Были у спецов собственные государственные координаты, а за главная среди них – Афган. А главной нелюдью был Горбачев, заставивший их поступиться честью, бросить тех, кого защищали.
Голубнов и сам был такой, он сам, в одиночку, являл собой такой вот орден. Потому ответил снова согласием. Но… Он не мог направить к ним Курого, он не был вхож. Не был посвящен. Потому вспомнил о своем давнем знакомом – многоопытном и честном Ларионове. Порой старые связи куда полезнее новых.
Ларионов тоже не был совсем уж своим для людей из ордена. Для них никто сторонний не был до конца своим. Но Афганистан сблизил его с некоторыми из этих странных ребят, переживших вместе с ним свою мужскую зрелость, – об этом он рассказывал Голубнову. А девяносто третий год, положивший конец и ларионовской деятельности, создал дополнительный мостик, по которому теперь предстояло пройти Курому.
Логинов в отделении
Маша воспользовалась охлаждением отношений с Балашовым исключительно в производственных целях. «А могла бы и изменить. Дура. Дурак», – обращалась она то к самой себе, то к мнимому Игорю, по утрам с усмешкой оглядывая в зеркале свою упругую аккуратную грудь и ощупывая гладкие бедра. Затем поджимала губки и на время забывала о плотском ради мирского.
С немцами дело покатило под горку. Хиповый патлатый телевизионщик, сразу ставший для нее просто Штефаном, встретил ее в офисе с распростертыми объятиями – он был Маше неприятен, но необходимость терпеть его нежности она списала на рабочие расходы. С появлением в сценарии заложников, ФСБ, милиции немец стал на все согласен, по его лицу блуждала возбужденная улыбка даже тогда, когда он просил смету и банковские реквизиты группы.
– Ага, смету. По смете от вас пфеннига лишнего не оторвешь. Вы аванс, аванс выдавайте. С авансом потом проще решать. Чем дороже вначале уплачено, тем потом легче отстегивают, – торговалась Маша, и Штефан, что китайский болванчик, кивал головой:
– Ja, ja, конечно, аванс. Но залошники настоящие? А съемки на месте? Ja, ja, gut, gut. Sehr gut, Mascha. Десять тысяч марок. Аванс. Десять тысяч – это деньги. Сегодня большие деньги.
Он вроде как даже извинялся, уговаривая. Маша молчала и опять смотрела на себя со стороны: «Умница, девочка, умница».
– За десять тысяч залошника можно без эф-эс-бэ купить, – похохатывал жизнерадостный Штефан, прогибаясь в хлыстике спины и заглядывая Маше в глаза: – Oder?
«Через Одер. Хрен ты кого за четыре штуки гринов без ФСБ выкупишь. Наружу вообще в десять крат большие суммы называют. Цену на рынке живтовара держат».
– Сорок – пятьдесят тысяч стоит заложник. За обычные доллары, – просвещала телеменеджера Маша, – но о прейскуранте мы тоже расскажем. И Германия ахнет. Дайте десять тысяч долларов, не скупитесь и не пожалеете. Нам же милицию, нам же военных, нам же всех проплачивать!
– А говорили, что их нужно на водку! – искренне удивился светлоглазый Штефик и встряхнул косичкой-хвостиком.
– А водка что, бесплатный продукт?
Немец представил себе, сколько водки можно купить на десять тысяч, и сник.
– Так у нас и пьют во как! – притопнула каблучком маленькая Маша, и Штефан пал, аванс в двадцать тысяч марок был обещан. «Вот так, Игорек. Так вот все просто в нашей неинтеллектуальной жизни.
Маша спешила поделиться радостью, но Уты нигде не было, а у бездельника Балашова телефон отвечал отвратительными короткими гудками. «Трубку забыл положить, мой растяпа», – ласково помянула его добрая Маша, не зная того, что Игорю как раз позвонила Галя, словно уловившая слабину, образовавшуюся в его «женском магнитном поле». Зато Логинов был дома один, свободен и открыт Машиному порыву. «Еду!» – крикнул он, как мальчишка, и пустился в путь, в недорогой клуб «РВС», где поджидала его Маша.
– Роберт, миленький, – спросила она у хозяина клуба, высокого, холеного молодого человека с бледным до синевы лицом, – у тебя сегодня стриптиз будет?
– Не-а. Люда заболела. В пятницу всю ночь танцевала голая, а погоды видишь какие… Не июль. Как дети, ей-богу.
– Да, не июль. Люда – это длинная, с цепочкой на щиколотке?
Роберт задумался:
– Может, и с цепочкой. За всеми не уследишь… Народу приличного мало ходит. Ты приводи своих-то, интеллигентных. Цены у нас ведь божеские.
– Вот сейчас и придет.
– Муж твой тутошний?
– Нет, не муж. Знакомый. Культурный знакомый. Это хорошо, что стриптиза не будет. Он у тебя так себе, дилетантский.
– Ага. – Роберт рассеянно смотрел на огромную пальму в кадке, будто только что проросшую за Машиной спиной. Казалось, дерево вот-вот вышагнет из своего квадратного башмака.
– Ветеран Афганистана. Только из Чечни приехал.
– О-о, да таких у меня сколько хочешь. Вся охрана из таких, – разочарованно протянул Роберт и пошел за сцену, в гримерную, где переодевалась вечерняя смена официанток.
