Настроение его испортилось, мент повел себя по-бабьи, а не по-дружески. Собственно, а чего иного можно было ждать, просовывая палец в пасть крокодила? Высвечивать своего человека у Курдюма не было никаких полномочий и, главное, оснований. Ниязов вряд ли мог расплатиться с Абдуллой патронами, а если и мог, то этого тем более не нужно было самому Курдюму. Каждый собирает мед на своей пасеке.
– Послушай, Тофик, – наконец вспылил подполковник, – я тебе узнал верняк. Теперь трясите свое начальство, помогите Масуду, а он вам поможет. Ты мне, я тебе. А то нельзя же и рыбку съесть, и с воза слезть! Что до меня, я бы весь наш Прикаспийский округ Ахмадшаху на помощь двинул. Хватит уже в Чечне молотиться, зараза-то отсюда идет! И ваши там, наверху, о чем думают, не знаю. Весны – лета дожидаются? Пока и к ним Намангани пожалует?
На том и попрощались холодно. Курдюм еще подумал, что верно говорят: ни за что так не приходится расплачиваться, как за добрые дела. Но Ниязов сразу перезвонил. Извинялся за назойливость (нервы совсем на этой работе исхудали, сидишь тут, как на бочке с тротилом), просил в гости зайти, на рюмаху. Собственно, и идти-то недолго…
Курдюм подумал, что завтра и впрямь выдастся ему суетный день, предстоит пылиться, ехать на границу в расположение погранотряда, и, наверное, не стоит перед трудным днем ложиться спать с неприятным чувством, возникшим, собственно, из-за каких-то мелочей. Тяжелого в жизни и так хватает. Курдюм был, по сути, добрым мирным человеком…
Подполковник, похожий на уставшую от долгой жары собаку, бросил взгляд на экран, показывающий красивую и не по годам грустную певичку Алису, про которую он, как ему казалось, знал гораздо больше, чем следует знать о замужней женщине постороннему военному человеку, накинул на эту клетку с певчей птичкой белую салфетку и отправился в путь. Неподалеку от дома, где жил Ниязов, с Курдюмом поравнялась темная «Лада». Сидевший на переднем сиденье мужчина приоткрыл дверь, что-то спросил подполковника, тот нагнулся, и с этого момента никто из случайных прохожих, никто из найденных милицией редких свидетелей по странному делу об исчезновении заместителя начальника штаба полка не мог сказать ничего толкового о его дальнейшем пути. Впрочем, и «Лады» тоже никто точно не видел.
Руслан Ютов и Курдюм
Руслан Ютов старался не вмешиваться в ход истории. «Истории нельзя мешать, по ней нужно плыть под парусом», – любил поучать он старшего сына, поднимая ввысь указующий перст. Продавая медикаменты Ахмадшаху и одновременно переправляя в глубь России бойцов Зии Хана Назари, он, считая себя вовсе не дельцом, а государственным деятелем, не испытывал никаких ущербных чувств, никаких сомнений совести – он плыл по истории, лишь выполняя, осуществляя волю одних воевать с другими.
Может быть, симпатии Руслана Руслановича и лежали на чаше весов Ахмадшаха Масуда, воина не только великого, но мудрого, как и он сам. Но другой великий воин, Зия Хан Назари, насыпал на свою чашу, за своих «дагобандов с динамитом», такое тяжелое золото, что надо было оставаться полным слепцом, чтобы пребывать во власти простой симпатии. А главное, и те и другие пили кровь друг у друга и у ненавистной Ютову России, и весь этот «осенний каннибализм» приближал час торжества Большого Ингуша и его народа.
Потому Ютову незачем было убирать незнакомого подполковника Курдюма. Он вовсе не желал этого, он даже искал иной выход, но того упрямо хотела история. Когда из осведомленных кругов в Москве, из старой администрации нового президента, хорошие люди по большой дружбе, исключительно ради шутки, сообщили ему секретную информацию о том, что Северные, кажется, на исходе, раз готовы уже торговать баснями о шахидах Назари, отправившихся в Россию, а там и в Европу… зачем им в Европу-то? – Руслан Русланович обеспокоился двумя вопросами: знает ли Масуд что-нибудь о его участии в делах Зии Хана Назари и сколь вероятно, что он сможет выяснить имя того Большого Ингуша, через которого прошла группа бойцов Назари. Русские, и сия загадка природы поражала Ютова, даже не стали покупать у Ахмадшаха этих ценнейших сведений – то ли из страха переплатить, то ли из-за своих обычных межведомственных неурядиц.
Большой Ингуш желал немедленно поймать оба кончика ведущей к нему ниточки. Если разведка Северных не знала его имени и, что наиболее вероятно, пронюхала лишь об отправлении бойцов, через агентов в лагерях подготовки (ведь штаб Назари был очень невелик, поди зашли туда шпиона…), а также, что менее вероятно, о географии их целей, – то для Ютова ситуация не переходила границ допустимого риска. Попадись афганцы в лапы ФСБ где-нибудь в Москве или в Астрахани, через них сыскарям на него уже не выйти.
Странное выходило положение: из опасения перед русскими Ютову требовалось то, от чего они сами, похоже, отказались. Вот и попросил уважаемый и небедный ингушский герой пока не тревожить самого Масуда, а пошевелить тех русских, что связаны непосредственно с Северными, – а вдруг слышали они что-то важное, интересное? На Востоке слухами земля быстро полнится… И то, что показалось полковнику Ниязову случайной удачей, давшей ему возможность добром ответить на добро, когда-то сделанное ему по жизни одним очень хорошим и влиятельным человеком, для самого Ютова было событием закономерным. Получив известие, что поплавки дернулись, он понял – пришло время узнать, что же знает обо всем этом русский подполковник Курдюм.
