– Алексей Алексеич, а вы как себе думаете, здесь война между плохим и хорошим идет или между нашими и не нашими?
– Война? Между бедными и богатыми, между пуштунами и хазарейцами, между северянами и южанами, между центральным правительством и феодалами. Еще назвать?
– Нет, называть не надо. Я сам назвать могу. Могу рассказать, что одни тормозят объективное развитие, а другие – нет. Позавчера Дауд тормозил, вчера – Тараки, теперь вот – Амин тормозом стал. Нет, вы лучше проясните, почему одни – наши, а другие – не наши?
– Объективное развитие без нас решает, кто ему тормоз, а кто нет. Вон тот, в речке, явный был тормоз. А мы пока нет. Прогресс – слово могучее, но за ним, за словом этим, – интересы. Наши интересы, их интересы. Кто готов проводить наши интересы, тот и наш. Хлеб, нефть, газ – суровая правда жизни. Урановая руда и полная свобода. Ну, как минимум, свобода выбора.
– Вот! Значит, и мы тогда для них «наши», когда их интересы проводим. Вот вам и «инженер-саиб». Вы в переселение душ верите?
– Верю, не верю…
– Ну, задумывались?
– Думал. Хорошо бы, да проверить затруднительно.
– А если допустить? Вдруг судьба возьмет да и подселит вас в какого-нибудь пуштуна? В сержанта этого? Как тогда с интересами?
– А, – махнул рукой Курков, – тогда другая жизнь будет, другой счет. Это верно ты приметил: то, что в этой жизни белыми фигурами, в той – черными расставлено будет. Но тогда, авось, кувшин мой в зачет пойдет…
Курков еще раз посмотрел на воду Кабула. Она отливала ядовито-зеленым цветом, но не от водорослей, как могло показаться на первый взгляд, а от грязи. Да и река – не река, а так, перетекающие друг в друга густые лужи.
– От такой водички не то что козленочком – козлом станешь. Если решишь травануть недруга, ничего не вымысливай, дай из Кабула испити. Все, пошли отсюда, Раф.
Кувшина Куркову было до странного жаль. Очень уж добротный был кувшин.
Уже двадцать пятого декабря «зенитовцам» сообщили, что операция, как говорится, на носу. На виллах царило вовсе не предновогоднее оживление. Раздражало поведение армейских генералов, похоже, полагавших, что дворец можно взять широким охватывающим фронтом, подавить мощью оружия, а две штурмовые группы спецов, составленные из бойцов «Грома» и «Зенита», – это так, для удобства, что-то вроде портье, двери подержать. Кто-то даже предлагал накрыть «Дуб» парашютным десантом, а потому начинать днем.
Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло – Москва кинула в поддержку витебскую 103-ю воздушно-десантную дивизию, и два их транспортных самолета с людьми и бронетехникой, цепанув вершину крылом, ахнули в горы под Термезом. После этого о десантировании позабыли и снова вспомнили о спецах, стали перекраивать планы. Так что когда двадцать седьмого декабря на совещании у генерала Скворцова командиры групп получили приказ о захвате дворца и других объектов, диспозиция выглядела уже приемлемой, тем более что и военная разведка под конец расстаралась – хорошенько угостив «нужных» афганцев из оцепления дворца водкой на дружественном приеме, раздобыла подробный план обороны.
Штурм «Дуба» Медведев и Рогов должны были начать в девятнадцать пятнадцать. Спецам надлежало подойти к дворцу на бэтээрах и ворваться внутрь под прикрытием огня десантников и зенитной установки «Шилка». Одновременно, тоже в девятнадцать пятнадцать, другой отряд «зенитовцев» должен был взорвать колодец кабельных линий и лишить и Кабул и дворец оперативной связи. По сигналу «Взрыв» несколько подразделений КГБ, при поддержке мусульманского батальона, овладевали Генштабом, МВД, МГБ и так далее, по плану восстания. Но главное, что должны были совершить прошедшие недолгую подготовку в Чирчикской бригаде, у гэрэушников, «мусульмане» (конечно, помимо создания видимости народного восстания), – это перекрыть кислород армейским частям, не дать выдвинуться из казарм верной Амину национальной гвардии.
– Да они носа не высунут! – обещал заместитель командующего ВДВ генерал-лейтенант Гусаков. – Они и пикнуть не успеют, как мы их танки пожжем! Как коробки спичек пыхнут.
Самоуверенный розовощекий Гусаков сильно раздражал сдержанного северянина Скворцова. Неужели для отправки в Кабул Генштаб не смог найти более квалифицированных командиров? Скворцов не забыл недавнего совещания, на котором обсуждалась тактика штурмовых действий. Медведев тогда задал вопрос – как генерал ВДВ намерен брать Тадж-Бек?
– Как, как, блёнть! Ты помнишь, блёнть, фильм «Ленин в восемнадцатом»? Матрос – раз гранату, блёнть, потом винтовкой! Вот так и брать!
– Вы, товарищ генерал, Аминову гвардию в деле посмотрели бы. Афганцы – прирожденные снайперы. Нервы крепкие, глаз орлиный. Гвардейцы их на стрельбах из тэ шестьдесят два со второго залпа железку в цель кладут. А то и с первого, – остановил Гусакова Скворцов.
Поднялся Курков. Стал объяснять, что давить афганцев огнем в казармах надо лишь в крайнем случае. Если можно избежать жертв – надо их избежать. Объяснять ситуацию, объяснять, объяснять…
– Мы – армия, а не воспитатели в детском саду. Убеждать… – хмыкнул Гусаков, с презрением глядя на советчика в штатском. Другие офицеры согласно закивали головами.
