Говоря по-хорошему, история не может быть выражена в слове. Средство ее выражения – конечно, камень. Или, если смотреть широко и метафизически, ей вполне подходят знаки и буквы в виде планет. Слово, прочтенное не как знак, а как смысл, уже заключает в себе детектив, вызывает отношение, зависимость, связь, ожидание, любовь, ненависть. Увы, ненависть. Исторический роман, написанный не в камне, а в слове, – это детектив, прожитый в иллюзии объектива. Так что пиши свой роман, писатель, пиши от пролога к эпилогу, не избегай подтасовок и фантазий – может быть, и выйдет в конце концов исторический детектив. Не из него, не из этого слепка, снятого с бумаги, а из тебя самого, человече, приколотого к дню ли, к году ли, к веку…
Но это не отменяет ни того литературного факта, что у американского резидента в Кабуле в последних числах холодного ноября таинственно исчезла любимая чайная ложка, ни того исторического события, что корпус генерала Павловского перешел границу соседней страны.
1979 год. Пакистан
Назари
Зия Хан Назари прибыл в Вазиристан намного позже, чем намеревался, и в изрядно раздраженном состоянии. В Исламабаде встреча с американским советником посланника, несмотря на ясную, казалось бы, предварительную договоренность и общую цель, все растягивалась и растягивалась в бесформенное облако. Назари, после пяти дней ожидания все-таки сумев добраться до «высокого тела» и оговорить с этим телом желаемые подробности затеваемого большого дела, разговором этим остался недоволен. Неясный вышел разговор.
В сорока километрах от границы с Афганистаном его приезда ждали люди Пира аль-Хуссейни – триста пятьдесят воинов из восточной провинции Пактия ожидали от Назари только одного известия: дадут ли им в руки оружие? Увенчался ли успехом его вояж в Египет и Саудовскую Аравию? Ссудил ли король Халид обещанные пятьсот миллионов долларов на покупку того самого ненавистного Калашникова и прочей армейской снеди? Трудновато было воинам Пира биться с Амином и его русскими цепными псами древним «Ли Энфилдом», британским ружьишком, оставшимся еще с Первой мировой.
Молодой саудовский бизнесмен Зия Хан Назари вез своим братьям по вере хорошие вести. Халид не только дал деньги, но обещал в случае успеха надежный и постоянный их приток – большой джихад требовал больших денег, так и сказал король. Тем паче, что повышение цены барреля нефти даже на доллар теперь не встретит у западных ее потребителей бурных протестов – если… если вырученные эти доллары арабские братья направят как раз сюда, гордым афганцам, борцам за свободу.
Конечно, консультации по этому деликатному вопросу шли намеками, но серьезные партнеры в США уверили Назари в том, что эти намеки, при соответствующих сопутствующих обстоятельствах, легко материализуются в доллары, тогда как самые твердые обещания, без этих сопутствующих обстоятельств, имеют свойство оставаться в лучшем случае бумажками, не имеющими ни исторического, ни даже географического значения. И то в лучшем случае! Уже одного этого было довольно, чтобы задержка на неделю породила в молодом нетерпеливом патриоте веры ярость запертого в клетке тигра.
Но была и другая причина этой ярости, и о ней ни духовный лидер пактийцев Пир аль-Хуссейни, ни его маленькая армия не знали и не должны были знать. Дело в том, что, хоть Зия Хан Назари и отучился в одном из престижных американских университетов на деньги своего миллионного латифундиста-папы и карьеру и имя начал делать благодаря немалым своим способностям и начальному капиталу, тем не менее в его судьбе не обошлось без участия – нет, нет, не непосредственного, конечно, но все же участия одной влиятельной организации. И вот теперь поставка автоматов, пулеметов, противотанковых и зенитных систем, обещанных аравийцами, тормозилась именно этой организацией, с чьими людьми нынче творилось что-то непонятное.
Вместо того чтобы всеми силами, с наилучшими пожеланиями торопить его в дорогу, на базу аль-Хуссейни, в посольстве ему не только не передали план и сроки доставки вооружений, но впервые напомнили об оказанных ему в свое время некой фирмой небольших услугах и постарались втолковать, что ему не надо без их товарищеских консультаций влезать в такие важные дела.
– Мы должны держать руку на пульсе, – сказал ему советник посланника, широко улыбнувшись.
– На пульсе, а не на шее, – не сдержался, огрызнулся Хан, на что разведчик даже не счел нужным реагировать.
Зия Хан ведь сделает все, как надо, он ведь не захочет ставить под сомнение свой авторитет независимого борца за свободу и мусульманскую веру слухами о давнем сотрудничестве с ЦРУ? Нет? Вот и прекрасно… Нет ничего важнее полного доверия и ясности в отношениях…
Пир аль-Хуссейни встретил долгожданного посланника настоящим парадом. Его пестрое воинство разноцветицей тюрбанов и беретов издали напоминало клумбу голландских тюльпанов, только эти живые цветы были увешаны патронташами да лентами с патронами и вооружены такими раритетами, что, без сомнения, украсили бы лавку древности самого знаменитого антиквара. Пир аль-Хуссейни уважал высшее образование, но хотел мягко подчеркнуть гостю разницу между университетами и посольствами и боевым лагерем повстанцев. Однако, видя, как молодой эмиссар кивает маленькой своей головой его суровым бородачам, искренне считая, что это в его честь они сжимают в кулак правую руку, вышагивая в строю, старый вождь ощутил поднимающуюся в нем волну раздражения.
