Барсов вызвал Алексеича.
Дипломатическая миссия вернула Куркова к жизни. Ларионов разъезжал по городу много, и Алексей, сопровождая его на ГАЗе с тремя-четырьмя ребятами, осматривался, приглядывался и уже вскоре вполне мог совершать прогулки самостоятельно, без поводырей. Особенно ему нравилось, когда посланник встречался с какими-нибудь хмырями неподалеку от бойкой торговой улочки Чикен-стрит. В этих случаях Курков брал себе в пару одного из группы и отправлялся навещать горшечников, ткачей, владельцев прочих лотков со всякой заманчивой всячиной. Но особо он жаловал оружейников.
В лавке старика-индуса, торговавшего бурыми от времени и крови кинжалами и мечами, он готов был проводить целые дни. Индус охотно говорил по-английски, и Куркова согревал Гольфстрим знакомой и даже понятной неспешной речи в океане окружающих его чужих звуков. Старик, казалось, любил свои клинки больше сыновей, помогавших ему в лавке. «Нахлебники, – злобно шипел он им в спины, – не могут афганскую сталь от персидской отличить! Что с ними делать? В горшечники отправлю. Глина – она везде одна».
Курков слушал, внимал, вникал в особенности иранского кинжала, чем вызывал восторг старика, хрипло клокотавшего в бороду: «Вот кто в холодном оружии толк знает! Русские да англичане, только они и знают».
– Нет, – вступал в спор Алексеич, – откуда англичанам знать? Сейчас некому уже знать. Колоний нет, дикие звери на людей не бросаются. Мирная Европа.
– Ах, – обижался за колонизаторов индус, – ах, ноу. Ко мне англичанин раз в неделю заходит. Этот знаток – не тебе чета. Он в клинках – мастер. Я бы его вместо моих бездельников к себе взял, компаньоном. Так ведь не пойдет. Нет, англичане – не американцы, не зря в Индии учились.
– А что, старик, штатников, наверное, здесь нет больше? Все с августа разъехались, как стрельба пошла?
– Это почему же? Как ходили, так и ходят. Ходят ведь не пока не страшно, а пока деньги есть. И еще, сынок, запомни – сюда, кто стрельбы боится, вовсе не поедет. Американцы хоть в ножах толка вовсе не знают, но парни не из пугливых, верно?
И еще у старика стелился слабенький, едва уловимый аромат гашиша. Курнуть травку не тянуло, но вдыхать сладковатый воздух доставляло Куркову удовольствие.
Кончилось это удовольствие тем, что он все-таки опоздал и Ларионов уехал, завершив свою встречу. Когда Курков с напарником вернулся в чайную, где он, как обычно, оставил парней прикрывать посланника, те лишь руками развели – Алексеич, ты чего, охренел?
– Что ж вы, дети малые? Мне вас за руку водить? Ну, Костя молодой, зеленый, но ты то, Василий, с какого хрена меня дожидался? Может, меня повязали уже! Сами должны были ехать! – наскочил на ребят Алексеич, хорошо усвоивший, какой должна быть лучшая тактика в обороне, но Вася смотрел в пол хмуро и имел на этот счет свои мысли.
– В следующий раз, Алексей Алексеич, давайте я по городу погуляю, а вы здесь посидите. Хорошо?
– И куда же ты, умник, отправишься?
– А найду куда. Не пальцем сделан…
– Ладно, – сказал Курков, объясняясь уже с Барсовым, – если они нас пасли, то теперь точно голову сломают. А посланнику объясним спокойно: проверяли оперативную ситуацию, действовали профессионально грамотно. А что? Был ведь под контролем? Был. Цел, невредим – и все нормально.
Курков знал, что Григорий Иванович из-за пылинки в глазу в печенку въедаться не будет.
– Ты, Алеша, в следующий раз, когда задумаешь свою спецоперацию с лоточниками проводить, поставь хоть в известность. А то знаешь, сидишь и думаешь – может, тебя твои торгаши на шашлык уже пустили… Армия как-никак, не на картошку приехали.
– В армии, Григорий Иваныч, приказывают, а у нас, видишь, пока просят. Так что не армия мы, а бригада юных пионеров, что-то вроде Тимура и его команды. Тимур, видать, ты у нас. Ну, а я? Кто там у них был, у этих… А, Симаков Валерий, несознательный элемент.
Барсов сделал вид, что принял шутку, но все же задумался – не стоит ли сменить Куркова на Рафа? Не потому, что перестал доверять Куркову, нет. Но вновь, как и тогда, в Праге, он натолкнулся в товарище на чужеродную шершавую фактуру. Вроде цемента. «Да, Алексеич, не быть тебе генералом. Дай тебе Бог, мужик, до трех звездочек дослужиться с твоими шуточками. Надо же, Симаков!» – еще обсасывал последний разговор Барсов, когда прибежал взволнованный Стас Тарасов.
– Товарищ Барсов, у нас какие-то цыганята крутятся. Прямо у входа табор разбили!
«За мир во всем мире. Миру – мир. Миру – мир. За мир во всем мире», – повторял про себя, как заклинание, Курков, когда шел от Барсова. И чем больше нанизывалось этих миров на невидимый острый шампур, тем большее раздражение поднималось в нем к их круглой безликой симметрии. «За гуманизм и дело мира!» Бред. Если человек – мера всех вещей, то о каком мире можно говорить? Человек даже сам с собой никак не заключит мира, а пока нет этого в себе самом – нет мира в мире и быть не может.
