Курой усмехнулся в черные еще усы. Ему было известно, чем вызвана досада маршала. Русские генералы обещали поддержку, и уже боеприпасы стали пополнять арсеналы полевых командиров маршала, но вдруг Кремль испугался. Говорили, что Москву одернули из Вашингтона, и она зайцем метнулась в кусты, словно то были уже не русские, а немцы, итальянцы или поляки. «Стабильность важнее амбиций», — оскорбительной глупостью угостила Фахима Москва, а один из ее дипломатов произнес высокомерно: «Нас пока устраивает Карзай». Другой, постарше, рискнул дошепнуть на ухо человеку маршала: «Пока Америку устраивает Кадыров в Чечне».
Фахиму совершенно не ясно было, при чем тут Чечня. Или русские позабыли, что есть Афганистан и что значат северные афганские командиры для всей Азии, для всего мира?
— Иран помогает Хакматьяру, но и нам аятоллы могли бы стать союзниками, — произнес Фахим. Курой оживился. Наконец, разговор приблизился к той теме, которую он ждал. Только не думай, Фахим, что Курой будет и дальше таскать угли из костра, не получив того, что ждет.
— Путь к нам — через Исмаил Хана. Ты договоришься с ним? Ты договоришься с Дустумом, уважаемый маршал? Даже если договоришься, иранцы не поверят в это. Для договоренности нет пока основы. Вот если бы ты смог идеей объединить командиров… Как Ахамад Шах Масуд…
Фахим вспыхнул.
— Идея Масуда — это и моя идея. С ним умерло только его имя. А мне не нужен военный союзник. Мне нужен союзник темный. Мне нужен слух о союзнике! Понимаешь меня? Американец должен бояться не войны со мной, а этого слуха. Он должен как можно скорее понять, что следующее покушение на меня — это война с силой, ему не видной, угрозой, стоящей в тени, за его плечами.
Курой снова усмехнулся. То, что сейчас сказал ему маршал, пахнет государственным переворотом. Это не контрразведывательная операция.
— Не хмурься, воин. Мои иранские друзья помогут тебе. И в нашем общем деле, и в твоем личном. Тем более что до меня дошли слухи, будто французы нашли след ассасинов, убивших Панджшерского Льва. Конечно, только имена.
Маршал неожиданно проворно перегнулся через стол и приблизил маску к самому лицу полковника. Сквозь аромат розового масла пробился дух баранины, густо приправленной травами. Курой вспомнил о судьбе президента Хафизуллы Амина. Так ли пахло блюдо, то ли погубившее Амина, то ли, напротив, облегчившее ему уход? Ходили слухи, что он, отравленный, отстреливался из автомата и собой прикрыл дочерей. Или дочь? Еще говорили, что повара не пожалели чеснока.
Вспомнил Курой и собственную юность. Дом дяди, мудрейшего Пира аль-Хуссейни. Тысячу лет назад это было, когда дядя отправил его в дорогу за правдой. И ведь за миром! Об этой части поручения, задачи, миссии Курой успел позабыть. Двадцать четыре зимы прошли. Правда, за которой он пошел, тогда представлялась ему огромной, но далекой, как солнце.
А теперь? Теперь правда сосредоточилась в точку, махонькую и бесконечную в свернутости, как пупок. Пройденный путь привел его к открытию, что нет добрее мира, чем мир их варварской борьбы. Благополучнее — есть. Но добрее — нет. Зло существует и множится до тех пор и там, где есть ложь, выдающая себя за правду. «Дорог много, а путь один. Можно привести к водопою стадо баранов, но не затолкать в рай и одного человека. Победи своего раба в бою и не иди в бой с рабами», — так напутствовал Карима дядя, отправляя в Кабул двадцать четыре года назад. Тогда Кариму, будущему полковнику Курою, было яснее ясного, о чем говорил Пир, вождь племени вазаритов. И от руки доносился аромат розы. А ведь последовать за мыслью Пира Курой готов лишь сейчас. Мужчину не привести в рай, но рай есть в самом человеке. Ясность и покой. Ясность в пупке правды — и есть избавление от зла. А мир без правды не только невозможен, но и не нужен, как не нужна на самом деле маршалу Фахиму власть. Вот перед полковником нынешний вельможа. Думает о власти и врагах, а пахнет маслом и бараниной. Неужели и тебя, Карим-Курой, ждет такое будущее, плыви ты и дальше по реке войны к собственной армии и власти? Неужели и тогда не познать нового о правде и мире?
— Что скажешь, полковник? — перерубил мысль разведчика маршал. Его ухо так и ждало ответа вблизи полковничьих уст, хоть за мочку кусни.
— Думаю, что хорошо, когда знаешь имена убийц. Вспомнил бедного президента Амина. У меня был учитель, он учил не идти в бой с рабами.
— О чем ты?
— Ему было сто лет, а он одолел меня в рукопашной. Этот урок он преподал мне за день до того, как я отправился в путь и нашел Ахмадшаха. И через день после того, как к моему учителю приехал искать союза Зия Хан Назари, нынешний Великий Воин. Отчего учитель отправил меня в Кабул, а моего брата — к Назари? И для чего теперь я с тобой? Не для того ли, чтобы свести начало истории с ее концом?
И Курой напомнил о просьбе, которую долго носил в себе.
