Поползав до пота по Всемирной паутине, Юрий нашел и «Вымпел-Союз», и Межрегиональную общественную организацию «Вымпел», и Международную (боже мой, сколько ж их расплодилось, еще подивился он), – и везде членом правления состоял А.А. Миронов. Но все это, по мнению Соколяка, больше походило на дела скорее «пенсионные», ветеранские, а вот о волновавшем его Аналитическом центре ФСБ Интернет упорно молчал, что русский, что англоязычный.
Пошел мелкий противный дождь, московский октябрь брызгал в лица холодом, но сие обстоятельство вовсе не расстраивало Соколяка – в такую погоду вряд ли кто из нужных ему людей отправится на дачу. И тут современный мужчина оказался прав – поэтому уже с субботнего полудня информированные консультанты в разных концах столицы искали в архивах, списках, книгах сведения о «Полковнике» и специфике его занятий. К концу дня Соколяк знал уже кое-что об «афганской» биографии разведчика Миронова, о его работе в аналитической группе по мусульманской оппозиции. Стало уже теплее, но все это было двадцать лет назад. А о сегодняшнем дне, о загадочном Аналитическом центре по-прежнему не говорилось ни слова.
Завершив сбор открытых данных, Соколяк съездил на Курский вокзал, среди массы старушек с табличками «Сдаю комнату» выбрал подходящую бабулю и выкупил у нее халупу в нешумном местечке на четыре дня.
Тем временем ничего не подозревающий о таком интересе к своей персоне Андрей Андреевич Миронов с субботнего утра вел интенсивную жизнь. Отоспаться ему не дали, ранним утром его поднял звонок Ларионова, чей голос звучал столь непривычно бодро, что сонный Андреич не решился всерьез обругать старика за бессонную бесцеремонность.
– Какие гости, какой визит! Иван Александрович, помилуй тебя бог, ты часы себе купи или давай я тебе подарю. В такое время даже к любовнице не приезжают! Да и то уже не про тебя роман, – ворчал он, разыскивая ускользнувшие куда-то собственные часы с браслетом-змейкой. Но Ларионов упорствовал, настаивал на скорой встрече.
– Надо, Андрей Андреич, просыпайся. Я тебя, чай, тоже не с подруги снимаю. В наши годы отсутствие женщины воспринимается с облегчением, так вы говорили. Дело мое важное, безотлагательное.
– Ого, слова-то какие вспомнил? Только не отсутствие, а отказ. Осознаешь разницу подходов? Нет? Ладно, приезжай, объясню, – сдался заинтересованный Миронов.
Уже через два часа, свеженький, бодрый, он ждал прихода старого «камарада» с рыбкой-севрюжкой, сыром российским, нарезанным изящно, не в палец толщиной, да с лимончиком, да с коньячком. На низком журнальном столике в гостиной стояли, как часовые, три рюмки – Ларионов грозился привезти очень серьезного гостя. В Андрее Андреевиче любопытство было развито чрезвычайно, но бывший представитель бывшей разведки бывшего Советского Союза в бывшем Кабуле запоздал на добрые полчаса, и когда наконец гость позвонил в дверь, подгоревший от нетерпения Миронов готов был высказать ему все накопленные соображения о немалой пользе пунктуальности при наличии свежей рыбки. Дома, в одиночестве, он мог либо спать, либо пребывать в состоянии кипучей деятельности, его организм не переносил ожидания. Ежели хотя бы Настя разделяла… Но она, стрекоза, упорхнула на дачу. Знает он эти дачи. Как пить дать, с очередным дружком.
– Ну ты, Игорь, наверное, пешком шел! – вместо приветствия встретил он Ларионова. С его спутником, возвышающимся темным силуэтом за спиной высокого Ларионова, он и не поздоровался, лишь молча кивнул – проходите, мол, что на сквозняке стоять.
Ларионов, за что крепко ценил его Миронов, был мужик простой, на случайное да внешнее умел не обижаться, с легкостью отшелушивал зерна от плевел загрубелыми, крепкими еще пальцами души. Он, не снимая ботинок, прошел вслед за хозяином в гостиную и уселся в кресло:
– Заблудился в Москве-то человек. Давно не был.
– Что ж ты не объяснил? У нас метро простое, не лондонская подземка. И народ вокруг сердобольный. Даже с утра.
– А ты с утра по звездочкам пошел? Добре, добре, хороший знак! – сменил тему Ларионов, жадно поглядывая на лимончик и рыбку.
– Коньяк по утрам не только вреден, но и полезен.
Миронов повел головой в сторону гостя, замешкавшегося в коридоре и с сопением стягивающего там башмаки. Ларионов с сомнением пожал плечами, хотел о чем-то Андреича предупредить, но не успел – полковник Курой уже заплыл в комнату и замер, изумленно уставившись на стену, на древний кинжал, темнеющий полумесяцем на малиновом небе обоев.
– Да, вещь знатная. Вижу знатока, – одобрил гостя Миронов, уважительно оглядывая его и оценивая в килограммах. Он хотел еще что-то добавить, но вдруг осекся. Нет, этого просто не могло быть!
Курой перевел взгляд на хозяина, и его черные глаза-озера, поглотившие уже столько дождей времени и ливней событий, вышли из берегов.
– Мистическая сила ваша! Подполковник Курков! – первым преодолел остолбенение афганец.