Увы, то ли подполковник оказался упрямым, решил на старости лет поиграть в разведчика, то ли Ниязов не нашел к нему подходца (рано, рано ему еще в генералы прыгать, не по нему фуражка), то ли выдумал он всю историю про агента и Афган для важности, надутых щек ради, – этого ни Ютову, ни его помощнику Рустаму, занявшемуся решением вопроса, известно не было. Впрочем, психологические особенности Ниязова им были уже не интересны. Рустам выехал на место и готов был сам, без ментовских, договориться с Курдюмом о встрече с таинственным этим, нелегальным духом, но Руслан Русланович решил иначе – чтобы Ниязов не болтал лишнего, пусть красавец и прикроет ребят-исполнителей своими погонами. А если упираться, скулить начнет, то напомнить ему, кому и как он этими погонами обязан и как больно будет падать, забравшись на высокую ветку.
Когда Курдюма затянули в машину, уложили на пол и, прижимая коленями подскакивающее на ухабах тело, повезли кругами в дальнее далеко, а по пути, дабы не терять времени, стали говорить странные и сложные слова о государственных интересах Таджикистана, о суверенитете, о том, что Россия решает тут свои вопросы совсем уж по-хозяйски, как привыкла, – подполковник даже успокоился. Он решил, что местная ГэБэ что-то напутала в осенней суете и скоро его отпустят с извинениями на волю. Курдюм молчал, ожидая лишь возможности объясниться с их начальством.
Когда в глухой, как нора, халупе его усадили на стул, плеснули в глаза бешеным светом стоваттной зеркальной лампы и повели форменный допрос о том, что он знает о террористах Зии Хана Назари и кто его, купленного-перекупленного шпиона, снабжает информацией, а на требование предъявить ордер или хотя бы документы больно и откровенно стукнули несколько раз по голове, – опытному Курдюму показалось странным, что его лупят не по почкам, а прямо так, грубо, не стесняясь политических последствий. Но он продолжал настаивать на своем, требовал представителя российской миссии и бубнил про то, что, хоть и служит лишь по снабжению, но все еще носит на погонах две звезды не самого низшего достоинства. А потом, встретив вопиющее неуважение, ударился в полную несознанку и замолчал вновь.
– Брось ты этого зануду, – сказал главный из четырех следователей своему напарнику, тому, на ком лежал ударный физический труд. – Посади его снова на трон. Да воды дай, замучил совсем звездочета.
– Мы военная разведка, – обратился он к Курдюму, которого тем временем распрямили, как проволоку, и усадили на стул, придерживая за плечи. – Понимаешь? Нас звездами пугать бесполезно, у нас самих этих звезд – хоть в ночи на небо вешай. Ты лучше подобру скажи, мил человек непонятливый, скажи нам, что знаешь про мерзавцев-террористов. Скажи, не томи, и уйдешь себе домой здоровый и даже целый.
– Куда уйду? – собрался с силами Курдюм.
– Домой. Домой уйдешь. Мы тебе таблеточку специальную подарим, ты ее глотнешь, про нас забудешь совсем и уйдешь. Я знаю, о чем ты думаешь. Думаешь, побоимся тебя, голубя, отпускать совсем? А мы не боимся. Ничего не боимся. Вот скажешь – и лети. Мы террористами занимаемся, мы секретные очень. Понимаешь теперь? Знаешь ведь, что такое военная разведка, да?
Следователь улыбался, и подполковник под хлещущим по лицу светом не мог разобрать, издевается он над ним или ведет беседу серьезно. У него кружилась голова, и подташнивало от мысли, что, может быть, из этого тупика ему не выбраться. Курдюм никогда не считал себя смельчаком, но опыт, жизненный рюкзак военного, хоть и числящегося по снабжению, человека вполне уже заменял отвагу, прибавлял крепости в ногах. Подполковник готов был еще потерпеть удары злого костистого кулака, но улыбки своего дознавателя, а также сгустившейся над ним неизвестности он выдержать не сумел.
Когда Рустам узнал от своих подопечных, что лицам славянской национальности, ЛСН, толком ничего не известно, но ходит промеж них один леший, один натуральный дух всезнающий, он, конечно, решил, что переговорить с этим духом по делу было бы вовсе не лишне. Только чтобы найти этого духа в Душанбе, его маленькой разведгруппы было мало. И на живца поймать не удастся – по полученным сведениям, с подопечным Курдюмом дух по кличке Горец встречаться уже не будет, а где он залег, Курдюму и впрямь неведомо.
Тогда Рустаму пришла в голову отличная мысль – он вновь подключил Ниязова, чтобы перетряхнули его люди своих наркоманов, подняли наверх всю тину, объявили Горца в розыск. Как террориста. Из той самой группы. А что, кто их там знает… Надежд, конечно, было немного, афганец мог уже махнуть обратно за Пяндж, а натравить на него погранцов было даже не во власти Руслана Руслановича Ютова. Такой ход требовал бы длительной подготовки. Но если – если он и впрямь знает что-то, что неведомо было уже покойному ЛСН Курдюму, то значит, это «что-то» он несет кому-то! Как мыслил Рустам, просто так с серьезной малявой за кордон не ходят. Следовательно, он бродит где-то здесь, рядышком, под боком. А тогда и только тогда, как любил говаривать Большой Ингуш, его можно и должно найти.