– Ну? – вопрошали провинциалы. – Ты ему втолковал?
– Не успел. Вася ему вставил. У нас, говорит, задание другое было. По объектам – это, скорее всего, другие группы, объектами, надо полагать, «Гром» занимается, а нам – за ситуацией наблюдать, конспирацию соблюдать и совпредство охранять. Принцип НСО!
– Что, так и сказал? Без гитары какой стал речистый!
– Да, НСО. Тот чуть не поперхнулся. «Вы мне своими НСО не тычьте, теперь дело другое. За чужими спинами больше не спрячетесь».
– Во сучонок, а!
– Ага. Причем при Рогове!
– Что, и Рогов слушал? Его-то он зачем приштопал? Он же над «Громом» не начальник.
– Бес его ведает. Но Эрнест молодец, видит, что Вася вот-вот что-нибудь трибунальное сморозит, так сам влез – мол, вы, товарищ Полянин, на дари изъясняетесь? Тот не понял, вылупился: «А что?» – «А если во время разведки объектов вас с картами да записочками патруль возьмет, вы им что объяснять будете»? Полянин – репу чесать: «Что ж, вообще карты не составлять? На что тогда разведка?» А Вася ему вворачивает: «Вот это у разведки и надо спросить – почему за столько спокойных лет подробных карт не составили? Они и на языках говорят. А вы, если на разведку отправитесь, товарищ полковник, хоть одну фразу выучите: «Сафарэтэ шурави». Очень полезная вещь в местном хозяйстве».
– Ну и что новый?
– А ничего. Сперва зашелся, коньяк в башню попер, а потом утих, передумал на голос брать и только спросил, что эта фраза значит. Успокоился. Но, видишь, Васю с нашими мерзнуть оставил, а сам с новыми приперся.
– А тебя отчего не оставил? – поинтересовался Барсов.
– Меня? А кто ему дворец брать будет? Новенькие? Или басмачи эти чирчикские?
– А мы тут так, в санатории отдыхаем? – с прищуром спросил Григорий Иванович, но Медведев деликатных тонкостей не замечал. «Топтыгин и есть Топтыгин», – даже с радостью подумал Курков.
– Это он там такой важный. А здесь ему с нами переводчик нужен.
– Значит, ты вроде толмача? Меж нами и новой метлой? Так, выходит? – продолжал настаивать Барсов.
До Михалыча наконец дошло:
– Гриша, ты не хмурься. Так ведь всегда – наверху раздоры, а виноватых они тут ищут. Не зря на Руси говорят – когда паны дерутся, с холопов чубы летят.
– Это не на Руси говорят, а в Малороссии, – неожиданно резко сказал Барсов и вышел.
Медведев оказался прав – видно, коньяк и дорога изрядно подействовали на Полянина в Баграме. С большой задержкой появившись на «зенитовской» вилле, он держался скромно, старался быть внимательным, больше спрашивал, чем назидал. В общем, можно жить, решили ребята. Только Барсов после этого обособился, похмурел, даже с Курковым говорил неохотно. Да и не до разговоров стало.
Часть бойцов перевели в оцепление дворца, к десантникам, выставленным вторым кольцом для охраны Тадж-Бека – в первом стояли бдительные афганцы-автоматчики. Странное дело: перевести перевели, но офицерам десантного батальона «зенитовцев» представили как советников. Игра в прятки продолжалась даже со своими. «Никто не должен знать, что вы за архангелы. Изучайте обстановку, подходы к «Дубу», но на военных советах молча сидите, не высовывайтесь», – так приказало начальство.
Руководить группой, отряженной ко дворцу, как раз и поручили Медведеву. Куркова усадили на координацию отрядов, работающих по Генштабу, МИДу и Царандою. Он был даже рад, что не ему «дали Дуба», – президентский дворец, стоявший на возвышенности, был отделен большим пустырем и подойти к нему было непросто, хоть афганцы и охраняли плотно лишь серпантин подъездных путей. Летом, по «зеленке», еще куда ни шло, но в конце декабря… Бр-р-р. И еще Алексеич радовался тому, что смог отвоевать себе Рафа.
– Меня каждый день в посольство тягают, – жаловался Медведев. – С ума посходили совсем. Какие-то новые, то штатские, то военные, такие вопросы задают, что не поймешь, то ли они на нашем языке говорят, то ли это натовские наблюдатели приехали. Пустозвоны. Торопят, сердятся. Один, представляешь, спрашивал, можем ли мы подвести к «Дубу» танки! А что, говорит, у них же там стоит вкопанный танк во дворе, мне докладывали! Ему докладывали… И смотрит так, будто он маршал Жуков перед Курской битвой. Они там все после Великой Отечественной еще не отконтузились! Докладывали ему… Вопросы вопрошают. А я что им скажу? У моих, кто на разведку ходит, одна отмазка – в музей истории страны стремимся. Шибко мы историей интересуемся. Крепкое прикрытие, да? Нет, мне Шарифулин нужен во как. И на дари он немного набалатыкался, и за афганца сойдет, и оперативное мышление, – занудствовал Медведев, убеждая отдать ему Рафа.
Но Курков не соглашался.
– Зачем тебе дари, Лев Михалыч? Чего ты мудришь, чего ты разведать хочешь? Ты же не нелегал. Ты учти – девяносто девять процентов информации всегда в открытом доступе. Спроси и бери. Наши советники, дипломаты, они же из дворца не вылезают! Вот и крути-верти их, как там и что. Проявляй здоровое любопытство. А если до зарубы дойдет, то Раф тебе без надобности. Гранату швырнуть, откатиться, дать очередь – этой науке и другие обучены. Шарифа тебе брать – все равно что афганским ковром нужник устилать. А он мне для города боец бесценный.