– Точно. Она, – только и развел руками Андреич. На его окаменевшем лице глаза и рот открылись неестественно и пусто, как у трупа. Ларионов даже испугался за товарища – оно ведь как бывает, все же возраст…
Сидели долго. Посланец Ахмадшаха, все-таки пивший коньяк, да и водкой тоже не пренебрегавший (перед кем здесь в праведника-то изображать), вспомнил о добрых старых временах. Тепло было у Миронова. «Правильно и нравственно», как тот формулировал. Так же тепло, но в то же время и непривычно, и странно было Ларионову, оказавшемуся случайным пальцем судьбы, пожелавшей вновь свести двух разведчиков. А разведчики, считал Ларионов, – это люди не пустые, они знают, как на самом деле и что почем. Вот для чего встреча. Она как стежок хирургической нитки, чтобы стянуть ткань времени, казавшуюся трагически, непоправимо рассеченной на разные судьбы. Да, были враги, были друзья, были идеи… Это правильно, что все вернулось на круги своя, потому что не была прожита до конца, потому что не выгорела изнутри, а лишь была притушена та их «афганская» история. Не зря, не зря бежал к телефону. Интуиция – она и в старости интуиция…
– Да ты, Иван, еще не знаешь всей цены, всей цены твоей интуиции, – подгонял Миронов, разливая по рюмочкам. Близился вечер, а взаимное изумление угомонить так и не удавалось. Помимо судьбы Масуда, крепости южных границ, помимо рвавшихся в Европу взрывников Назари, Андреича беспокоила зримая конечность закуски по сравнению с безбрежностью интуиции. Ларионов уже ходил раз за коньяком и рыбкой, но в расчете материи, видно, закралась у них ошибка. Миронов ощущал непосильную потребность скорее поделиться своей да ларионовской интуицией, а заодно и пополнить запасы склонной к иссяканию материи. Он позвонил Балашову.
– А надо? Зачем чужие? – осторожничал Карим-Курой, и его вяло поддерживал Ларионов, но Андрей Андреевич лишь махал рукой.
– Отстали. Отстали от времени. Ну, он-то понятно, у него война, в горы загнанный. Но ты-то что? «Итоги», поди, смотришь, «Вести»? У нас сейчас новый способ хранить секреты. Новый и единственный надежный. Секрет передается журналистам… Да, желтым, синим, красным, любым… А они из него лепят всякое. Небылицы, кто что. И им никто не верит. Ничто так не скрывает правду, как сама правда. Ха. А парень – парень о нас пишет. Пока так себе пишет, но о нас. Да, хочет правду. И немцы тут как раз, интересы – все, что нужно тебе, полковник. Привыкай, это Москва!
Как известно, Андрей Андреевич умел убеждать. Он рассказал Курому, что за Балашовым и его Логиновыми и Гайстами наверняка просматривается БНД, и уж их-то новый поворот, намечающийся в сценарии, во как заинтересует. Террористы через Россию в Германию – это не какая-то вшивая гуманитарка в Ингушетии. Назари – это не «Хьюман Сенчури». Назари – это правильный мужчина, он научит уважать специалистов. Научит Запад мудрости бойца Прикаспийского военного округа товарища Сухова. Все важные люди будут при работе, и там и здесь!
– «Хьюман Сенчури»? А кто занимается «Хьюман Сенчури»? – насторожился афганец, вспомнивший об Аптекаре. Пожалуй, совпадений на сегодняшний день ему хватило сполна. И еще одна неслучайность обеспокоила полковника: в восемьдесят девятом именно с Мироновым он со стороны Ахмадшаха занимался условиями безопасного вывода 40-й армии. Так вот: от военных были тогда с ним люди Большого Ингуша, оттого и связь у Масуда с ним давняя. Оттого и «Хьюман Сенчури». Вот клубок тогда навязали, накрутили! Что, опять случайность? Или Андрей Андреич с Большим Ингушом, как русские говорят, в одной упряжке скачут? Говорили ведь, что у них тут Афганистан людей накрепко повязал, что делятся они теперь на два лагеря – кто там был и кто не был. Хоть и говорят, что теперь Афган – дело прошлое…
– Да, с этим «Сенчури» очень у нас непонятно. Люди иностранные пропали. Швейцарский гражданин, не желающий нашим чеченцам помогать… Ну ничего, вспомнят еще.
К приходу Балашова речь хозяина и его гостей утратила простую логико-семантическую структурность, но менее понятной от этого для собеседников не стала. Можно сказать, они только и пообвыклись друг с другом, только и начали «говорить по понятиям». От смысла к смыслу.
– Это он о нас. Мы его продвинем. Можем, потому что обладаем, – представил Игоря Андрей Андреич, принимая принесенный провиант.
– Наш «Хьюман», – кивнул вошедшему Ларионов. Он чувствовал уже себя, как дома. Устал он от оружия, от заложников, боевиков, не к ночи будь сказано. Программу «Время» бы поглядеть, да и по стопочке, для полировки. Без злоупотреблений. – Садитесь, товарищ Б. Вам, наверное, штрафную?.. Ну что, повторим? Андрей, повторение – мать учения.
– Повторение – мать заикания, а не учения. Вот, Игорь, тот самый наш резидент тогдашний в Кабуле. Фарсист. Из самых грамотных.
Балашов сразу же признал своего персонажа и чуду персонификации обрадовался невероятно. Он уже за это любил Ларионова, ну прямо почти такого, как он его и выписал. Надо же, привелось поручкаться с прототипом…
Единственное, что мешало Балашову раствориться в нереальном, но действительном, была насупившаяся черная гора, безмолвно, но шумно попивающая чай из огромной пиалы. Гора ощупывала его пристальными угольками.