Или иначе: та же муха летает по комнате, и, чтобы ты не поймал ее, раз за разом ломает путь, выписывает вертель, а в вертеле – еще вертель, а как о стекло стукнется – еще, и в выборе ее излома только одно сохраняется – угол излома, подобие вертеля. Это ее индивидуальность, это ее линия жизни. Линия жизни, которая не прямая и не безликая плоскость, а нечто между, неодномерное, но с рисунком лица, если дать ей, мухе, летать вечно. Пока летит до случайного слома – хаос, а как на весь узор посмотришь, бесконечный если, то тут самый порядок и есть. Энергия созидания.
Ja, ja, die Armeisen
Sind ein lüstigesVolkchen,
Die haben schon eine Königin
Genau wie die Bienen.
Ja, ja, die Bienen
Sind schon ein lüstiges Völkchen,
Die haben sogar eine Königin
Genau wie die Armeisen…[7]
У попа была собака…
А теперь другой фрактал – лица. Те, зимние, что у вокзала, поутру.
И во всем, куда ни сунься, куда ни глянь, они. И их понять – это я сейчас только осознал, с тобой воюя, – это найти смысл в подобии. Информационный бит битвы, ведомой этим воинством. Не единица – нет в них целого, нет атома, а есть монада, есть как раз такая мера. Вот говорят, менталитет, менталитет, менталитет надо менять. А его нельзя менять. Наш менталитет – это и есть наше подобие. Самоподобие. Вот Картье – в нем есть вектор, цель, единица. Его можно дробить, дробить, извлекать полезные электроны, но как доберешься до единицы, до того, что человеком-то называется – все, дальше дробить нельзя, потому что дальше только ноль, пустота. Или единица, или ноль. А у нас нет человека, вот как. По сути дела, нет единицы. В одном человеке – вся паутина, весь фрактал, весь собор типов наших, русичей, чуди, монголов, немцев, евреев, хохлов, мордвы – всякой чуди по паре. И нет им конца. И все складывалось в каждой точке, не в сумму, а, наоборот, пополам да втрое, складывалось на всех границах, ветвилось, ломало линии полета при встрече с препятствием или страхом, но самоподобилось изо дня в день, из века в век. И из этой паутины как ни силься, ни строй единицу, вот такая же чудь изнутри и получится. И во всем. Понял теперь, какая энергия разрушения от такого сгибания да складывания скоплена, понял, что случится, если…»
Балашов пробудился от тоскливого чувства, говорившего ему, что Логинов от него отвернулся, а он сам – родня народу, который ему не мил, и, куда ни рванись, всюду именно его настигнет какой-нибудь ветеран всех войн, многоликий Миронов. Структура. «Фрактал – это структура, состоящая из частей, которые в каком-то смысле подобны целому». Может быть, лукавый Бенуа Мандельброт подразумевал силовую структуру? Или это в России любая структура должна содержать элемент подобия с многоликим Мироновым?
Игорь, преодолевая дремоту, принялся рыться в бумагах. Ему требовалась статья о фракталах, которую он недавно переводил. Его охватило лихорадочное возбуждение: ведь именно там могла содержаться разгадка вопроса, что будет! Что случится, если разрушить подобие?
Но статьи не было нигде. Ни среди рукописей, ни в переводах, ни в отдельном ящичке, где Балашов хранил фотографии и прежние любовные письма. Он не нашел ничего лучше, как позвонить Маше. Наверное, это она подчистила его архивы, наверное, это она умыкнула его фракталы!
– Балашов, псих, ты на часы посмотри. Мало тебе, что быть с тобой днем – тоска, так ты уже ночью о тонких энергиях подобия! На телевизоре твой Мандельброт.
Балашов увидел папочку на телевизоре и в смущении пошел на попятную:
– Извини меня. Извинишь за Россию, маленькая?
Маша, поверившая в искренность раскаянья и умиротворенная своей маленькой победой, попрощалась до завтра. А Игорь сел было заново за статью, пока его не отвлек телефонный звонок. Балашов обрадовался. Он был уверен, это снова Маша и с ней он сейчас поделится тем, что мера энергии там, где нет атомов – это и есть мера подобия. Она дает хаосу свое право в мире порядка.
– Картье украли, – глухим голосом сообщил ему Логинов.
2000 год. Северный Кавказ
Картье украли
Когда Логинов свалился с гриппом, Гаспар Картье позвонил человеку, которого так настоятельно рекомендовал ему Цвен Кунц. Человек сразу понял, о чем идет речь, словно знал о его поездке. Он долго не расспрашивал и после ритуального предостережения, увидев, с каким упрямым господином ему предстоит иметь дело, обещал немедленно помочь с проводником и со всяческими формальностями. Надо было и в прошлый раз к нему за помощью обращаться, – лишь сказал он с некоторой обидой, – тогда бы на вторую инспекцию денег и времени тратить бы не пришлось. Да, да, в Минводах встретят, не надо никаких Моздоков, не надо этих проблем и головных болей. Только рейс сообщите. Что, билеты? А вы человеку доброму позвоните, шепните, что к Ютову Руслану Руслановичу. Ага, по его приглашению. Срочно. И телефон дам, конечно – дело-то вы какое важное затеяли, господин Картье!