Пир, продолжатель знатного рода, да и сам в недавнем прошлом землевладелец из крупных, лишился из-за революции многого, но только не почитания верных ему людей. И именно эти люди, а не танки, не автоматы, не деньги решали и решат исход войны – будь то война за свободу или война за веру, что в конечном счете одно и то же. Для того чтобы это понять, не надо было оканчивать университет. И, скорее всего, даже было лишним.
У Пира ныло колено. Подволакивая ногу, не служащую более надежной опорой его телу, он мрачно плелся за свеженьким упругим гостем. Гостем-костем. Вот ведь нагнало волнами прибоя эту пену!
Позже, беседуя с Назари в холодной палатке, сидя на простом ковре, аль-Хуссейни не без стариковского злорадства отмечал, как собеседник зябко поеживался, говоря о готовности арабских братьев помогать оружием.
– Помощь будет. Эффективная помощь. Мы – океан, они – остров в нашем океане. Мы затопим их, если действовать сообща. Вместе.
– Эффективная-дефективная, – вслух баловался выхваченным словом вождь.
– Современная техника – техника тонкая, – Назари произнес это с легким, но все же ощутимым назидательным нажимом. Самоуверенный старик прямо пылал гордостью за своих мужланов с манлихерами. – Современная техника – тонкая вещь. Нужны инструкторы, и инструкторы будут. Будут. Только, чтобы нам помогали, мы должны быть едины. Воевать единым войском Аллаха.
– Это ваше мнение? Ваше мнение, мой дорогой гость? Тогда где же оружие? Разве мои дехкане не едины, как пальцы на руке? Разве мы не готовы сжать их в кулак?
– Уважаемый Пир, против большой силы нужна большая сила. Нет славнее героев под этим небом, чем ваши герои, но… Кулак ЕФО станет лишь сильнее, если они вольются в океан, а не останутся рекой. Река высыхает в пустыне. – В голосе Назари блеснула рыжей прожилкой тоска, будто перед ним сидел упрямый склеротик, которому объяснять самое ясное, как щепоть риса, приходилось в сотый раз. – Не мне напоминать вам, почтенный Пир, мудрость стариков, но древняя притча говорит: отец перед смертью позвал сына-силача и повелел ему взять хворостину. «Ломай». Тот взял меж пальцев, сломал. «Теперь десять бери». Напряг силач мышцы, сломал. «Двадцать бери, покажи, какой ты могучий, успокой меня перед смертью». Взялся сын ломать, старался, старался, но сломать не смог. «Вот теперь могу спокойно отправляться в путь. Теперь и ты знаешь, в чем настоящая сила». Настоящая…
Аль-Хуссейни отвечал не спеша, успокаивал ладонью колено, что-то настойчиво шепчущее ему.
– Вам, почтенный мой гость, еще рано думать о смерти. Оставьте эти маленькие радости нам, старым людям земли. Древняя мудрость хороша. Она всегда хороша, потому что всегда есть ей место, как ее ни поверни. Вот вы, добрый мусульманин, говорите, что пришло время мне объединяться с таджиками, с их молодыми вождями – и тогда мы станем сильней. Как собранный вместе хворост. Но мне иные мысли приходят в седую голову: для вас мы, наши кланы, и есть хворостинки, те самые, что вы собираете в вязанку, дабы сунуть нас в руки богатыря. Пусть на нас надорвется. И тогда, как говорит притча, вы правы. Но я по-другому понимаю эту мудрую сказку. Она говорит о единстве. А разве можем мы вместе с таджиками быть так же едины духом и волей, как едины меж собой мои бесстрашные воины? Они, каждый в отдельности, и есть мои тростинки. Так что это вы, мой несравненный собрат по мудрости, вы должны присоединиться к нам. Мы и так едины, а стадо людское похоже на отару овец, потерявших пастуха. Таков и есть сегодня ЕФО, как вы его называете.
– Если Советы введут армию, то такие тростинки не только переломятся, они будут измельчены в пыль. В прах, который развеет сухой красный ветер.
– Господин Назари, истинная жизнь мусульманина начинается после достойной смерти. Совершая утреннее омовение, мы поворачиваемся лицом к солнцу, чтобы узнать, где находится Мекка… Легко заплутать в суете Поднебесной, не видя светила… Поверьте мне, любезный господин Назари, лучше идти в сражение с одним верующим, чем с сотней неверных. И еще, помню я, есть и у русских такая история: «Отец позвал перед кончиной сына-богатыря и сказал, чтоб сломал тростину. Тот двумя пальцами переломил. «Теперь сломай пять». А тот опять двумя пальцами – богатырь! «А теперь, сынок, возьми двадцать, попробуй сломи». Сынок крякнул, хлебнул из полной чаши белого зелья да и переломил двумя пальцами снова. Разгневался отец, собрал последние силы, крикнул сыну: «Эх, ты! Так ишаком и помрешь!» Не сочтите шутку обидой, уважаемый, но солнце одно, а смотрим мы все на него с разных сторон.