Шах Нияз, но тот после переговоров с русскими и отъезда Гуляба, дабы сдержать ярость и не поддаться отчаянью, большую часть времени проводил в молитвах.
Его окружение даже стало волноваться, не решил ли военачальник завершить мирские, или, по крайней мере, политические дела. Сподвижники Ахмадшаха, те, что были из «старых», помнили: подобное с ним уже случалось в восемьдесят шестом, когда он, во время мощного наступления русских, неделю только и делал, что записывал в маленький блокнотик стихи и мысли. Стихи были на французском, мысли – на афганском.
Но нет, мысли Масуда, как и тогда, не совсем покинули землю. Он укоризненно посмотрел на могучего Шаха Нияза, начальника своей разведки, на полковника Курого.
– Ваш агент работал впустую. Он не дал точных сведений. Что, где, когда. С его рассказами, я думал, хорошо идти к русским, они сами сильны в устном жанре. Но никто, Нияз, никто на Западе не сядет с нами обсуждать эти знаки неба и гадания на звездах. Ни французы, ни немцы.
– Да, русские работают по-другому. Мыслят по-другому, – соглашался Шах Нияз, выворачивая дело на свой манер.
– Торопите вашего агента, пусть шлет факты, факты, факты. Где, когда, кто! И тогда…
Он не договорил, что будет тогда, но и Шах Нияз, и Курой поняли боевого товарища и командира. Нет, не командира – учителя. Курой понял, что Масуд вновь думает о Назари, о своем мистическом двойнике, брате-враге, прошедшем путь, отраженный небом, как зеркалом, и, как и положено отражению, остановившемся напротив, лицом к лицу. Полковник знал: Масуду, верящему в мировое добро, очень хотелось, чтобы верный агент в Кандагаре лишь выдумывал о Назари свои злые сказки.
Однако агент в Кандагаре вовсе не был склонен к фантазиям. И этому агенту – своему двоюродному брату Достагиру – Курой верил, почти как себе. Получив по опасной цепочке от Курого недвусмысленные слова, что его рассказ о двинувшихся в дальние края путешественниках вызвал самый живой интерес, агент постарался как мог. Он рисковал – операция с чудны́м названием «Футбол» проводилась окружением Назари в строжайшей секретности.
Именно в это время и отправил в Душанбе Абдуллу полковник Курой, именно над тем и ломал голову – снабжать или не снабжать его этой последней информационной валютой? Если бы Северные не уступили Тулукана, если бы их установка «Град», накрывающая последний клочок земли, отделяющий позиции наступающих талибов от Пянджа, не исчерпала весь боекомплект, если бы русские чинуши не повели себя на переговорах, как слепцы, как кроты, увидавшие свет, если бы Масуд не подгонял Шаха Нияза, если бы бородач Нияз со своей словно пришитой к лицу усмешкой не передал обидный упрек Масуда в адрес полковника, если бы Курой просто не устал за годы подъемов и падений… – если бы не все это, он бы не стал подгонять верблюда истории соломинкой. Не стал бы посылать Горца к Голубому, не стал бы, сам в то не веря, уверять, что этот узкий мостик и станет спасением для всей армии Северных. Но все это было именно так, и Абдулла отправился в путь, все-таки груженный новым, непривычным заданием.
1979 год. Кабул
«Геологи» и нищенка
После успешно проведенного вывоза министров Курков заскучал. Он было принялся уже вырезать ножичком деревянные фигурки, прямо как отец его, перед запоями, – сядет вот так, бывало, на скамье, глазницы пустые, а руки сами строгают острым ножом что-то ловкое, смешное. К счастью, Алексеич вскоре обрезался и, чертыхаясь да дуя на палец, понял, что вот так уберег его Всевышний от медленного «выхолащивания ума». Не дал, в отличие от бати, спорых рук.
Несколько развлек его переезд группы на новую виллу, раньше служившую тассовским корпунктом, – из Союза перебросили новую партию «геологов», а вскорости ожидалось еще пополнение. Однако, спалив день на хозяйственные хлопоты, Курков как-то еще больше поник, в очередной раз убедившись, что его натуре показана деятельность лишь определенного толка. Что поделаешь, есть животные, что траву жуют, а есть те, что за мясом бегать должны, иначе сердце томится. И обмен веществ нарушается.
Но «мяса» не было: общая, очень уж размытая задача охраны советской колонии была совершенно невыполнима – надо было только представить себе, сколько советников, инструкторов, специалистов пришлось бы прикрывать в разных концах Кабула в случае серьезной угрозы! Раздумывая над этим, Курков чувствовал, что тупеет.
