«В романе, как известно, три центральных персонажа, каждый из которых олицетворяет парадигму войны и подвига. Один — это гэбист Миронов. Материалист, государственник, он использует мистические и антимарксистские силы себе во благо. Государство — это он. Гэбист Миронов считает, что истоки третьей мировой войны лежат в борьбе за энергоресурсы и определяются интересами государств и финансово-промышленных групп. Внутренняя драма его образа — в убеждении, что государство Россия в этой борьбе изначально проиграло, как николаевская империя в 1914-м. Но сам Миронов, хоть и государственник, проигрывать не спешит. Он укрепляет свои позиции в истории для сохранения себя как идеи в исторически-дарвинистском смысле. Он участник войны, которая длилась до самого развенчания диалектики и социального дарвинизма. Он в рядах марксо-дарвинистов сыграл историческую роль пятой колонны. В этом его освободительное значение. В силу наличия типических признаков, выраженных даже в его индивидуальных особенностях, Миронов дал название целому историко-символическому пласту — мироновщине!
Вторую фигуру, олицетворяющую парадигму воина-освободителя, являет собой антипод мироновщины. Это диссидент. Прототип — мой друг, друг писателя Балашова, Владимир Логинов. Именно освобождением от Логинова Миронов оправдывает свое отделение от государства. „Я веду одну войну, за сохранение моего ордена, моего племени, моего гена. Мой ген не принимает и не порождает ненависти. А вы и это государство — породили друг друга взаимной ненавистью и взаимной необходимостью. Я не принимаю вас обоих“, — говорит его холодными устами мироновщина. Тем более велика освободительная миссия Миронова, что его специфическое мироновское рацио одолевает рацио Логинова и тот приходит к мысли об отъезде на Запад. Но и диссидент в этом отношении выступает в роли освободителя. Он исходит из того, что в мироновщине — олицетворение государства, не освободившего даже тех, кого могло бы освободить. И для того, чтобы изжить в третьей мировой мироновщину, он должен изъять питающую ее почву, то есть себя. Жертвенный солдат, проигравший солдат-освободитель.
Но пером автора создан и третий. Афганец-моджахед Курой, он же Черный. Он герой. Он победил Миронова еще в самом зародыше третьей мировой войны. Он изгнал и мироновщину, и Логинова, да так, что подрубил их корни в их собственном государстве, а, проще сказать, корни самого этого государства. Таким образом, погубив империю зла, и не дав ей провиниться в третьей мировой.
Логинов и Миронов — только временные — в силу сравнительной временности своих исторических ролей — попутчики Черного, как собаки — попутчики человека ввиду многократной укороченности биологического срока их жизней. Но Черный — это настоящий воин-освободитель третьей мировой! Его Сталинград — охранная грамота и от сталино-коммунизма, и от гитлеро-фашизма, и от фашио-исламизма, и от…»
Тут Логинов запнулся. Он не смог найти продолжения. Хотел было написать, бушизма, но что-то его не устроило, и он проснулся. Проснулся, а на губах солоно стало словами поэта: «А бойтесь единственно только того, кто скажет я знаю как надо». Вот и продолжение, оно же и завершение.
Логинов снова вспомнил встречу с афганским полковником и ему, проснувшемуся, стало ясно, что Курой покровительствует ему вовсе не из альтруизма и не ради дружбы с Мироновым, а потому, что готовит, откармливает журналиста для дела, которое нужно ему самому. Но досады от откровения «быть использованным» он, впервые в жизни, не испытал. Больше того, впервые добром помянул Шефа с «РЕГ». Используй и будь используем. На всю глубину твоей ясности. И не говори, как надо!
Не испытав отвержения от осознания своей роли, Логинов осознал и другое, совсем уж новое для него и важное: в таком положении он гораздо более свободен, чем в состоянии частицы, стремящейся открепиться ото всякого притяжения, стремящейся первым делом не быть используемой, движимой иллюзией независимости. И стали яснее очертания той функции, ради которой откармливает его полковник. Только для Куроя это — функция, а для тебя Володя Логинов может стать и миссией!
И бинокль на сей раз не подвел его.
Вернер Гайст в действии Весна — лето 2002-го. Афганистан
Володя Логинов не ошибся. Курою, который раздумывал над тем, как ему помочь маршалу Фахиму обрести союзников в новой борьбе за власть, уже против пуштуна Карзая, пришло в голову использовать Логинова-журналиста. «Вы сможете сделать так, чтобы Карзаю костью в горле встало его подобострастие к американцам? Разве мы с вами исключаем то, что он заранее согласился стать тем, кем он стал, занять место Масуда — логика ведь не исключает того, что его патроны объяснили ему эту часть их плана»? — предложил доказать Логинову такую лемму афганец. И Володя протянул Курою твердую ладонь. По рукам… Согласие действовать по плану Куроя грозило Логинову смертельной опасностью, и колесо его судьбы завертелось с удвоенной скоростью вокруг оси, уже угадываемой им.
