– Успешненько, – так и сказал он Миронову, встретившись с ним и Рафом на площади возле Политеха. Погоды стояли не теплые, ветреные, но ясные, и трое старых боевых соратников, застегнув плащи и приподняв воротнички, решились пройтись до Ильинки.
– Я там кафе знаю тихое. Наша точка, и водка не паленая, – выступил инициатором Вася.
– Вот это дело, пройтись, – охотно согласился Шариф, – а то с сидячей работой за два месяца, как из отпуска вернулся, – пять кило. И все вот здесь собираются, паразиты. Как вы, Андрей Андреич, скажете, в подбрюшье.
Миронов молча ощупал руками, опущенными в глубокие карманы, свои изрядно оплывшие бочки. Осмотр не прибавил оптимизма, но по пути он восстановил баланс эндорфинов, просчитав, насколько лет были моложе его спутники, тяжело дышавшие ему в спину.
– Андрей Андреич, вы что, ух-ух, никак по утрам и джогинг делаете? Ух-ух…
– Джогинг, Вася, не делают. Это он нас делает, – уклонился Миронов от ответа.
– Не бегите вы так, в самом деле. Аллах с ними, с килограммами рафовыми. Не прогулка, а забег какой-то. Бег в мешках. Так, Андрей Андреич, не ровен час, ваш Картье меня переживет…
– Когда на земле пройдет череда катаклизмов и человечество примет новый лик, как напишет классик Игорь Балашов о нас в своем многотомном труде, то туда, в новое общество, возьмут из старого нашего мира всего три вещи, – провозгласил Андреич, усевшись на стуле в подвальчике с блестящим, как кухонная стена, кафельным полом и такими же кухонными неспешными официантками.
– Ну, первое понятно. А остальное неважно.
– Что понятно?
– А то, с чего сейчас начнем, то первым и возьмут. Беленькую холодненькую. – Васина уверенность в будущем была непоколебима.
Раф поморщился. Кошкин вновь начинал раздражать его.
– А о чем он кропает, это ваш дух? Вы говорили – о Чечне? Журналист? Для немцев?
– О! – Миронов хлопнул по колену своей кепкой, словно желал прибить сидевшую там муху. – Это бестселлер! Про нас.
– Какой же бестселлер в томах, Андрей Андреич! Вася книжку толще устава уже не осилит! Близорук-с!
– О нас… О нас есть, что написать… Участники поворота, можно сказать, Истории. Так вы говорили, Андрей Андреич? Это я прочту. И даже прочитаю. Чай, не Шопенгауэр, нормальный парень, говорите. Может, писателю этому материалы подбросить? У меня все бумаги по моему подшефному батальону в порядке. Храню, как границу, на замке.
– Ты ему лучше про Чечню подкинешь. Фрицам твои батальоны пока до лампочки.
– Ну, это пока…
Раф хотел еще порасспросить про книгу, любил он это дело – почитать. И даже в свое время, в бытность сторожем, начал пописывать детективный романчик. Но разговор безвозвратно ушел от литературы к сыскному делу…
Дипломат Гаспара Картье Кошкину ничего не дал, ломать об него да о местных сыскарей зубы он не стал, зато по «туристке» вышло у него продвижение. Получив от Миронова сделанную Рафом разработку, он пробил номера, которые Андреич точно обозначил словом «съем». Две проститутки из массажного салона «Ласточка» под нажимом злого следака напрягли память и вспомнили о клиентах последних ночей. В числе прочей клубнички рассказали они «симпатишному» Кошкину и об одном не московском мужчине, у которого они честно отслужили в гостинице «Пента».
– На голову он какой-то пробитый, – сказала одна, потирая опухшую коленку.
– Ага, – подтвердила вторая, та, что была постарше, – ласкает, как мамка. Такие не с зоны – те лютые. Такие с войны, я их повидала. То ласкают, а то вилкой в нутро полезут.
После этого вычислить гражданина России Юрия Соколяка Кошкину было просто. Проще пареной репы, как говорится, – стоило это ему коробки конфет да улыбки администраторше гостиницы. На знатную улыбку Васю еще, слава богу, хватало.
Но Миронову было мало улыбки, мало было имени-фамилии ночного секс-тирана, мало было того, что Соколяк залетел в Москву из самой Назрани. Он чувствовал, что уже горячо, и проявлял нетерпение и недовольство. Вася узнавал в нем того, старого майора, и это узнавание его тревожило и радовало. Миронов уже был недоволен Рафом, не спешившим задаром поручать своим ребятам задачу сажать «на жучка» Соколяка, был недоволен германцами, так пока и не давшими денег, недоволен Логиновым, не умеющим правильно поджать свою немку под эти самые «дойче марки». Недоволен собой – что не разжился к старости генеральскими звездами, дабы с легкостью двигать эти шашки. Серчал на Балашова, что тот медленно пишет свою книгу, будто в ней был мистический ключ к делу Картье и к более важному для Андрея Андреевича, давно начавшемуся и теперь подходящему к развязке делу его судьбы. Только на Настю он не сердился, будто охраняя эту свою «валентность».
Когда Миронов, прихватив пакетик и нахлобучив на лоб кепку, сорвался домой, едва буркнув слова прощания, Вася усмехнулся и, налив водочки из графинчика, сказал Рафу:
– Небось, к секретарше своей. Ага. Вот ведь едрен какой корень! Чуть кепарик не забыл.