– Товарищ Скворцов, – обращаясь к «своему» генералу, продолжил с нажимом Курков, – каждый убитый сегодня афганец – это два смертельных наших врага завтра. И это ведь нами обученные люди! Наш материал! Лучшей армии, чем собрал Амин, Бабраку не собрать!
Скворцов резким жестом остановил Куркова. Ежу было понятно, что куда лучше, если удастся убедить гвардию сидеть спокойно в своих казармах и ждать, когда Амина сменят на Бабрака. И насчет армии прав этот наглец, и воевать еще Бабраку долго. Но! То, что сейчас было ясно ежу, нельзя было говорить военным. Поздно уже было говорить такое. А деятелям, подобным Гусакову, и вовсе бесполезно. Даже вредно.
Скворцову в этот день все как-то особенно действовали на нервы – и рвущиеся в бой десантники, и распустившиеся на вольных хлебах свои, комитетские. Перед совещанием он специально вызвал, отдельно вызвал майора Петрова, руководившего людьми из «девятки» – теми, что инструктировали охрану Амина. Хорошо еще, что именно отдельно вызвал – другие не слышали этого позора.
– Аминовских гвардейцев по работе надо нейтрализовать, – сообщил Скворцов майору, людей которого уже накануне вывели из дворца. – Вы знаете контингент, знаете подходы к казармам. Вы поможете десантникам.
Петров, маленький, сухонький человек без возраста, будто еще уменьшился в росте после этих слов.
– Вам задание понятно? Справитесь? – спросил Скворцов.
– Я не могу этого сделать. Мы их на защиту готовили, товарищ генерал. Мы же не на мясобойне.
Скворцов решил, что ослышался, и с изумлением вперился взглядом в упрямца. Нет, не ослышался.
Разумеется, он отправил ослушника в Союз, и вот теперь Курков лепит примерно то же самое.
Да уж, все, буквально все раздражало утром двадцать седьмого декабря генерала Скворцова. Единственным светлым пятном было то, что, по крайней мере, посольские не путались под ногами. Посольских, в том числе и нового посла Шакирова, Москва решила не ставить в известность о предстоящем.
Ларионов встречал прибывающие войска в Баграме. Первое, что его поразило, – это тяжелый гул Илов, насевших на маленький военный аэропорт, который стал похож на рассерженный улей.
Изрядно впечатлила представителя СВР и встреча с Бабраком. Кармаль мало изменился за то время, что его не видел Ларионов. Мало изменились и его привычки – в Баграм он прибыл в компании любимой женщины Анахты, с которой Бабрак и поселился в отдельном блиндаже. «Молодец, патент держит. Чего время терять!» – смеялся прибывший тем же бортом коллега из комитета. Но Ларионову отчего-то было не весело – нехорошо начинать замирение с мусульманами с любовницы. Жен имей сколько хочешь, на сколько кишки и кошелька хватит, а вот любовниц – нет. Грех большой.
Дурное предчувствие оправдалось совсем скоро, когда Кармаль на бээмдэ, с десантной колонной, двинулся в Кабул. Сутолока была жуткая, офицеры после крушения самолетов двигались злые, насупленные, что грозовые тучи по небу, то и дело накатывали друг на друга клубами. Командир десантной дивизии, с которой пражский гость направлялся в свою столицу, матерясь, сетовал Ларионову, что до взлета, считай, не ведал, куда их двигают и зачем.
– Из Витебска бросили в район Балхаша! Думали – учения! – кричал генерал, дыша на представителя тяжелым чесноком. С Витебска у него духан держится, что ли? – А пакет вскрываю – мать твою, в Афганистан перебрасывают. На те, бабушка, Юрьев день! Я за карту – где он, этот Афганистан хренов? Куда ехать, чего ехать? Семьдесят шестые ждут, а мы, как тараканы под светом, бегаем…
Выход десантников в Кабул задерживался из-за Анахты Ратыбзат. Зад у нее оказался столь габаритный, что никакими усилиями его не удавалось пропихнуть в люк десантной машины. «Где они только армейские портки такого размера нашли», – дивился Ларионов, глядя, как одетую в советскую военную форму любовницу несколько десантников стараются затолкать в бээмдэ.
– Ну ты видишь, мать твою, что делается! Ехать надо, а эта – как пробка! – орал генерал, позабыв уже про все дипломатии. – Вы что, вашу мать, под трибунал хотите?! Пихайте ее, блин, так ее растак, прямо с ушами внутря!
– Застряла, товарищ комдив! Мертво стоит!
– Что? Что ты вякаешь там?! Обратно тяните. Или вам штопор подать, недоумки?!
– Да влезла плотно, ни туда ни сюда, что хрен в щелке. Пропоносить бы ее, мож, тогда полегчает, – тоже не сдерживаясь, отвечал сержант, тянущий Анахту под мышки наверх. Его сочный голос заглушил крики самой виновницы задержки.
– Я те пропоношу! Я те здесь устрою желудочный курорт Минер-ральные В-воды! Дивизия на марше… Трибунал… – Комдив угрожающе побагровел, но в этот момент то ли кто-то снизу рванул с силой, то ли сама Анахта от волнения похудела, только тело ее вдруг провалилось в люк целиком, лишь ладони взметнулись вверх на прощание, словно крылья птицы.