Родня звездочки обещала стереть мерзавца в порошок. В стиральный порошок, самолично – так говорил папаша и грозил выстирать в этом порошке свое нижнее белье. Контора тут же отвернулась от Голубого (тогда-то и пропало короткое, но полновесное существительное «агент»). Подполковника отозвали в Москву, намереваясь протереть там счастливчику, как положено, очки.
Генерал Краснов, непосредственный начальник Голубнова, в смутные времена пришедший на высокий пост прямиком из пожарных, даже сказал в приватной беседе по-пожарному прямо:
– Ты, подполковник, хоть всех баб косоглазых там перетопчи, но по уму же, так, чтобы тихо в курятнике было. И тогда мы тебе хоть все честь отдадим, только завидовать будем. А ты, понимаешь, какую бурю поднял! И моральный облик опять же! Жена, все такое… Вел бы себя, понимаешь, достойно учреждения нашего. Нашего и одновременно государственного…
Но тут Сергей Ефимович проявил неожиданное непослушание и даже упрямство. В ответ на данное ему еще по-доброму, с мягкого похмелья генеральское напутствие Голубнов подал рапорт об отставке, заодно, в частном сообщении, попросив Краснова не отвечать отказом, поскольку генеральские слова о труженицах Востока, названных им по незнанию косоглазыми телками и еще бог знает как, подполковник, достойный государственного учреждения, записал на пленку и при случае готов был передать прессе, но не местной, а самой что ни на есть московской. «МК», к примеру, не желаете?
– Ты живой труп, – беспокоились друзья. – Без твоей крыши ее клан тебя в момент обнулит.
– Пусть сперва научатся пи́сать стоя, – только и отвечал Голубой.
Трудно сказать, все ли рассчитал Голубнов или действовал скорее по наитию, но только снова, вопреки мрачным предостережениям сильных умом людей, судьба повернула по-своему, проявив благосклонность к странной влюбленной паре. Местная пресса, как водится, сделала из опального офицера, влюбившегося в красавицу-таджичку, романтического героя. А после того как папаша, не желая выглядеть пустым болтуном в глазах интересующихся родственников и знакомых, натравил на Сергея Ефимовича собак, Голубой закрепился в романтическом образе, расстреляв озверелых псов из пистолета, не сойдя с места, одного за другим – последнему он выпустил пулю в пах, когда тот уже пронзил клыками его горло и щеку, – так гласила легенда.
Прекрасного в своем достоинстве седого уродца и его возлюбленную, заботливую певчую птичку оставили в покое. Жена с двумя детьми тихо вернулась в Петербург. Она не винила Голубого агента, она и сама устала от жизни в Азии.
«Они победили судьбу. Благословенен будет путь этого русского», – говорили о подполковнике и его возлюбленной сочувствующие миряне и возносили хвалы Аллаху. Мало кто знал о том, что, помимо Аллаха, были еще люди, решившие таким образом распорядиться судьбой подполковника: ситуация в стране установилась в столь зыбком равновесии, что всем сторонам требовался независимый и честный маленький посредник в большой игре.
Папашу невесты вразумили быстро, напомнив ему хорошую русскую поговорку о штопоре, всегда находящемся на самую упрямую пробку. Но, чтобы не обижать вконец достойного старика (тоже ведь надо войти в его положение), глава города поднес ему скромный подарок – морщинистых щенков редчайшей китайской породы. С намеком. «А что, чудесная пара, – утешала его ехидная родня. – Муж достойный, а прелести Алисиной им на двоих хватит».
Генералу Краснову никто ни шарпеев, ни борзых не дарил. Генерала Краснова с повышением в должности перевели собирать налоги, а сменившему его новому человеку объяснили, что в тонких случаях можно обращаться к специалисту по прозвищу Голубой или Меченый. Но кличка Меченый за Сергеем Ефимовичем как-то не прижилась.
Курдюм
Лицо подполковника Курдюма, хорошо знакомое Абдулле, не выделялось среди других лиц ни глубокими боевыми шрамами, ни печатью избранничества или особого ума, однако посланника Масуда вполне устраивало это помятое лицо с глазами неглупой, но зависящей от людей, от хозяев, собаки. Абдулла был рад, что не ослушался своего внутреннего путеводного голоса, вовремя направившего его сразу к Курдюму, – вопреки ожиданиям полковника, Курдюм и не думал упираться и ныть, он просмотрел список оружия, переданный ему агентом Северных, после недолгого подсчета вычеркнул из него чем-то не устроившие его гранаты для РПГ-9, и написал на том же листе цифру. По цифири, как обычно, можно было торговаться, но цены у русских за их ходовой товар, как ни крути, как ни удивляйся, были не то что реальные, а, можно сказать, подарочные. Дружеские, как говорил подполковник. И все же Абдулла изобразил удивление и даже приподнялся на стуле, отчего усталая старая собака напротив тоже привычно закачала большой стриженой головой.
– Ломишь не по-людски, полковник, – повысил собаку в звании афганец, и та удовлетворенно прикрыла веки. – А гранаты? Гранаты почему не даешь?
– А вы что, в наступление собрались? Тулукан отвоевывать на зиму глядя? Не рано? Силенок хватит? – не раскрывая глаз, на скверном таджикском отозвался Курдюм.
– То мне неведомо. Сейчас отступаем, завтра наступать будем. Тебе, полковник, наши маневры известны.