Фахим отпрянул от полковника. Он услышал не то, что хотел. Но он понял Куроя. Тот не станет ничего делать, пока не получит обещанного.
Фахим не понимал замысла полковника — зачем тому убийцы Ахмадшаха. То ли у него своя доля, то ли ищет компромат, готовя свое будущее? Сам намеревается стать большим игроком? Или, наоборот, бежать в покой?
Маршал за своими заботами нечасто вспоминал о том, на каком условии разведчик Масуда встал на его сторону. Маршалам кажется естественным, что люди служат им просто потому, что они — маршалы. И теперь, услышав напоминание из уст Куроя, он в первую очередь подумал о том, что Курой стал ненадежен, и стоит ли усиливать его позиции, чтобы тот, использовав знание об истинных убийцах Масуда, вырос в командира, влиянием опасного самому Фахиму? Но кто же тебя защитит от второго, от третьего покушения, если ты откажешь Курою? — нагнала первую мысль вторая.
— Хорошо, воин. Я выведу тебя на тех людей в Иране, которым ведомы многие темные тайны недавнего прошлого. Помоги сделать то, чем я поделился с тобой, с воином, которому я верю как себе, а я завтра же займусь твоим делом. Это люди, которые столетиями не вмешивались в происходящее, а только собирали тайные знания в ожидании какого-то своего часа. Века. Тысячелетия. И мне непросто выполнить твою просьбу.
— Это была не просьба, это был наш договор, — твердо сказал Курой, но добавил, что подумает, как провернуть то, о чем попросил его патрон.
Курой призывает Логинова
Не так много времени прошло с того разговора, и Курой призвал к себе Логинова. Последний приятно удивил афганца. Все ж таки сохранил Андрей Андреевич умение окружить себя людьми не пустыми. В Логинове полковник не усмотрел журналистской торопливости и специфической, усиленной, циничности, зато увидел то ценное, что сохранилось в ветеранах, прошедших старую войну. Отметил Курой и логиновский шрам. Настоящий мужчина — в чем-то истинная женщина, только скрывает интерес к внешнему с большим тщанием.
— Это от того подвига, когда под знаменем полковника Миронова вышли? — сразу после короткого приветствия спросил он гостя и принялся за расспросы об общих знакомых — Андреиче, Балашове, Ларионове, Рафе. Потом он долго, почти не перебивая, с выражением серьезности и сосредоточенности, выслушал рассказ об ожидании Логиновым интервью с Масудом и том, что приключилось затем. И о работе на немецком радио, и об истории с покушением. И лишь когда Владимир упомянул о туркмене Чары, по темному лицу собеседника быстрой тенью пробежала улыбка.
Еда была хороша, вода свежа, чисты полотенца. Беседа съела и вечер, и ночь, и сахарную голову утра. Логинову не хотелось уходить. В общении с этим афганцем он словно снова обрел качество бинокля, сквозь который великан может рассмотреть карлика и наоборот.
В большой аудитории сидели абитуриенты, человек сто. Было душно, но окна оставили задраенными — Володя еще подумал, что экзаменаторы опасаются подсказок — на улице толпились родители. Преподавательница выдала ему билет желтого цвета. «Желтый билет?» — переспросил он. В сердце голубицей трепыхалась тревога, написание сочинений не его сильная сторона. Только дойдя до парты, он перевернул листок и прочел вопрос: «ПОДВИГ СОВЕТСКОГО СОЛДАТА В ТРЕТЬЕЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ». Он обернулся. Преподавательница проводила его строгим взором из-под очков. Он оставался последним, остальные уже строчили. Он был Балашовым.
Он помнил советы, как писать вступительные сочинения. Сперва следовало изобрести главный тезис, потом от введения ступеньками поднять план к заключению, где следует изложить вывод. Заключение необходимо подкрепить примерами из достойных произведений.
Тезис приснился сразу. Советский солдат — воин-освободитель. Только кого и что он освободил? А вот что: великую советскую литературу! Гроссмана, Галича. Отчего Запад ему никак не простит Сталинград? А оттого, что в Сталинград не ходят за хлебом. Если туда — то за Галичем и Гроссманом.
Во сне Логинову было совершенно ясно, что лучшего, более ясного сочинения не сотворит ни один абитуриент или какая-нибудь абитуриентка. Но для взыскательной очкастой дамы он решил добавить пассаж, который даже ей все объяснит:
— Кого победил воин-освободитель? Воин-освободитель одолел европейца. Чистого и голубоглазого. Бюргера просвещенной цивилизации. Того, который всегда побеждал, переживал и смерда, и аристократа. Его не остановить на пути к кристаллическому счастью, подобному молекуле натрий-хлор, но встал на пути Сталинград. И растворил голубоглазый кристалл в казахском чае.
Таким введением он остался удовлетворен и перешел к основной части. Он написал фразу, которой опять же остался доволен: «Из современной классики воина-освободителя наиболее выпукло отразил прозаик Балашов в романе „История всадника“». Тут Логинову очень захотелось, чтобы другие узнали о том, что он и есть автор, и он оглянулся к соседям… Те продолжали кропать, только многие уже успели обрасти бородами, стали похожими на форменных моджахедов. Сидели как попало, кто в тюбетейке, кто в чалме, кто в масудовке, кто в кипе. До него им не было никакого дела. Тогда он решил в самом тексте скромно упомянуть о себе.