Секретарь Руслана Руслановича Ютова, того самого знакомого Кунца, неплохо владел английским и, главное, проявил такое желание помочь, что Гаспар и впрямь пожалел, что сразу не послушался совета Цвена. Когда в аэропорту Минвод маленький шустрый паренек, представившийся Эдиком, усадил их в черную «Волгу» с рожками мигалок и погнал, погнал, будто сдувая с дороги свирепым свистом сирены проезжающие по ходу, да и навстречу машины, Мария спросила тихо по-французски, не слишком ли высоко они залетели. Гаспара задело темным крылом сомнение, но он отогнал эту птицу, не сдержался, одернул помощницу сердитым словом. Да и что теперь, не выпрыгивать же из машины! Картье постарался узнать у Эдика, куда они так несутся сейчас. К Руслану Руслановичу? Или сразу к цели, в Джейрахский район? Но Эдик иностранными наречиями не владел. Сперва он решил, что гостям приспичило, нужно им до ветру.
– Совсем невтерпеж, а? Плохо, ай! – принялся сочувствовать он, прижимая сильнее ногой акселератор. Потом, сообразив, что немец о другом беспокоится, что ему в Таргим поскорее нужно, даже расстроился.
– Да вот видишь, э, жэлэзо! Был бы ваш «мэрс», пулей бы далэтэли. Ракэтай. И так пэдал в пол.
Картье махнул на Эдика рукой – как он понял, в лагерь они попадут скоро, скорей не бывает. И это главное. Он открыл дипломат и стал сперва просматривать бумаги с перечнем присланных в последних партиях вещей. Мария от тряски заснула и клевала носиком, как птичка воду, вырываясь из дремоты лишь при остановках – трижды Эдика останавливали, тормозили патрули и сразу же пропускали, поглядывая на Картье не самыми доброжелательными глазами. Но к взглядам этим и усталым, и жадным, и гордым, к пыльным векам, выбеленным ресницам, глиняным одинаковым лицам, в которых только Логинову каким-то немыслимым чутьем по недоступному Картье нюансу, наклону головы или автомата, осанке или манере сплевывать сквозь зубы черную густую массу удавалось вычленить принадлежность к чеченцам, ингушам, федералам, к их едким цигаркам привык он уже в первой своей экспедиции на Кавказ.
Потом патрули, посты пропали, но и дорога заметно ухудшилась, машина будто отяжелела. Двигались медленно, как в хмелю, объезжали ухабы. Картье устал, он ничего уже не видел, не воспринимал сосков гор, составляющих перспективу лобового стекла – горы эти казались ему кратерами огромной дорожной ямы, в которую, капотом в небо, съехали они. Наконец и швейцарец уснул, свалившись головой на плечо Марии Феретти.
Очнулся Картье от резкого удара о спинку переднего кресла. Эдик резко дал по тормозам, когда навстречу ему выехал черный и усатый, как выползший на охоту жук, джип. Удар вышел несильный, лбом, и швейцарец сразу пришел в себя. Он выпрямился и увидел, что к их «Волге» с двух сторон бегут пятнистые люди. И еще увидел, что Мария смотрит на него, а у нее кровь струится из носа. Картье успел еще схватить дипломат и запихнуть его глубоко под переднее сиденье, как его выдернули, словно зуб из десны, уцепистые и крепкие, как щипцы дантиста, руки и жестко ударили по лицу. Мешок на голову натягивали уже бессознательному телу.
Руслан Русланович
О возможном приезде швейцарца с инспекцией депутат Руслан Русланович знал, действительно, еще до того, как Картье приземлился в Москве. Цвен Кунц позвонил своему доброму знакомому в Назрань и попросил в случае чего оказать содействие – да, да, да, тому самому, который в прошлый раз… Кунц так много говорил о честности и упорстве Картье, что Руслан Русланович, сам умевший речи держать, уже начал с нетерпением поглядывать на часы – помогу, все ясно, что зря связь нагружать.
Поскольку Кунц не был в курсе, через кого и с кем Картье может добираться в Ингушетию, и вовсе не был уверен в том, обратится ли упрямец сам к Руслану Руслановичу, Ютов побеспокоился, чтобы инспектор фонда не миновал его – а что, так в жизни часто бывает – человек сам и не знает, где ему добро искать. Его, как щенка неразумного, носом ткнуть надо. Меры Ютов принял нехитрые – и пункт отбытия господ Картье и Феретти известен, и пунктов прибытия немного. Не задачка, пустяк. Но и этого пустяка не потребовалось, сам позвонил. А уж в том, как успокоить Картье, Руслан Русланович не видел ни малейшей проблемы.
Руслан Ютов держал под собой разные доходные виды коммерции, поощрял сложные схемы. Но, главное, никогда не пренебрегал малым. Некоторые говаривали, не брезговал, но он не любил этого словечка… нет, не пренебрегал малым, потому и достиг большого. Принимая гуманитарные грузы от «Хьюман Сенчури» и продавая их и чеченским гонцам, пребывающим от прячущегося в горах Хаттаба, и хиреющему войску Ахмадшаха, он поддерживал равновесие в мусульманском мире, хоть и не зарабатывал очень больших денег. Но Всевышний часто напоминал ему, шептал на ухо настойчиво, что и ливень состоит из капель. И о том, что именно каплю надо беречь как зеницу ока. Вот на эту-то каплю покусился человек с чужим именем Гаспар.