Войны складываются из благих намерений, обернутых в плохие возможности. А плохие эти возможности состоят из нейтральных лошадиных сил, помноженных на человеческие комплексы. А комплексы – это бином из обид соприкасающихся друг с другом людей. А обида – это самолюбие, помноженное на некоторый коэффициент, что-то вроде ускорения свободного падения. Следовательно, единственный способ достичь «мира во всем мире» – это всеобщее и полное одиночество при наличии ресурсов. Еды да питья. Ну, а у нас-то все наоборот: ресурсы уменьшаются, а одиночество отрицается. Поскольку какой-то очередной бородатый мыслитель, сам похожий на неандертальца чертами черепа, щитом лобной кости, решил, что человек – существо социальное. Что не спится ему одному ночью. И, следовательно, никакого мира в обозримой перспективе. Одни войны, войны, войны. А войны, они за что ведутся? За родину. За свободу, за справедливость, за источники существования, против агрессоров – но в конечном итоге за родину. Не за мир во всем мире. Нет на сегодня других воюющих единиц, кроме родин. Люди могу воевать за разное, но армии гибнут за нее.
Это только мы можем – за мир во всем мире. Мы, стая одиноких волков. Кто за мир во всем мире воевать пойдет? Монахи разве. Алкаши. Авантюристы. Шариф мог бы. И я мог бы. Но не хочу. Не хочу за мир, лучше за родину. Свои комплексы? А какая разница, все равно не хочу. Не хочу совсем одиноким. Но это пройдет. Чувствую, накатит еще одна моя последняя война, и после нее я буду готов к одиночеству. Сон в руку.
Цыгане, похоже, обосновались у виллы надолго. Они пестрили, шумели, накатывали волной на ворота и вдруг отступали, но в цыганских приливах и отливах Барсов улавливал систему, и это настораживало его опытный глаз. Он отправил на прогулку троих ребят с внимательным Михалычем во главе, дабы те посмотрели, как поведут себя новые соседи, но цыгане не обратили внимания на Медведева, разве что мальчишки-попрошайки, как обычно, покрутились волчками вокруг ног да похватали дядек за рукава цепкими, как щенячьи зубы, черными пальцами.
Потом цыгане вдруг, в один миг пропали, словно порывом ветра их развеяло, зато вместо них из жаркого воздухе возникла нищенка.
– А что если мы спокойненько, по-тихому, протрясем ей мозги? – предложил решительный Шариф. – Если бродяжка – никто и не заметит, а если топтуша, тогда посмотрим, кто тухлятинку щупать придет.
– Как бы нам самим тут мозги не протрясли. Мы и так здесь, как медведи в малиннике. Разжились.
– Да к ней близко не подступишь. От нее несет, как от скисшего арбуза. Потом от вшей бегать устанешь.
Такой возник вокруг нищенки деловой разговор.
Курков предложил вызвать полицию – мол, пускай проверят, нечего всяким тереться около советского объекта.
– А если как раз они нас и просвечивают? После гробов?
– Не тот почерк. Полиции мы без надобности, а КАМ иначе работает, мы же их и учили объектно-линейному принципу. Нет, тут кто-то другой, у кого людской ресурс ограниченный. Заплатил нищенке мелочь – вот и торчит здесь, смотрит. Ей не все равно, где сидеть? Может, паки, может, западные наши друзья, а может, просто ограбить нас хотят. Мало ли, какое у нас тут богатство нарыто!
Вызвать полицию оказалось непросто. Пришлось обращаться в посольство, брать переводчика, объясняться чуть ли не с самим Голубевым. Чертова бюрократия. Послу было невдомек, при чем тут вообще нищенка. Странные, не ко времени появившиеся геологи действовали ему на нервы. Он чувствовал, что Москва все время ему что-то недоговаривает и дни его сочтены… Словом, Барсов проклял не только все иностранные разведки мира и всех чиновников МИДа, но и Куркова с его вечными «идейками». Тем не менее нищенку забрали и больше она их не беспокоила. Однако легче на душе у Барсова от этого не стало. То и дело у виллы мелькали любопытствующие мальчишечьи рожицы, а его ребята, возвращаясь из города, докладывали, что спиной чувствуют чье-то неослабное внимание к их скромным персонам.
«Что ж, пойдем по классике», – рассудил Барсов. Выезды с Ларионовым были прерваны, а вокруг виллы установили дежурство – нет-нет, да и обойдут окрестную территорию, осмотрятся. Во время таких обходов Шариф обратил внимание на «форд», прописавшийся на соседней улочке. Аккуратный Барсов, хоть и клял Куркова за мнительность, все же решил пробить номера – благо для этого не надо было вновь обращаться к Голубеву. Аппарат Ларионова сработал быстро, своих людей в МВД и госбезе у шурави пока хватало. Машины оказались посольскими. Посольства США. В каком-то смысле это известие успокоило Барсова. Гораздо меньше хотелось бы ему услышать, что их «пасут» британцы. Или, еще хуже, обученные ими повстанцы Раджи. И уж совсем худо было бы узнать, что геологами занялись специалисты из КАМа. А штатники что, штатники – противник явный и здесь, в Кабуле, пока не опасный, больше чем на сбор информации вряд ли способный. Прав был Курков – ресурс у них ограниченный. И все-таки полной ясности американский след не дал, а шестое чувство подсказывало Барсову, что, помимо штатников, кто-то еще сверлит его ребятам лопатки недобрым неослабным взглядом.