Однако Вашингтон не желал настораживать русских и в ответ слал свои слепые инструкции: принимать повышенные меры, не покидать посольство, усилить охрану дипмиссии. И так далее и так далее – из справочника они эти инструкции выписывают, что ли? А потом вывозить стало поздно – Пит понял, что Советы намерены прорвать целку не двадцать девятого, не двадцать восьмого, а уже двадцать седьмого числа. «Быстрые ребята», – подивился он. Единственное, что успел сделать представитель ЦРУ, – это утром двадцать седьмого убедить посольских наглухо заложить окна мешками и забить двери досками, хоть посол возражал так, будто его самого собирались заколачивать в гроб. Испуганное лицо дипломата доставило Питу небольшое мстительное удовольствие, перевесившее разочарование от известия, что британцы заколотили свои окна куда раньше, еще в ночь, снова показав коллегам по НАТО, кто здесь, на Востоке, лучше умеет читать по звездам.
В Вашингтоне тем временем все еще шли дебаты. Предметом их был, конечно, не Афганистан – и конгрессмены, и военные, и сотрудники ЦРУ, и прочие граждане и гражданки столицы, да, впрочем, не только столицы, а многих городов, городишек и ранчо этой уважающей права и жизни своих граждан страны спорили о том, как им поступить с мусульманским лидером аятоллой Хомейни и его распоясавшимся, отбившимся от рук революционным народом. Мало им одной беды – коммунизма, так теперь новое чудище появилось – революционный ислам! Нужно было вызволять попавших в беду заложников и в то же время нельзя было давать слабину, выдавать шантажистам спрятавшегося в США жалкого иранского шаха. А потому ждали прихода Рейгана, обещавшего объяснить Хомейни с помощью доступных любому упрямцу аргументов, как тот не прав. Тех аргументов, которых боялся исчерпавший себя миролюбец Картер. «Исчерпавший себя» – вот до странности точный оборот речи. Политики и дипломаты еще ждали исхода игры в злого и доброго следователей между уходящим Картером и приходящим Рейганом, аналитики Пентагона и ЦРУ еще взвешивали разные варианты действий, а войска уже готовились к масштабной переброске в Персидский залив.
Настроение у Грега Юзовицки было поганое. Во-первых, его мучила печень, а найти врача в мертвое рождественское время было даже сложнее, чем индюшку. Джингл беллз, джингл беллз – тра-та-та-та-та… Во-вторых, почище печени его организм отравляла жена, заявившая, что плевать ей, в конце концов, на чужого персидского шаха, что своя жизнь все-таки дороже и что Грегу пришло время если не о ней, то хоть о дочери подумать, а то растет без отца…
Единственное положительное – то положительное, которое обучал его искать во всех проявлениях жизни, в том числе и в словах жены, Джордж Паппс, старший товарищ по батальону морской пехоты, – Грег обнаружил в том, что жена, оказывается, знала о существовании древней страны Персии. Но супруге эта положительная радость не передалась, она не служила в морской пехоте и потому гвоздила мужа нытьем о том, что она уже подумывает – в Иране тут дело или причина совсем иная? Может, причина – это какая-нибудь иранка, негритянка или еврейка? Она помнит, как Грег увлекался еврейками! Нет, дело, конечно, не в Иране, потому что даже у мусульман есть священный месяц рамадан, когда никто не воюет! А Грег и в Рождество не появляется дома! И еще жена с мерзким холодком напомнила, что, когда он женился на ней, будучи офицером в объединенной группе стратегического планирования комитета начальников штабов, то гораздо охотнее оставался с ней наедине. И, кстати, не забывал дарить к праздникам подарки! Что говорить, супруга умела добраться до его печени. И где она вычитала про рамадан?
Но все же окончательно и бесповоротно испортили праздник вовсе не упреки жены, в которых, увы, не было и намека на правду. Эх, хорошо бы, если бы у него нашлись силы и время на любовницу! «У настоящего мужчины всегда есть время на женщину», – любил говаривать его престарелый отец, оглашая комнаты бесстыжим несдержанным смехом. Папаша пережил четырех жен, каждой из которых он был верен до дня поминок. Да, но папаша никогда не работал в Лэнгли. Откуда ему было знать, что сотрудник ЦРУ – уже не настоящий мужчина…
Да, они постарались, сделали, что могли. Русские клюнули, журналисты свободной прессы уже держали наготове микрофоны и перья, а эмиссары сопротивления не щадили чужих денег и своих сил, чтобы создать единый, хоть на время единый фронт из противников просоветского режима – старых и нарождающихся новых. Оставалось лишь дождаться часа «Ч» и двинуть наконец решительных ребят в Иран, чтобы вымести оттуда налетевший сор. А встав там как следует, перекрыть кислород Советам – пусть себе колупаются в Горном Бадахшане под вопли «мировой общественности». Как это им такое словосочетание только в голову пришло – «мировая общественность»?..