У Юрия Соколяка выросли уши. Он сидел за столиком один, пил пиво и пытался вслушиваться в разговор, проходивший между сидящей неподалеку красивой девушкой и его «объектом». Но музыка, черт ее раздери, играла, как нарочно, громко, да и речь у наблюдаемых была какая-то новая, будто нерусская. Не привык Соколяк к такой речи. «Жаль, что оперативной поддержки здесь не обеспечить. Все с колес, все с колес», – сетовал он, думая о пепельницах с микрофонами и прочих штучках, облегчавших жизнь «слухачей» в добрые советские времена. А тут какая спецподготовка – тут времени нет клиенту дома жучок подвесить. Сквозь «Звуки Му» до него доносились то пугающее в Машиных устах «геостратегия – это круто», то логиновские смягченные окончания в жестких словах «мы им таких тер-рористов покажем, таких залож-жников»!
«Покажешь, покажешь», – приговаривал про себя Соколяк, с радостью отмечая, что голос «объекта» с прибавлением в составе его крови спирта становился громче. «Покажешь», – ухмылялся шпион, улавливая знакомые имена Картье и Марии.
Он достал мобильный и позвонил. Прием был слабый – пришлось выйти на улицу. Охранник, сидевший у входа, странно посмотрел на Юрия и несколько раз кивнул, как подчиненный начальнику, низко наклоняя затылок.
– Что, братеня, как служба? – на ходу спросил Соколяк. – Все кучеряво?
– Точно так. Только там веселее было, товарищ майор, – уже в спину отозвался охранник.
«Да, разбросало служилый люд. Кто за тех, кто за этих, а кто – всякую мразь сторожит». Соколяк не испытывал ностальгической теплоты к бывшему однополчанину, тем паче, что не помнил его лица. Не помнящий лица не ведает сочувствия.
Логинов проводил Машу до дома, но заходить не стал.
– Как знаешь, – не особенно упрашивала и Маша. Володя раздосадовал ее. Она, конечно, рада полученным деньгам, но все-таки она женщина… Или как? Что он все о заложниках да о заложниках! Зануда. Немец. Нет, не зря его Ута присмотрела.
На прощание Логинов все-таки догадался поцеловать девушку в щечку. Поцелуй вышел неловким, пришлось согнуться наполовину, так что он, как большая птица, клюющая зернышко, зацепил Машину сережку. Та даже вскрикнула от неожиданной боли. Но все равно лучше так, чем никак.
По дороге домой с Володей вышла еще одна нелепость. По пути от метро возле него остановился милицейский уазик.
– Мужчина, остановитесь, – окликнул его из машины один из стражей порядка. В салоне Логинов различил троих.
– Да вы не бойтесь. Вы подойдите сюда просто, – продолжал милиционер. Он вышел из машины и ждал Логинова.
– А в чем дело? Зачем?
– Дело самое обычное, гражданин. Документы ваши покажите. Паспорт, прописку. Будьте любезны.
Логинова так и подмывало сдерзить маленькому прыщавому лейтенанту.
– Что, ЛКН покоя не дают? – с этими словами Владимир протянул паспорт. Лейтенант внимательно прочитал все, что было написано в книжечке, даже, как показалось Логинову, само слово «ПАСПОРТ» старательно изучил и, закончив наконец эту работу, протянул документ спутникам в машину.
– У вас что там, как в Америке? Компьютеры завели? Вот мой дом, что вы там проверяете?
– Вы, гражданин, не трезвы и пьяны. Сядьте к нам, проедем в отделение.
– Да вы что, лейтенант! – начал всерьез сердиться Логинов, за десять лет так и не поумневший, не научившийся примиряться с постсоветской действительностью. – Я же порядок не нарушаю. Я домой иду. Вот мой дом! Через дорогу перейти!
– Гражданин, садитесь. Вдруг вы на дороге споткнетесь, машина вас переедет пополам, а нам отвечать. Недоглядели, скажут нам. А так – получается, у нас профилактика. И давайте, давайте, не задерживайте. Вас, гулящих, много, а мы на работе.
– Это точно, что на работе. А не на службе. – Логинов понял, о чем тут речь. Вечерний патруль, судя по всему, интересовали логиновские карманы, уж больно вид у него был заграничный и праздный. Никак нельзя пропускать такого сладенького!
Логинов успокоился – карманы его были надежно пусты. Он сел в уазик и там сразу сообщил об этом смягчающем его вину обстоятельстве. Но менты, видимо, не поверили и покатили в отделение.
Соколяк проводил глазами патрульную машину и стал ловить такси.
В отделении, да еще не в своем, а чужом, далеком, Логинову сразу не понравилось. Прыщавый лейтенант и здоровенный сержант с лицом, не обезображенным интеллектом и напоминающим наковальню, поочередно подталкивали его в спину, хоть и легко, но ощутимо напоминая о правах человека, направляющегося в обезьянник. Камера была пуста, и это совсем расстроило Володю.
– Эй, товарищ лейтенант, а оформлять поступление будете? А опись имущества? – подал голос Логинов, но получил в спину очередной тычок и обнадеживающий ответ:
– Грамотей, да? Оформим. Оформим все как положено. У нас ведь на все положено!
Перед входом в обезьянник Логинов сделал длинный шаг и обернулся:
– Вы нарушаете. Я не пойду.
– А ты адвоката попроси. – Лейтенант подошел вплотную и пихнул Володю ладонью в грудь. Но тот уперся прочно.
– А, вот так?! Пойдё-ошь. Сейчас пойдешь. Ну, Коновалов! Чего смотришь?