Медведев надулся, но больше о Шарифулине не заговаривал.
Город было предписано изучать парами. Курков, давно не выходивший с виллы, решил освежить взгляд и отправился с Шарифом на экскурсию. Ему хотелось еще раз навестить своего индуса – кто знает, как здесь сложится дело с торговлей в самые ближайшие времена.
Однако в оружейной лавке индуса не было. Вместо него хозяйничал черноволосый бугай, в котором едва ли можно было признать даже самого дальнего родственника старика. Бугай говорил по-английски, но на вопрос о хозяине отвечать не стал – лишь подставил небу плоские миски ладоней. Чернявый не был особо угрюм, неприветлив или подозрителен, только сверкнуло на Алексеича из его глаз холодным мерцающим огоньком нечто опасное, чуждое торговому ремеслу. «Моджахеддин», – сказал он Шарифу, когда они выбрались из оружейки. В отместку Курков купил у соседнего старьевщика красивый медный тазик и роскошный серебряный кувшин с позолотой – пусть басмач локти кусает, тля.
Глаза басмача… Да нет, вообще – глаза афганцев. Пожалуй, они стали для него самым большим откровением этой страны. Большим, чем пахнущие кровью истории кинжалы, чем древние кяризы, снабжающие поля водами реки Кабул. Печальные очи, ясные, большие, знающие свободу и судьбу, не связывались у него с образом узкоглазой хитрющей Азии и напоминали о маленькой еврейской девушке Рите, о высокой, как лоб германца, музыке Баха и еще о чем-то хорошем, добром, но грустном, так и ускользнувшем от него…
– Раф, почему говорят, что ты на афганца похож? У них глаза – во, а у тебя – щелочки.
– Алексей Алексеич, с вами меня за местного точно не примут. Только если вы своим медным тазом лицо прикроете. Да и лысина у вас почище таза блестит. А вы здесь лысых много видели?
Курков удивился. И впрямь, кроме покойного Тараки и редких членов руководства НДПА, лысых не было. Либо афганец носил головной убор, либо от природы был одарен естественной шапкой.
– Что же мне, тюбетейку надеть?
– А мне что, меж век в глаза спички вставить?
Шариф был прав. Он не понимал и не мог понять мыслей Куркова.
– Раф, тебе есть дело до того, с кем ты воюешь?
– Бывает – да, бывает – нет. Чаще – нет.
– А как ты злость к врагу в себе вызываешь?
– Алексей Алексеич, вы что мне, переэкзаменовку решили устроить? Сами учили, что воевать не с врагами надо, а с противниками. Тогда лишних жертв меньше будет. А потом я злой от природы. От ума. – Шариф даже не выговорил, а высвистнул слово «воевать», так что оно вышло каким-то «вое-фьют», случайно залетевшим с птичьего рынка.
– А когда по грузовику долбали, тебе все одно было, патруль это или засада душманская?
Шариф с удивлением глянул на старшего товарища:
– Да, пожалуй, все одно было. А вам?
– То-то и оно, что мне тоже.
Курков мог бы и дальше говорить «за жизнь», но совсем близко застучали выстрелы, и народ бросился в стороны, причитая на разные голоса. Алексеич, недолго думая, упал наземь и откатился в сторону, под стену, где натолкнулся на уже устроившегося там Шарифа.
– Ну вот, накаркали, – недовольно проворчал Раф.
Стало тихо. Потом со всех сторон закричали разом.
– Кажется, пронесло. Пойдем, глянем, чего орут. Похоже, очередного мирного дехканина шлепнули.
У реки толпился народ, будто готовясь скопом прыгнуть в реку для коллективного заплыва. Несколько полицейских отпихивали людей от воды, а сами с любопытством поглядывая вниз. У берега, лицом вниз, распласталось безжизненное тело. Светлый халат в нескольких местах вспырился кровью.
За спиной вновь послышались сердитые крики – место происшествия оцепляли солдаты.
– Ты гляди, сколько! Облаву проводят, – сказал Алексеич, видя, как к ним бегут вооруженные автоматами люди.
Офицер торопился и поручил «русских» сержанту. Что тот с ними собирался делать, какое дознание проводить, Курков понять не мог, но только все запасы своего афганского Шариф истощил зря – маленький сержант еще больше нахмурился. Он явно намеревался отправить шурави в комендатуру. Похоже, не по душе ему были эти шурави.
– Чего он хочет? – нервничал Курков.
Шариф лишь пожимал плечами.
– А это ему не нужно? – Алексеич кивнул на кувшин.
Раф скептически усмехнулся, но взял в руки вещь и протянул сержанту. Афганец принял кувшин, потряс им возле уха, крикнул свое автоматчикам, и те пошли за ним восвояси.
– Алексеич, да вы стратег! Вас бы в генсеки, так мы бы не воевали, а торговали только.
– Да… – задумчиво отозвался Курков. – А еще полгода назад самые бедные афганцы при любой случайной встрече шурави в дом звали, лепешками угощали. Ларионов рассказывал – где ни появится, в каком бы дальнем кишлаке, его сразу обступят, в дом тянут, лепешки суют с бараниной, улыбаются. У самих – живот да ноги, лепешка вся в пыли, что собачий хвост, а все равно – «инженер-саиб», «инженер-саиб». Хотя какой он, на хрен, «инженер-саиб»…