Хозяин засмеялся сухим кашлянистым смешком. Невольно улыбнулся и Назари.
– Забавный народ эти русские, – продолжил аль-Хуссейни. – Жизнью битые, что виноградники камнепадом. С ними лучше дружить, чем воевать.
Посланник коротко посмотрел на вождя, стараясь понять, продолжает ли тот шутить. Теперь Назари начал понимать, почему аль-Хуссейни не спешили снабжать оружием и деньгами.
– Русские – наши враги. Умные и тертые. Нам нужен план, нужны базы, нужны лазареты.
– Неверные – наши враги. Наши неверные, позабывшие путь к Аллаху. Наши собственные взбесившиеся нечестивые псы. А русские – пусть бы строили и учили. Они учат наших будущих строителей, учат наших будущих бойцов. Потому что все равно не им совращать души дехкан, не им отвращать их от пути к солнцу. Да и золото мира, великий соблазн дьявола, тоже не в их руках. Я был рад, что мой племянник Керим мог учиться у них.
– Но в их руках оружие, светлейший Пир! Много оружия. Такого оружия, которое сметет бастионы гор и заставит ваших воинов грызть песок! Грызть песок от бессильной ярости! Нет, подобному нужно возражать подобным. Или вы не хотите воевать? Может быть, кто-то из ваших людей думает, что пешаварцы сами вернут вам Пактию? Или доблестный Хакматьяр придет для этого с севера?
Упоминание о Хакматьяре вывело аль-Хуссейни из состояния ровного лукавого подтрунивания. Он поднял голос, так что сидевший поблизости племянник, казавшийся Назари бездвижным, как изваяние, вскинул голову и привстал с ковра.
– Горы и камни не оружие стирает, а время. Не пули повергают во прах народы, а слабость нрава и духа. Ложь – вот главное оружие наших врагов. Ложь и слепота в понимании свободы. И это оружие смотрит на нас и с севера, и с запада. Не тот истинный недруг, кто хочет жизнь твою отобрать, а тот, кому надобна душа наша. И пусть доблестный Хакматьяр заботится о своей душе, а я о своей позабочусь. Самые лютые враги, не сломив духа нашего, либо сгинут в пустыне, как в ночи, либо станут друзьями, и сила их перейдет к нам. Так я мыслю, уважаемый эмиссар. Живя в горах, не из дней, а из лет вьют веревки…
– Должен я понять вас так, светлейший Пир, что воинам аль-Хуссейни нет нужды в автоматах, что они обойдутся без ПТУРов и будут жечь броню врага яростью своих взглядов? Должен ли я передать другим вождям, что аль-Хуссейни не желает помощи и намерен вести войну сам? – Назари сказал это резко и с опаской глянул на телохранителя.
– Очень нужны ПТУРы. Очень. Очень нужны, драгоценный мой гость Зия Хан. Не научились еще мои воины сбивать самолеты пальцами. Темные они еще. Если ваши друзья хотят помочь нам в нашей войне, мы с благодарность примем помощь. Примем и оценим, и вознесем во хвалу им молитву. Пять раз на дню вознесем, – повторил вождь и кивнул головой племяннику. – Наверное, путник притомился в дороге. Перед долгим путем назад и юному надо набраться сил.
Затем вновь обратился к Назари:
– В молодости кажется, что сил на всю большую жизнь хватит. А в старости думаешь, что мудрости хватило бы на всю прожитую жизнь.
По пути обратно, сперва в Исламабад, потом в Каир, Назари преследовала неприятная мысль, что надо бы просто тихонечко удалить достойного, но прескверного старика, сидящего со своим воинством в лагере для беженцев на шее у Пакистана и мнящего себя шейхом. Он же сам говорил о достойной смерти. Удалить из списка живых. Тот, кто придет ему на смену, определенно будет более понятлив или менее осторожен. Надо бы исключить его из длинного, слишком длинного списка. От этих князьков в настоящей войне хорошего ждать нельзя.
В Исламабаде свой рассказ о поездке Назари построил жестко, упирал на то, что боевой дух воинов пока высок, но дух этот тушат, как разгоревшийся костер, пугливые и чересчур осторожные вожди, боящиеся поступиться амбициями вельмож и властителей. Но, к удивлению молодого эмиссара, пакистанцы вовсе не спешили давить на Хуссейни и объединять афганских вождей в единый кулак. Совсем напротив, первым, кто получил автоматы, был упрямец Пир аль-Хуссейни.
Прошло время, и в пылу начавшихся вскоре больших сражений стерлась в цепкой памяти Назари обида на Пира, однако порой он ощущал – не страх, нет, а беспокойство сердца, вспоминая странные слова старика о свободе. Он гнал от себя это воспоминание, но слова хромого пуштуна возвращались вновь и вновь, и иногда вместе с ним всплывало в памяти бронзовое лицо безмолвного, черного волосом, как смоль, охранника, казавшееся ему лицом его собственной смерти.
Хуссейни и Карим
После отбытия Назари духовный лидер вышел к своим людям, чтобы сказать: скоро, скоро придут новые стволы. Будут гранаты и мины, и, главное, будет теплая одежда и обувь, обувь будет. Но если вдруг случится так, что друзья их подведут, не дадут обещанного, как не раз уже бывало в их давней и недавней истории – так рассказывали ему еще его деды, – то за ними останется главное их оружие. Вера дает свободу, а потому – мужество и силу. И тогда они сами, ведомые рукой Аллаха, отнимут у неверных все, что нужно сегодня для войны.
