– Ну, а вчера, сегодня, не копался в ней никто? Из злодиев?
– А шо в ний копаться, один скелет да кости. Да протектора ище ни стянули.
– В ней нищие ночуют. Я им хлеб ношу, – сообщила первая из женщин. – Вчера тоже ютились. И сегодня придут, куда денутся. Ручные. Ночью-то холодает, поди.
– Не нравится мне эта тачка. Если и хотят хлопнуть, то оттуда. Иначе давно бы уже гранатой угостили или очередью бы прошлись по халупе вашей глиняной. Чего им комендантской-то тишины дожидаться?
– Умный, а? Ныщие динамыт таскал, а мы не заметил, а? – не унимался Артур.
– Мальчики, вы военные, да? – Сердобольная женщина перебила явно уронившего авторитет кавказца.
– Геологи мы, тетя. Только в армии не в стройбате служили. Ну, чего, Раф, глянем в багажник тихонечко? Если будильник, то гады его, как пить дать, на семь завели.
– Геройствовать не будем. Думать будем. На семь – верное дело. А если там еще и проводок на замке?
– Может, там еще и зеленые береты в засаде шашлык жуют, нас дожидаются? С оптикой. Не усложняй, Раф, и так сложно…
– А там замочка нема, крышка трохи прикрыта, а так порожняя. Або багажная, або на капоти.
– Давай, Шариф, глянем, а то нет покоя душе молодецкой. Был бы большой заряд, она б на попу присела. Нет, эти попугать только, пару гранат положат, и хватит. У них каждый патрон – ценность. Глянем – и царандоев будем ждать.
Шариф кивнул и змеей прошуршал по земле. В этот момент на пустырь влетел грузовик, заскрежетал тормозными колодками у входа. Резко запахло соляркой. Раф едва откатился в сторону, уходя от слепящего света фар. Он распознал Алексеича, выскочившего из присевшей на передние колеса машины упругим теннисным мячиком. С усиками.
«Черт на курице несется!» – подумал Кошкин.
Подмога подоспела кстати. Теперь на длинном тросе они в момент оттащат подозрительную «Волгу» от дома, а там пусть рвется себе на здоровье. Только хохлу горе, колеса, видно, решил напоследок свинтить…
Вася подполз, накинул петлю троса на крюк, Тарасов поддал газу, и тачка со скрипом, упираясь, как ишак, потащилась на поводе.
– Еще не поленился умник на ручник поставить! Чудень! – выругался Шариф по адресу неведомого ему владельца машины, и тут из-за сарая, что ютился метрах в ста от дома, хлопнули выстрелы.
Пули звякнули по обшивке кабины, смачно ударили в стену над дверью, с сухим стуком прошили деревянный кузов. Вася рванулся вперед, к колесам, затем перекатом в сторону. Стреляли, видно, наудачу, вслепую, разглядывая дом из ограничивающего обзор убежища, так что отследить приближающуюся по земле цель не могли. Шариф бесшумно побежал, огибая сарай с другой стороны, Тарасов развернул машину во фронт и запустил в нападавших неморгающим дальним светом. Те затаились. Колено мерзко потягивало, но Кошкин добрался до стены даже быстрее Шарифа, взявшего очень уж широкую дугу. Вася поднял камень и закинул его в крохотное окошко сарая. Обождал немного, с силой швырнул другой камень через крышу. Тишина.
– Ушли, что ли? – Шариф морщился, чувствуя себя неуютно в окатившем его свете фар. – Алексеич, уберите вы прожекторы!
Ни Курков, ни Тарасов его шепота не услышали. И тут Кошкин увидел, как выполз из окошка черной гадюкой ружейный ствол и двинулся на поиски Шарифа. На звук. Вася что было силы дернул гадюку наружу, но, ощутив не менее мощное сопротивление, тут же двинул ее с той же силой назад, словно кочегар, забрасывающий лопатой в топку уголь. Ружье чмокнуло прикладом во что-то твердое, неподатливое. За стеной коротко всхлипнули. Снова рванув ружье на себя, Кошкин едва не упал, поскольку таинственный стрелок уже выпустил его из рук…
Осторожно вернулись в дом, прикрывая спину живым щитом. Шариф ловко связал афганца армейским ремнем, пропущенным вдвое через пряжку, – хитер он был на такие штуки. Пленный был в контузии, приклад разнес ему переносицу, и он тащился за Васей, как собака в ошейнике. Раф нес допотопный манлихер.
– Эй, Артур Грозный, вот тебе трофей, сторожи курятник. И пленника. Скоро милиция подъедет. А про нас рассказывать не надо. Совсем не надо. Ты его поймал, и все дела. Когда света жалеть не будете, мы вас еще навестим. В гости, на чай приедем.
Вася браво запрыгнул в машину, на миг позабыв про колено.
Авто крепко тряхнуло, и эта встряска вывела Кошкина из его дум. Последние дни он много разного представлял себе – то во сне, а то и грезя наяву. И Амина уже спасал, и с зелеными беретами в рукопашке сходился крепко. А самое интересное и щемящее в его последних грезах было то, что виделось все это действо Васе не само по себе, а ласковыми к нему, восхищенными им женскими глазами. Ну, к примеру, той, томной, с голосом густой пчелы.
– Раф, у тебя такое было, что ты не из себя что-то видишь, а как бы из другого человека? Его глазами наблюдаешь за собой? Женщины, к примеру. Женщины, которой сам никогда не видал, только голос слышал.