– Известны, известны. – Курдюм имел дела с афганцами давно, еще с восемьдесят шестого года. – Маневры известны, только пока-то вы за хвост ишака держитесь. Ладно, не хмурь брови, мы люди военные, обстановку обязаны трезво оценивать. По крайней мере, поутру.
Курдюм хлюпнул выскочившим откуда-то из носа смехом:
– Нету у меня сейчас на РПГ амуниции. Но есть маневр. Обходной.
Абдулла знал эти маневры. Сейчас Курдюм скажет, что у него на складах гранат больше нет, но из частных рук можно прикупить пару десятков ящиков. «Цены, правда…» – добавит он шепотом. Абдулла не сомневался, что ящики эти подполковник держит на своих складах, но скидывает ему через посредника, закладывая разницу от десятикратной цены себе в карман. А может быть, и в полковую казну – по накладным-то товар уходил по стандарту, а отдавался якобы другому посреднику от Ахмадшаха.
Но Курдюм не лютовал, маневры совершал редко, не чаще раза в квартал, а то и в полгода, и афганец «имел понимание»: в меру ворующий русский – не опасный русский, с ним можно вести долгие дела. Вот кого следует бояться пуще шайтана – это честного русского. Этот всегда и во всем напортит. Так говорили еще старики. Потому-то и не хотел Абдулла идти к Голубому – шла о нем молва, что он честный, что мзды за свои дела не берет. Трудно верить человеку, если о нем говорят такое…
– Да, на складах гранат нет, но есть у меня человек хороший. Договоримся. Да, к слову, ходят промеж наших слухи, что в наши края опасные гости от Назари отправились. Пугать нас собрались жутью?
Как раз за день до встречи с посланцем Северных замначальника штаба Московского полка по снабжению пил «саке» (так называл он теплеющую к вечеру водку) в одной хорошей компании с добрым приятелем из душанбинского МВД, и состоялся меж товарищами непредметный, ни к чему не обязывающий разговор.
– Скажи мне, Курдюм, по дружбе, что там твои афганцы? Правда у них на руках факты есть, или это так, цену, как всегда, набивают?
Курдюм несколько удивился, с чего это его собутыльник повел речь о делах, да еще столь неясно, туманно. То, что Курдюм работает на поставках Северным, большим секретом не было, но в частных беседах за дружеским столом касаться этой темы было не принято. А потому осторожный Курдюм лишь пожал плечами – мол, я и сам не знаю. Кто их, басмачей, разберет!
Мент рассмеялся.
– Ай-ай, дорогой, к чему такая конспирация, хитрый ты мужичок! – Окончание «чок» вышло у него бодро, с брызгами, будто каблуком сапога топнул. – Да не говори, не говори. У нас ведь тоже конспирация. Развели историю, весь отдел, всех оперов, всех моих бедуинов на уши поставили. Я думал, поможешь мне советом, но, как у вас говорят, на нет и суда нет. Давай, дорогой мой человек, за товарищество выпьем с тобой, за это непустое слово. Сегодня ты мне, а завтра снова ты мне… Ха-ха.
Курдюм познал цену дружбы на Востоке. А потому, за полночь уже, когда собрались прощаться, все же спросил невзначай, с какой это стати из-за его афганцев изволили потревожить ментовских. Опять на анашистов облава? Фас номер раз?
– Э, дорогой, меня по таким пустым пустякам совсем не беспокоят, – надул щеки и без того щекастый мент. – Тут другая выходит песня. Малява такая с самого верхнего верха пришла, что исламисты к нам подрывников отправили. Хотят, зверьи дети, нарушить покой нашего города, не уймутся никак. И поступила наводка от твоих дружков. Вот я и хотел спросить, как ты, умный человек, думаешь, важности друзья твои себе придают, после того как Мухаммед Омар хвост им надрал, как котам бездомным, или правду говорят? Вот тогда пропал мой отпуск! Мне моя не простит, ох как осерчает! Ну, ты понимаешь… Ты спросил бы у них по ходу дела, ты же им нужен. Не они тебе. Может, слышали чего, знают?
Обещать Курдюм ничего не обещал, лишь неопределенно кивнул головой, но спросить ему было не трудно, вот он и спросил. А что, сегодня ты мне…
Абдулла тоже не ответил сразу. Именно о засылке тергрупп перед его отправлением говорил полковник. Именно это он должен был сообщить Голубому, чтобы через него выйти на понимающих людей. Но полковник ни слова не сказал о том, что Абдулле следовало делиться своими знаниями с Курдюмом. С другой стороны, агент знал, что наверху русские дали Масуду от ворот поворот. Так, может быть, они теперь передумали, может быть, они решили зайти под него «снизу»? Не случайно хитрый Курдюм подвел беседу о взрывниках именно к вопросу о гранатах! Абдулла еще раз мысленно сравнил двух подполковников, Курдюма и Голубнова, и решил, что раз ему все равно рисоваться у подозрительного, «темного» Голубого, то для пользы дела можно довериться и подполковнику армейскому.
Мент Ниязов
Курдюм, получив от афганца деньги и занявшись подготовкой доставки, не забыл про тост за товарищество и вечером позвонил своему толстощекому приятелю, сообщил тому, что, похоже, Масуд не блефует, прорезался тут один афганец, который в виде аванса готов обменять пару имен и примет на пару вертолетов с боеприпасами и медициной. Мент Ниязов слезно просил познакомить его с торговцем, сулил золотые горы, напоминал о горящем отпуске и недугах жены, но тут подполковник остался непреклонен.