Затем, утомленный, аль-Хуссейни вернулся в палатку. Племянник, его тельник, повинуясь жесту, последовал за ним.
– Что думаешь, умный мой молодой родственник? Осуждаешь старика?
Тот промолчал, и тогда Пир продолжил:
– Осуждаешь. Молодость скоро судит. Ты рассуждаешь, а на стороне рассуждающего – сила. Хм. Ты думаешь, что теперь ПТУРы, ЗУРы и вся шайтанова кузница пойдет не к нам, а к Хакматьяру, мы же будем сражаться по глупости моей, по слепоте голыми этими руками? – Старик поднял голос и, выпростав из халата тощие руки, возвел их к небу. – Так?!
Племянник слегка наклонил голову, и его жгуче-черные, с кобальтовым отливом, волосы упали на лоб.
– И еще ты думаешь, что враги наши столь могучи, что нам не справиться с ними поодиночке. Не справиться. Как и убеждал меня мой умный гость из богатого Каира. Многоумный, как ты. Так?
Аль-Хуссейни поднял голову тельника за жесткий подбородок и посмотрел в глаза.
– И еще ты злишься. Зли-ишься на то, что наш посланник Назари одних годов с тобой, а уже решает важные вопросы, общается с важными людьми. Судьбы наши решает эта тля, так?! Так думаешь?
– Если ты хочешь, чтобы я говорил, учитель, я скажу. Скажу, что любой человек может быть как полезен для дела, так и опасен – в зависимости от того, какой стороной его развернуть, в какой бок подтолкнуть. Скажу, что этот приезжий человек мог быть полезен нам, но теперь стал опасен. Я не стал бы посылать проклятия нашим ворогам, если бы узнал, что по пути с ним случилась беда. Но игры звезд на небе это не изменит, и следующий гость будет тем же вином из того же кувшина.
Аль-Хуссейни неожиданно бодро выпрямился и прихлопнул в ладоши.
– Ай, молодец, племянник. Ты умный и верный ученик. Золотые слова сказал про кувшин. Пусть живет и здравствует господин Назари, живет, сколько Аллаху угодно. Не ему решать судьбу нашу, а нам – его. Когда его сдует, как пылинку, ты еще будешь стоять, как каменная глыба, на нашей земле и решать на выпавшем тебе посту судьбу мира. Если научишься быть не только умным, но и мудрым. Но запомни: что верно в устах мудреца, то же ложью слетит с губ глупца. Потому то миру земли не суждено сойтись к одной земной правде, принятой толпой, а истина, а идея, разделенная массой в нее верящих или пользующих ее, уже вскоре теряет в усреднении живоносную свою суть.
Племянник вновь опустил голову, показывая, что больше не хочет говорить и готов лишь внимать старику.
– Вот ты собрался воевать и у тебя два воина. Оба отважные, оба умелые. Один рвется в бой, кричит, чтоб только оружие ему дали в руки. А другой бороду оглаживает, бормочет под нос свое, условия ставит, торгуется. А тебе только с двумя в поход и идти, очень мало твое войско. Так кому ты посулишь больше, первому или второму? Отвечай, не стой водой в колодце.
– Второму, – сказал чернявый и усмехнулся.
– То-то. Нет у них сейчас выхода, некем им, кроме нас, воевать. Пока. Значит, пока и бормотать под нос можно, торговаться, следующего посла ждать. Но и это не мудрость, это хитрость. Теперь скользи дальше по моему следу. Кто даст нам оружие? Кто даст деньги? Далекие страны. Ты там не был, я – уже не буду. В чьи руки попадет все, что обещал господин Назари? Сладкая была песня, можно заслушаться… В руки пешаварцев оно попадет. В руки наших старых друзей. И разве будут они торопиться отдать это золото, эти стволы бесценные, эту «технику» в наши руки? Разве столь коротка у пакистанцев память о нашей давней любви? Нет, мы – наживка, на которую они, нищие хитрецы, дервиши, ловят далекие дары смертоносные. А мы, стоит нам согласиться, мой умный племянник, стоит стать их союзниками и вести их, а не нашу войну, мы и пойдем живым и тем же безоружным щитом перед их солдатами, насмехающимися нам в спину… Спрашивай, я вижу растерянность в твоих глазах. Ты сбился со следа?
– Да, учитель. Я уже дважды сбился со следа. Первый раз – когда думал, что мы идем к одной цели: вы, я, наш сегодняшний гость, Хакматьяр и даже те пакистани, что пойдут за нашими спинами.
– Я понял твой вопрос. Но о какой цели ты говоришь? О свободе нашей? О свободе нашей страны? Нашего дома? Но разве нужна тебе будет эта свобода, если ни тебя, ни детей твоих не будет на этой земле и в освобожденном доме твоем свои песни петь будет узбек или белудж? Нет, волу не играют на гитаре. Пусть уж эти песни распевают пока все их босяки-халькисты. Они, по крайней мере, помнят, кто здесь еще настоящий хозяин!
– Учитель, прости, что смею перебивать тебя, но есть же и большая цель? Наша война – священная, и в ней все истинные мусульмане идут одним путем! На земле дорог много, но путь к Аллаху один.
Аль-Хуссейни удивился. Таких слов он скорее мог ожидать от младшего брата его тельника. Тот был такой же масти, черный, лобастый, только совсем зеленый, наивный в суждениях о вере и духе. Нет, не свои слова произнес сейчас Карим. Слабость сомнения уловило стариковское чуткое ухо.