Но, к счастью, вскоре развлечение обнаружилось…
Энергичный племянник Амина, прибрав к рукам КАМ после исчезновения Сарвари, быстро догадался, в каком направлении исчезли беглецы, благо для этого особых оперативных действий и предпринимать-то не пришлось – некоторые разговорчивые московские чиновники среднего звена даже не подозревали, что дошедшие до них слухи о приезде опальных афганских товарищей надлежит хранить в тайне! Вот это обстоятельство и смущало Амина, удерживало от того, чтобы поверить племяннику, горячо убеждавшему его в том, что Москва окончательно отвернулась от Хафизуллы. «Если бы так, то, при известной привычке русских все и вся засекречивать безо всякой на то нужды, тут они уж точно навесили бы стальные замки на рты. На каждый по два, для надежности. И штатских начали бы потихоньку отзывать. А они вместо того людей шлют и шлют. Нет, скорее, Советы вывезли министров по-тихому, дипломатично, без давления, тем самым намекая, что повторения истории с Тараки они больше не желают. Советы и так уже сколько жаловались, что не понимают нашей чрезмерной крови. Чрезмерной… У них, можно подумать, было меньше. Забыли они, как революции делаются. От хорошей жизни быстро забываешь».
Амин помнил, как мялся советский посол, стараясь наставить его на путь гуманизма и убеждая не проявлять излишней жестокости к религиозным лидерам. Мол, народ отвернется… То же говорил ему и советник Сафонов, до которого добрались-таки свидетели того, как укатывают «козлобородых» в тюрьме Паличерхи.
– Товарищ Амин, – говорил Сафонов, хмуря густые брови, так что председатель сразу воскрешал в памяти образ Брежнева, – если кадры из Паличерхи попадут в руки наших идеологических противников, это нанесет ущерб не только вам, но и… – Он запнулся. – Но и делу строительства социализма во всем мире. Масса необразованных, можно сказать, темных крестьян не может сразу порвать с предрассудками. С религиозными предрассудками. Вы уничтожаете мусульманских вождей, а дехкане-то им верят…
Слово «дехкане» Сафонов выдохнул так бережно, по-домашнему, что Амин даже умилился – «ах ты добрячок какой!»
– А разве у вас не выжигал Сталин контрреволюцию каленым железом? Может быть, доведи он дело до конца, вы сейчас жили бы при коммунизме?
Сказав это, Амин пронзительно посмотрел в глаза советнику. Его давно интересовал вопрос: верят они или не верят? Есть ли среди них хоть кто-нибудь, кто верит? Сафонов тогда замолчал, хотя его молчание не означало согласия.
С той беседы прошел месяц, и, наверное, теперь Кремль решил попробовать другие способы убеждения: мол, бог с тобой, разбирайся со своими муллами сам, но с репрессиями внутри партии будь поосторожней. Ладно, потом сами поймут, что без большой военной помощи не обойтись. Так и скажу: «Вы мягко стелить хотели – вот теперь смотрите, до чего дошло, помогайте». А уж желающих покачать мышцы там достаточно. Нет, незачем Москве от него отворачиваться. Незачем и некуда.
Председатель Амин посоветовал новому начальнику разведки воздержаться от непродуманных шагов, однако бдительности не терять и проявлять неослабное внимание к советской колонии…
Да, развлечение обнаружилось. Сперва к Барсову с необычной просьбой обратился Ларионов – не мог бы коллега придать ему что-то вроде группы сопровождения, а то как-то неспокойно стало ездить на встречи, словно ходит по пятам кто-то. Просьба была личная, никаких инструкций из Центра Барсов на этот счет не получал, но резонно рассудил, что Ларионов – тоже советский гражданин, а значит, никакого нарушения задания выполнение просьбы не содержит.
– Ты представляешь, какой скандал может выйти, если мы с камовцами схлестнемся, – возражал осторожный Медведев, у которого Барсов все-таки решил спросить совета. – Мы же все зависнем! Да ему мерещится. У него от запоя мания преследования, а мы его всем гуртом пасти будем. На него же и наведем. Тут даже ленивый удивится – с чего это за этим хлыстом русские хвосты таскаются? Хороши геологи!
Барсов понимал, что Михалыч прав. Собственно, другого он и не думал услышать. Ни от Куркова, ни от молодых – от Васи, от Шарифа… И все-таки людей Ларионову Барсов дал. Были у него на этот счет свои стратегические мыслишки. Засветиться на Ларионове было ничуть не проще, чем на министрах, и тем не менее Центр не отзывает ведь «геологов» назад, а, напротив, шлет к ним еще людей! Но, главное, командира Барсова больше, чем безопасность Ларионова, беспокоили его собственные парни, толком не знавшие ни того, что им предстоит, ни того, где им это предстоит – ни города, ни местных особенностей. Даже Курков загрустил, а это дурной знак. Еще неделя такого санатория, и народ уйдет в крутой запой или начнет бросаться друг на друга с кулаками. Потому как и в запой-то толком не нырнуть, боезапас ограничен… Зря все же так и не создали штатного подразделения диверсантов – в деле внештатники, конечно, лучше, а вот в такое межсезонье с ними мрак. Особенно при уменьшении светового дня и удлинении комендантского часа.