Рафу не хотелось обсасывать с Кошкиным косточки бывшего его майора, но графин был еще наполовину полон, и оставлять поле боя было не в его правилах.
– Теплая, – только поморщился он, опустошив свою рюмку.
– Ну, помоги ты старику, – с неожиданной ноткой обратился к боевому товарищу Вася, – а то Шопенгауэр в нас совсем отчается. Выйдем мы для истории импотентами. Нехорошо.
Раф уперся глазками в пузатый сосуд, потом в кошкинский лоб, твердый, как бронещит. Он понял Васю, и уже на следующий день два немолодых электрика обошли номера «Пенты» с инспекцией – где-то замыкало электричество. Оказалось, неприятность крылась в проводке номера на третьем этаже. Того номера, что чисто случайно расположился по соседству с покоями господина Соколяка.
Полковник Курой, перед тем как посетить Голубого и отправиться в Москву, не забыл поинтересоваться Аптекарем. Сам он не удостоил визитом старичка в белой косоворотке, того прямо в аптеке навестили в полдень его ассистенты. Аптекарь домой больше не вернулся, но никто его, одинокого, сразу и не хватился, сам же он некоторое время отнюдь не скучал, подручные полковника были ребятами веселыми, так что, отправляясь в столицу России, Курой получил немало информации о Большом Ингуше, посылающем за Пяндж, по доброте душевной, лекарства воинам Масуда, и его помощнике Рустаме, который как раз и интересовался неким Горцем, оказавшимся боевиком самого Назари…
О Большом Ингуше и о его аптекарских увлечениях Курой, конечно, знал и ранее. Нарушать его связь с Ахмадшахом не следовало, но Аптекарем полковник без долгих сомнений решил пожертвовать ради главной цели: Большому Ингушу не следовало мешать Горцу. Вот и старик, как передали ассистенты, под конец замкнулся и повторял только, что влез не в свое дело и все, что с ним происходит, – это наказание Божье за все его добрые поступки, совершенные ради людей.
Главный ассистент Курого в его работе с Аптекарем, рассказывая про смешного чистенького старичка, снял темные очки и, лучась ласковой улыбкой, предложил полковнику посмеяться над последним анекдотом, привезенным русскими солдатиками.
– Сидит на скамейке мальчик, маленький мальчик, и ест халву. Ест и ест, есть и ест, халва у него до ушей, сладкая. Дядя подходит и спрашивает: «Мальчик, не вредно ли есть столько сладостей?» Мальчик отвечает: «А мой дедушка дожил до ста десяти лет». – «Да? – спрашивает дядя. – Он, наверное, не курил, не пил. И не ел столько халвы». – «Да нет, дядя, мой дедушка и курил, и пил, и халву ел, как безумный. Но не совал нос в чужие дела». – Агент рассмеялся. Он был доволен рассказанным анекдотом.
– Хорошая шутка, – похвалил полковник и подумал, что надо будет рассказать этот анекдот Большому Ингушу при личной встрече. Если доведется. Ему понравится…
Самому полковнику смешно не было, ему впервые стало жаль стертого большой историей маленького Аптекаря. Но главное, главное и утешительное, – то, за что пострадал старик, Курому удалось выяснить – Горцу испортили командировку не нюхачи талибов, не таджики, не ищейки узбеков, не, сохрани Аллах, русские, а их союзник Большой Ингуш. Что ж, и такое случается в тайной большой войне, и по своим стреляют во тьме. С этим успокаивающим результатом можно было двигаться дальше. В Москву.
Ютова снова стал беспокоить Картье. Мало ему забот. О швейцарце Большой Ингуш вспомнил сразу после того, как в Душанбе пропал Аптекарь. Не успел его верный Рустам отбыть из восточных краев домой, разобравшись с Горцем, как Руслан Русланович развернул его обратно – Аптекаря надо было найти любой ценой.
Люди пропадали и будут пропадать. Любой человек может случайно пропасть, а житель неспокойного города Душанбе – тем более. Любой, но не Аптекарь. Аптекарь был осторожен, дороги переходил только на зеленый свет, не сидел на сквозняках, не переплывал Душанбинку, не ходил в горы. Он даже не курил анаши. Не интересовались Аптекарем ни враги, ни менты, ни бандиты – в медицинском бизнесе у Руслана Руслановича не было конкурентов. Однако Аптекаря не было в числе пострадавших от несчастных случаев, он не фигурировал в списке случайных гостей морга. И у Ютова возникло неуютное чувство, что Картье с его проверкой, с его фондом, в сложном устройстве Небесной Астролябии оказался связанным с пропавшим стариком. Это чувство говорило, что комитет, чье внимание так не хотелось привлекать даже Руслану Руслановичу, мог знать об инспекции швейцарца и о движении товаров с лейблом «Хьюман Сенчури» больше, чем ожидалось. А может, не комитет?
Рустам поехал ставить на уши таджикских сыскарей и авторитетов, Соколяк же должен был перетряхнуть дело Логинова, рассмотреть на сей раз его и всех его германцев под лупой всерьез.
Это задание Соколяк получил в тот самый час, когда Раф, допивая с Васей пиво «Хайнекен» у станции метро «Охотный Ряд», сказал тому решительно на прощание:
– Шопенгауэра не посрамим, боец Кошкин! – и впервые в жизни похлопал товарища по плечу – такое в нем вдруг единение прородилось…