Абдулла и Голубой
Час, который так оттягивал Абдулла, приближался. С Голубым была назначена встреча. После общения с Курдюмом афганец совершил немало добрых дел. Он осчастливил двух теплых, сочащихся лаской женщин, живших без него тускло и несчастливо среди неумелых таджикских телят и, казалось, копивших для него всю свою космическую ласку. Через обдолбанных парнишек-шестерок он послал весточку Голубому, и тот откликнулся, согласился на встречу. Далее Абдулла, как обычно, купил у Аптекаря антисептики и бинты и наконец получил от калеки-связного послание от полковника, которое надлежало передать Голубнову, а сам отправил сообщение о своих успехах. Он не забыл сказать и о проведенном отдыхе, раз уж Курой так интересуется его свободным временем. Но особенно красочно Абдулла расписал свой поход к Курдюму, намекнув полковнику, что, может быть, зря тот поставил на Голубого – передай они заинтересованному армейскому подполковнику Курдюму то, что связной принес для бывшего русского разведчика, захомутанного певичкой, толку вышло бы больше. Пусть подумает Курой, связаться-то с Курдюмом ему проще легкого будет. Связной молча кивал головой – этот странный, временами немой и глухой слепец передаст все в точности, до последней буквы.
Пожалуй, единственное, о чем Горец не стал сообщать Курому, – это одну мелкую мелочь об Аптекаре. А Аптекарь Абдуллу удивил – он тоже, как и Курдюм, спросил его о террористах Назари. Может быть, весь город здесь только и говорит, что о боевиках из Мазари-Шарифа? Или вся страна? Но нет, теплые женщины ничего не спрашивали его о взрывниках, и обдолбанные подростки с выгнутыми пальцами, и его курьеры-«пчелки» не выражали по их поводу никакого любопытства. А вот старичок Аптекарь, никогда раньше не лезший с расспросами, вдруг проявил к ним недюжинный интерес. Ничего в том собственно опасного не было, но только не понравилось Горцу такое совпадение.
Абдулла не ошибся. Но о чем афганец не мог догадаться, так это о том, что старика Аптекаря, продававшего Северным «левые» медикаменты, шедшие далеким транзитом через Назрань с самого запада Европы, люди Ютова тоже попросили пощупать его афганского торгового партнера. Со стариком Абдулла вовсе не стал откровенничать, лишь движением бровей выразил удивление и даже непонимание. О чем Аптекарь честно и сообщил приехавшему эмиссару Ютова Рустаму.
«Это хорошо. Очень хорошо. Очень хорошо», – напевал про себя Рустам после разговора со стариком. Он вскоре забыл об Аптекаре, будучи целиком занят поиском этого пресловутого духа, Горца. Но к вечеру, после малой дозы, просветленную голову Рустама осенило: а вдруг Горец Курдюма и Абдулла Аптекаря – это один и тот же дух? Он вновь погнал своего водилу к старику, а потом к Ниязову – с известием, что террорист в городе, хоть глотку режь. Поднимай своих ищеек, мент Ниязов!
Афганец шел на встречу с Голубым. Это было его последнее дело, и он в который уже раз удивлялся тому, что из этого сравнительно мирного огромного кишлака его когтистую душу снова тянуло в опасные и голодные домашние края. Вот он отлежится, отдохнет, будь на то воля Аллаха и полковника Курого, и откинется в настоящий город. В город исполнения желаний. В город-мираж, живой больше в памяти, чем наяву. В Кабул.
Горец двигался осторожно. В кафе-мороженом при гостинице «Душанбе», где в течение часа должен был ждать его Голубнов, уже покружил его пацаненок, потерся в людный пока еще, предвечерний час среди народа и, вернувшись, дал Горцу знак, что предмет на месте и вокруг спокойно. «Ну и иди тогда с миром. Иди себе», – отпустил его Абдулла.
Постовой, пожилой милиционер в чине капитана, признал в колченогом пешеходе, переходящем улицу, человека, похожего на прошедшего по городскому розыску террориста. Рации у постового не было, и он побежал, смешно шлепая подошвами ботинок и проклиная себя за лень (все собирался жене сказать, чтобы вырезала стельки), к соседнему посту – там были ребята с машиной, да и телефон-автомат уцелел поблизости.
– Точно он? Не лоханемся? – спросил запыхавшегося, немолодого постового его коллега, тоже капитан.
– Да точно. Высокий, как птица эта… Ну, забыл, как зовут. Тощ, что доска. У нас таких нет, говорю – чужестранец. Давай ребят вызывай, пока не упустили.
– Не упустили… Он бежал от кого разве? Это ты несся, как лань, хм, а он, сам же говоришь, шел себе спокойно. А ребят – чего их торопить? Вот мы его сейчас на тачке сами догоним, и будет нам хорошо.
– С ума сошел? – принялся возражать тот, кто узнал Горца. – Мне в герои не надо. Я на своем знаке «Стоп» спокойную пенсию заработаю, а с наманганцами этими отмороженными вязаться не желаю. Мне до отставки тянуть недолго…
– А, как знаешь. Сержант, на руль, трогаем, – бросил второй мент и прыгнул в стоявшую в засаде, за светофором, машину. Сержант жалобно посмотрел на первого постового, но возражать не стал.
– Потому ты уже червонец в капитанах ходишь и умрешь капитаном. А мне такая жизнь пошлая – вот где! Проходил в школе Чехова?