– Жениться вам пора, барин. – Шариф, несмотря на тряску, старательно выстругивал ножиком бог весть где подобранную щепочку, обретавшую в его руках все большее сходство с чьей-то знакомой человечьей фигурой.
– Ну правда, Раф, было или не было?
– А мы все – одна душа. Днем цепляемся за тело, чтобы не заблудиться во Вселенной. А ночью путешествуем, друг к дружке в тела заходим. Ты, видать, резвый еще, племенной, дух мужицкий из тебя наружу рвется, вот в женщин и лазаешь. А я больше по дереву. К вечности.
Вася обиделся. Каждый раз, говоря с Шарифом на отвлеченные темы, он ощущал себя не то что глупее какой-то средней, известной товарищу меры, а словно он, крохотный, лежал распластанный меж двух прямоугольных стеклышек, в то время как Шариф взирал на него сверху в черный глазок микроскопа, взятого из коробки с надписью «Юный химик».
– Если ты такой весь из себя вечный, чего же в «Зенит» поперся? Шел бы краснодеревщиком!
– Ты вот баб любишь, да? А гинекологом не стал, – парировал Раф и добавил серьезно: – Слабость человеческая привела. Сам знаешь, сидит внутри этот бес и толкает тебя на разные безрассудства.
– Не знаю. Я родине служить шел.
– Прямо как Мухтар-собака. Служить. Ну и служил бы ей там, строил бы БАМ, воров ловил бы, коли у тебя такая тяга к оружию. А здесь-то чего забыл?
– А родина послала. Вот мы сейчас наших строителей от басмачей и защищали.
– Защищали? Ну, теперь я знаю, как защищают, – издевательски усмехнулся Шариф. – Два месяца варимся, но пока что защитить никого не успели. Только нос всунули, как Алексеич прискакал и оборону нашу могучую свернул на нет.
Васю, сказать честно, это тоже зацепило. Стоило первый раз отправиться на хорошее дело, да еще с девахами, так вилла отбой затрубила, самого Куркова пригнала. И ни в какую не получилось его уговорить обождать или хоть проверить треклятую эту «Волгу» – прыгайте в кузов, и все! Вот Артур, наверное, злорадствовал…
– Гнешь ты, Шариф, не пойми куда. Вроде и сорока тебе нет, а нутро у тебя тяжелое. Ты, наверное, с детства вместо молока жидкий свинец глотал. Говорить с тобой – как касторку пить. Пессимизм какой-то разводишь. Может, ты из этих, из раскулаченных?
– Нет, Василий. Я – рыбий жир для тебя. А еще я пельмени знаешь какие леплю? О-о, вернемся – дам попробовать. Только пальцы береги, чтоб не откусить. Попробуешь – и про пессимизм мой позабудешь, неделю оптимистом побегаешь, как новенький. Без баб. Ха. Нет, Вась, не гну я никуда. Просто родине – ей все служат. Нашей родине – все. Но в спецы не все идут, вот в чем дело. Наш брат – это те, в ком кровь бродит.
– А Михалыч? У него тоже чертик? Или Барсов?
– У всех, у всех. Только старших меж младшими не дело обсуждать… Но я тебе так освещу тему. Есть люди – служаки. Им все равно где. Хоть в Госстрахе. А если служака с чертиком – то отчего бы не в Кабуле? Есть идейные. Как мы все. Да. Если у идейного шило в заду, то ему самое оно на БАМ. А если еще и с чертиком – то в Красную армию. Но у нас таким трудно, идейные – они существа коллективные. Это наука, Вася. Психологические типы называется… Так вот есть третьи. Это одиночки. У нас общество общественное, коллектив коллективный, одиночкам у нас, то есть у них, трудно. Вот такие либо в лесничие, либо, как я, в диверы. Если с чертиком, а не с лешим. Но есть и четвертые, и пятые есть. А вот кто из них лучше родине служит – то от родины зависит. Кого когда и куда, какой патрон в какую обойму вставить – наука тонкая, она не тебе, не мне, не Куркову, она родине твоей ведома. Вот о чем я тебе толкую. Она у нас умная, так что послужить ты ей послужишь, каким боком-раком ни повернись. Только вот одним этим не оправдаешься…
– Перед кем это? Я в это все, – Кошкин покрутил ладонью над головой, – не верю. Как там у Высоцкого, знаешь? Хорошую религию придумали индусы…
– А то дело хозяйское, верить или нет. Только что ж ты тогда о взглядах спрашивал? Из других людей? Или «тут помню, тут не помню»? Так не бывает, классики еще говорили. Тебе пока тридцатник, а как отслужишь родине, что делать с собой будешь? С чертиком этим?
– А нету его! Нету, понимаешь? Буду я отставным полковником Кошкиным. В горы буду ходить. Высоко в горы. Мечта у меня такая есть. Девок наберу – и наверх. Понимаешь? Нету!
– И совесть там, наверху, не заскулит, что строителей из-за нас грохнули? Ты же родине служил – значит и им тоже. Там, наверху, не станешь девкам травить про это?
Кошкин ощутил острое желание приложить Шарифа башкой о кузов. Но к этому желанию примешивалось и любопытство. Нет, не любопытство даже, а потребность услышать, что же все-таки тот скажет про совесть – Васе казалось, что вот-вот сорвется у Рафа с языка важное, даже главное объяснение, отчего у него самого, у человека с душой дерева, не будет скулить потом совесть.
– У меня не будет, – сказал Шариф, но тут из-за угла брызнула короткая автоматная очередь, а вдогонку, с небольшим разлетом, еще одна. Машина рванулась в сторону, спорщики распластались на полу.