Но советник Джимми Картера Паркер, здорово начав, вдруг сдулся, как воздушный шарик. И хотя сомнения политиков не касались парней из ЦРУ, все равно досадно, когда вся работа, успешная работа, коню под хвост! Раньше надо было сомневаться, раньше надо было ракеты Кремля высчитывать, а теперь поздно – машина-то запущена, теперь красные и впрямь навалятся да разберутся. С белыми, с черными, с зелеными. Досадно… Однако не в досаде дело, досада легко излечивается цинизмом. В конце-то концов, какое дело анестезиологу, если пациент мрет по вине хирурга? Нет, не змея-жена и не трусливый Паркер, это Оксман досаждает Грегу.
У Юзовицки не шли из головы слова заковыристого профессора о диполях, о подсознании мусульманского азиатского кластера и о бикфордовом шнуре, по которому побежит из Ирана жгучий быстрый огонек через горы и океаны к спокойным китам-материкам, к покоящимся там вечным тротилом людским антимассам… Изменяя ход подземной плазмы, нарушая силовые линии электромагнитных полей, индуцированных меж двух полюсов… Господи боже, умеют же накрутить эти талмудисты! Закрутить мозги. Изъять из ясного смысла миссии сердцевинку, оставить дышащую сыростью пустоту. Разъять цельное, разложить по плоскостям объемное, зародить сомнение в душе. Понятно, отчего Белый дом не желает ссориться с евреями.
Когда Грег Юзовицки ранним утром получил сообщение от Пита Брэда, что в Кабуле «началось», он испытал настоящий страх, будто не он заманил коварных соперников, а сам оказался обманут…
«История – это давно уже не изменение людей во времени, а перемещение идей в пространстве. История людей отстает от истории идей, она еще ни разу не состоялась! С тех пор как человеки перестали меняться, идеи перестали умирать насовсем. Раньше идеи властвовали и гибли, теперь они лишь насмехаются и живут, кочуют из сознания в подсознание поколений. Потому что мы сами то и дело переворачиваем песочные часы, заново, по одному и тому же нашему подобию, заводим все ту же механику жизни. По подобию. А мы и есть диполь. Чем не диаполь песочные часы? Потому что до сих пор не знаем, не даем себе труда узнать, что такое «мы»! Значит, история вернется ее творцу, и будет возвращаться до тех пор, пока мы, вместо того, чтобы переписывать на своих шкурах, перепишем себя».
Эту странную речь гнусавого старика Юзовицки по-прежнему не понимал, но припомнил ее утром двадцать седьмого декабря и содрогнулся всем нутром от присутствия чужого, знающего другое зло и другое добро Господа во Вселенной. Господа, обманувшего его… Боже, чего только не происходит с разведчиками под Новый год, и шалящая печень…
С утра Хафизулла Амин принял начальника Генерального штаба Якуба и выслушал его доклады о дезертирстве и об укреплении дальних, приграничных с Ираном и Пакистаном армейских группировок прибывающими советскими частями.
– В Кабуле мы держим ситуацию в руках, – говорил выпускник Одесского общевойскового военного училища и сжимал свой смуглый кулак. – В Кабуле они нам только мешают. Надо их сразу отсылать в гарнизоны – им там нипочем не разобраться, где лево, а где право. В гарнизоны, по хорошим дорогам. В Герат, в Фарах, в Кандагар. Оппозиция не решится выступить в столице, товарищ главнокомандующий.
Амин смотрел в черные глаза начальника Генштаба и силился угадать, говорит ли тот и впрямь лишь то, что хочет сказать, или намекает на то, о чем ему прожужжали все уши некоторые его приближенные – больно резво взялись за помощь Советы, больно в охотку шлют ему войска. Вчера вечером Амин впервые отказался принять начальника КАМа, родного своего племянника. Надоело выслушивать одно и то же. Теперь вот этот. Хитрец. Но лицо генерала Якуба не выражало ничего – ни тайной мысли, ни преданности, ни тревоги. Словно бежевым бархатом было обтянуто это лицо.
– Спасибо, товарищ Якуб. Я сегодня же встречусь с советскими представителями и решу этот вопрос. Будь после обеда в штабе, я направлю к тебе их военспецов. Продумай, кого куда, согласуйте – и пускай отправляются. Да, а Джелалабад что, не надо укреплять?
Амин не удержался, чтобы не поставить генералу напоследок мелкий силок. Джелалабад, как и Герат и Кандагар, был важнейшим транспортным узлом, лежащим на стратегическом пешаварском направлении, в непосредственной близости от пакистанской границы. Но, в отличие от Герата и Кандагара, Джелалабад был рядом с Кабулом. Почему Якуб не назвал его в числе городов, куда следовало направить русских? Потому что там и без них все в порядке? В этом председатель сомневался. Или потому что генерал давал понять: шурави от столицы лучше держать подальше?
– Джелалабад прикрывают наши отборные части. – Якуб задумался. – Все дело в том, что я не располагаю точными данными. Сколько частей перебросят с севера? Какие это части?
В голосе начальника штаба Амин уловил озабоченность и даже упрек. «А вы располагаете, товарищ главнокомандующий?» – будто спрашивал он. «Не знаю. И знать не хочу», – вдруг неожиданно ясно кто-то ответил внутри Амина. Этот кто-то, пренебрежительно машущий рукой на подробности государственной жизни, доселе не был ведом Хафизулле.
– К вечеру советские представители будут у тебя, – заверил председатель на прощание и повысил голос: – Мы раздавим всех наших врагов! Мы наступим на горло контрреволюционной гидре!