«Странные люди… Мало им даденного. Нет, все большего хочется. Террориста он поймает. Сегодня он террорист, а завтра, глядишь, герой народный. А тебя в предатели. Времена больно лихие…» – решил постовой, обтер платком взмокшие длинные усы и, тяжело вздыхая, двинулся к телефону-автомату.
Горец, конечно, обратил внимание на милицейскую «Ладу», прошуршавшую мимо и вставшую впереди, у обочины. Но ментов афганец не опасался. Что ему бояться ментов?
И все же осторожный Абдулла, не замедляя шага, перешел улицу и продолжил путь по другой ее стороне. Недоверчивый он стал после слов Аптекаря, чуткий, как дикий зверь. Из машины выползли служители земного культа – так назвал их как-то полковник. Один, с десантным автоматом на груди, вразвалочку переплыл улицу вслед за Горцем. Тот спиной почуял цеплючий, как репейник, взгляд. Другой поотстал, замешкался, а потом вприпрыжку, словно вытряхивая воду из уха, поспешил за первым. Он был безоружен. «Нет, не по мою душу», – успокоил себя Абдулла.
– Эй, эй ты, стой! Документы покажи, а! – услышал он окрик. Горцу захотелось побежать, скрыться, выпустив перед этим в крикуна пару свинцовых поцелуев. Но до кафе было рукой подать, там его ждал Голубой, и, главное, бумаги его были в полном-преполном порядке, их ему, естественно, сами русские делали, где тут, в этой безотцовщине, порядочнее бумаги сейчас найти? Горец повернулся и, достав из кармана брюк паспорт, вытянул его перед собой, чтобы видели.
Крутой, с резкими чертами чернявый мент взял паспорт и принялся внимательно сверять фотографию с оригиналом. Потом углубился в печати. Он помнил фоторобот, составленный по описанию Аптекаря и предсмертным словам Курдюма, помнил приметы пробравшегося к ним опасного террориста, но дело это выходило непростое, неясное: можно ли вот так, в живом человеке, признать закрепленные чужими словами черты? «Ну какой из него террорист, больно уж тощий. Да ошибся старик-капитан, на пенсию ему пора», – со злостью вспомнил мент о постовом, но из упрямства все же взял паспорт и пошел к машине:
– Иди в хвосте, разберемся с тобой сейчас, что ты за птица такая залетная.
Горец двинулся следом, правой рукой вытягивая из нашивного кармашка заточенную с двух концов палочку из бука толщиной с карандаш. Палочка была небольшая, ее можно было без труда спрятать в кулаке, так что только острые кончики торчали. Ее нельзя было метать, как нож, ею нельзя было протыкать врага, как заточкой, но в умелых руках в ближнем бою, в толпе, в толкотне палочке этой цены не было. А уж в тесноте, в машине…
Прохожих на улице было много, кто-то оглядывался на стражей порядка и их жертву, коротко провожал взглядом и шел дальше по своим делам, кто-то вообще не обращал внимания – многое повидали за последние-то годы.
– Садись в машину. Да не вперед, назад. Саатов, с ним сзади подсядь, а я с центральной свяжусь пока.
– Зачем садиться? Скажи, начальник, что тебя заботит? – спросил по-таджикски Абдулла мирным, ровным голосом.
– Заботит? Вот ты какой лютый! Сейчас объясню тебе, что нас всех заботит, – кипятился, накручивал себя чернявый, чувствуя, что влез не в свое дело. Абдулла уловил это.
– А ты, начальник, мне свой документ покажи. Покажи, что ты меня задерживать право имеешь! Откуда я, мирный человек, тебя знаю, кто ты есть? – сказал афганец еще вкрадчивей и сел в машину, словно приглашая за собой мента.
Взбешенный капитан, не дожидаясь, пока туда же, назад, сядет и Саатов, плюхнулся на переднее сиденье. Сейчас он этому мирянину, кто бы он ни был, террорист ли, наманганец или так, добрый человек, втолкует про право. Сейчас… Пусть не террорист, пусть хоть кто, но улицу он, по крайней мере, переходил в неусловленном месте. Оно теперь для него где ни перейди, везде неусловленное будет. Пусть штраф платит, а там, в отделении, разберемся.
– Саатов, чего спишь, садись сзади. А ты, умник, помолчи лучше, язык-то до самой земли волочится, как у собаки. Сука. Террорист.
На собаку Горец не обратил внимания, но, опять услышав про «террориста», понял, что, хоть по ошибке, попал, похоже, в серьезную, долгую и неясную историю… Ах, Аптекарь, Аптекарь… Принять участие в этом деле Горец никак не мог. Извини, чернявый!
Резко и мощно рванув за шею только просунувшего в машину голову Саатова, он перебросил его через свое колено на другую сторону сиденья. Тот ткнулся лицом в обшивку и от неожиданности так и затих, пытаясь поджать под себя колени и прикрыть ладонями затылок. Ноги молодого мента мешали Горцу, но длинной своей правой рукой, как петлей, он захлестнул через спинку сиденья шею чернявого и вогнал ему острие деревянного штыря под самое ухо.
Капитан рванулся от беззвучной боли, как рыба, заглотнувшая крючок, но рыбак еще надавил на ухо и прижал послушную голову к подголовнику. Капитан захрипел коротко и скверно. Быстрым движением правой руки, ее пальцами, как медвежьей лапой, Горец зацепил и дернул челюсть, а левой резко, словно мокрым полотенцем, скользнул справа налево по лбу. В нутре чернявого надорвалась с треском ниточка его жизни, он закатил глаза и обмяк безжизненным мешком.