В начале апреля по Кабулу поползли слухи о скором конце Карзая. Люди сперва шептались, а потом в открытую стали говорить, что «пиццерийщик»[46] не сумел ни убрать, ни ублажить знаменитых воевод-моджахедов, таких как маршал Фахим и генерал Дустум, и теперь те примутся нарезать по-новому пирог власти. Авторитет центрального правительства таял на глазах, и семена слухов, свидетельствующих о его слабости, падали, к бешенству президента и неудовольствию его патронов-американцев, в благодатную почву. Страна ждала всходов.
И вот запылал в Кандагаре дом брата президента. Карзай-младший имел свой бизнес, торговал оружием — с талибами, с американцами, с иранцами. Вот уж кому война мать родна… Пожар возник в самый неподходящий момент — эмиссары талибов как раз привезли в дом «Стингеры». Ракеты взорвались прямо на складе, устроенном в его доме, сделка рухнула вместе с жилищем. Самого хозяина дома не было. Скандал замяли, вовремя заткнув рот нескольким борзописцам, ЧП списали на вылазку талибов. Но из южной столицы в Кабул потянулись язычки пламени, жгущие ухо президента угрозой, — последнее предупреждение тебе, Хамид. В следующий раз взорвем, когда брат будет дома.
Карзай-старший сменил охрану. Теперь его жизнь сторожили лишь волкодавы-американцы.
Тут-то в известной швейцарской газете появилась обширная статья некоего Вернера Гайста. Журналист начал с покушения на маршала Фахима, но вердикта не выносил, а лишь использовал как мостик к другому покушению: Гайст приоткрывал завесу над историей убийства Панджшерского Льва. Он не стал первым, кто решился высказать догадку о связи покушения на лидера таджикских моджахедов, произошедшего 9 сентября в Ходжа-Бахуитдине, с 11 сентября в Нью-Йорке. Гайст сослался на расследования журналиста «РЕГ» Владимира Логинова, но рассказал и свою историю о том самом Логинове и о российском журналисте Кеглере, которые в течение нескольких дней провели в соседстве с будущими убийцами Льва Панджшера. Изюминка «стори» заключалась в том, что швейцарец разыскал обоих и выяснил, что они знают о покушении гораздо больше, чем сообщали газеты в дни событий! Оказалось, что Логинов случайно, со скуки взявшись снимать эпизоды их прозябания в Ходжа-Бахуитдине, через стену записал разговоры соседей по мобильной связи, на арабском. Об этой записи никто не вспоминал, пока недавно и тоже по случаю черновую запись не показали знакомому арабисту. Арабист перевел то, что говорилось за кадром и за стеной. Оказалось, что в словах содержались прямые подтверждения того, что покушение на Масуда должно произойти не позже начала октября, потому что иначе все без толку. Швейцарец объяснял это тем, что, видимо, террористы действовали по чьему-то плану, по которому убийство Масуда должно было предшествовать даже не 11 сентября, а последующему объявлению США операции возмездия в Афганистане!
Больше того, дотошный Гайст сослался на анонимный источник во французской разведке и сообщил, что Лэнгли призвало Хамида Карзая «под ружье» еще до 9 сентября. А тогда нынешний президент еще торговал в Нью-Йорке пиццей. В этом не было бы ничего особенного, если бы вслед за встречей с людьми из ЦРУ афганец не связался с одним из своих родственников и не сообщил печальным голосом, что скоро их снова призовут на службу, а талибам придет конец. «Вернешься в Кандагар?» — спросил родственник, близкий к королю Закир Шаху, доживавшему век в Италии. Сановный родственник привык к таким слухам — в иммигрантских кругах бывшие моджахеды нередко били себя в грудь. «Нет, — ответил Карзай, — в Кабул. Увы, время Панджшерского Льва прошло, кто-то должен объединить страну».
Родственник рассмеялся такой нелепости, обидев тем самым Карзая, и тот выпалил в ответ заносчиво: «Все уже здесь решено!» Надежный источник, если верить Гайсту, утверждал, что этот разговор был прослушан французской разведкой. Только предупредить Масуда французы не успели.
У французов эту информацию выменял полковник Курой — по крайней мере так он объяснил это Логинову. Афганец, передавая материалы, не скрывал, что Логинов может им не верить. Как тому проверить информацию французской разведки? Позвонить родственнику Карзая?
— В конечном счете мир зиждется на вере, а война — на неверии. Проверить на вкус можно, только выбрав.
Логинов долго раздумывал и над словами полковника, и над своей жизнью, своим опытом, слова эти, по большому счету, подтверждающим. И над тем, что предпринять. Раздумывал целых полчаса. Прикрыв глаза, дробно вдыхая сухой воздух в низ живота, пропуская его через центр хара, так, как в давние времена его научил мастер карате Коваль. И принял решение пойти по пути, предложенному афганским полковником. На афганской земле афганец обязался прикрыть Логинова от гнева Карзая и его хозяев. В меру сил, оговорился полковник, и отчего-то такая оговорка Володю обрадовала. Он даже улыбнулся. Представил себе личико Маши Войтович, ее глаз возмущенной красивой лошади — то есть что значит в меру сил? А вот то и значит. Тут такие игры, не писательские…