Но Карзаю союзники сообщили о согласии Москвы, представив сие большим успехом. Пострадавшего это не сильно успокоило, он продолжал торопить и понукать приближенных, те же изображали рвение в поисках.
А Володя вел праздную жизнь, пока люди вокруг трудились, умывая лица сухим потом. И совесть не мучила его за праздность.
Он перестал бриться, много времени проводил в физических упражнениях (чем у Горца вызвал заметное любопытство), ограничивал себя в еде, исходя из отчетливой потребности, коей он не мог дать объяснение.
Однажды, совершая пробежку, он оказался у колодца. Мальчишки стали указывать на него пальцами и смеяться. Взрослый мужчина прикрикнул на них. Логинову показалось, что он разобрал слова: «Оставьте уставшего устата». Он нагнулся, чтобы посмотреть на себя, на свое лицо, отраженное в колодезной воде, но внизу было черно.
Разве он устал? Нет, он не чувствовал в себе усталости. Напротив. Но ведь нечто видят окружающие его местные Фрейды в его чертах? Что это?
Рядом с очень длинными трубами приостанавливается время. Рядом с колодцами — трубами, ведущими в глубины земли. Рядом со стариками, измерившими значительное и принявшими качество колодцев одиночества и труб, ведущих в глуби космоса. Логиновское время приостановилось, вот что! Старик-иудей из далекого города Фрехен может порадоваться за нас!
Взрослому, если не никогда, то редко, совсем редко дается мировидение, что он в колыбели. В кишлаке Горца — как в колыбели. Это движение ниоткуда и в никуда, без начала и без конца, должно было бы тебя тревожить и даже страшить, Владимир Логинов, страшить оттого, что ты-то, российский западник, знаешь — было начало, рождение, и, значит, вот-вот конец! Знак скорой смерти… Не этот ли знак видят мальчишки на твоем лице? И смеются, мерзавцы! Должен быть страх, потому как меньше всего сейчас хочется умирать. Но нет страха. Колыбель — не начало. В слове Anfang[47], содержится ошибка западничества, которое во всем видит цель, к которой от начала и в путь, и в конце должно быть лучше… Так сказать, прогресс… А жизнь — это сведение в одну точку у колодца начала и конца. У колодца, соединяющего глубь земли с высью космоса. Сумма всего, что будет, проинтегрированная по петле жизни тем великим математиком, который знает, как выбирать зерна сущностного.
Логинов сел на землю у колодца и прикрыл глаза руками. Ему вспомнился Балашов, его рассуждения о множествах подобия, о математике со странным именем Бенуа и еще более странной фамилией. Математик, носящий странное имя Мандельброт, описал множества, которые нельзя покрыть взглядом целиком. Как и нашу жизнь. Чем пристальнее глядишь, тем более множится ее кажущаяся поверхность. «И бойся, единственно, только того, кто скажет — я знаю, как надо». Множества математика, о котором рассказывал Балашов, не схватить взглядом из начала к цели, потому что они пребывают в постоянном процессе дробления, образования каверн и пор в коралле ткани, и снова и снова, но по тому же закону чередования ткани и вакуума, сущности и пустоты. Зато их легко охватить в подобии, если знать главное — закон фрактала. Суть явления, называемого жизнью. Жизнью Володи Логинова. Тогда по бесконечно подобному множеству, придуманному математиком со странным именем, можно взять интеграл, и эта сумма оставленных пустотами сущностей, от единицы до бесконечно малого, клеточного масштаба, и будет целью твоей жизни, господин Логинов! Твоей, потому как именно твой личный признак и есть закон подобия, закон сохранения сущности, значительности в каждом дроблении твоего пути. Интеграл по поверхности, мера которой не равна ни прямой, ни плоскости, ни пространству, а равна соотнесению сущности и пустоты в тебе!
Логинов вспомнил фамилию математика. И отчего-то опять на ум ему пришел старик-иудей из города Фрехен. Он мог бы носить такую фамилию. А мог бы быть отцом Горца и происходить из этих мест. Прямо из этого колодца! Хотя нет, он пустынник. Он — колодец пустыни.
Логинову пришло в голову, что, возможно, ему в заслугу зачтется перед судом истории попытка свести Балашова и Моисея из Фрехена. Один пуст, как опрокинутый кувшин, но он кувшин, готовый принять воду, только переверни его. Второй — вода, мудрая вода. Балашов, искатель подобия, Моисей — носитель подобия. Умелец, кажется, владеющий виденьем сущности пути в остановившемся времени. В его взгляде нет доброты и нет злобы. Во взгляде, отпечатавшемся в памяти, как коготь ворона в песке. А Володя Логинов — нашедший себя, желает ли по-прежнему добра? Цели?
Ему захотелось вознести молитву, но он вспомнил, что не верит в Бога, и с легким сердцем он открыл глаза.
Афганцы собрались в круг, молча разглядывали чужака. Они не подходили к нему.
Он глубоко вдохнул, задержал надолго дыхание, а потом, медленно выпрямляя руки перед животом, словно выдавливая из себя вместе с воздухом мысли, опустошая себя, он высвистел слово «Ман-дельброт!».
Мальчишки, которых не удалось отогнать мужчинам, снова залились смехом. Логинов сам рассмеялся, вскочил одним прыжком на ноги и двинулся дальше. Подальше от цели.
Поединок с Горцем
Чары объявился тогда, когда достигший равенства с собой Логинов меньше всего склонен был вспоминать о данном им поручении.
— Ты просил, Чары нашел, — сообщил туркмен по телефону и потребовал, чтобы Логинов правдами и неправдами обошел Горца, взял денег и отправился к нему.
— Как же я его обойду? Здесь муха мимо него не пролетит незамеченной, а за мной люди смотреть приставлены, чтобы ценного Гайста кто нечаянно не повредил!
— Ты слуга ему разве? Он тебе слуга! Крикни на него и иди себе. Кто тебя удерживать станет?
Логинову очень не хотелось уходить из кишлака, и меньше всего он думал при этом об опасностях, поджидающих его вне опеки Горца.
— Хорошо, Чары, я подумаю, как тут быть.
— Пока додумаешь, мулла Омар перекрестится. Упустишь время — упустишь правду. Правда — что курица, шагом не поймаешь.
— Идти далеко?
Тут туркмен помедлил с ответом, так что Логинову пришлось повторить вопрос.
— Бешеной собаке семь верст не крюк. Здесь все близко.
— Сколь близко?
— Что ты все спрашиваешь, спрашиваешь, Владимирыч! Согнутым пальцем в носу не поковыряешь. Ближе, чем до Мазари-Шарифа.
Логинов присвистнул. Ничего себе, куда забрался туркмен. Наверное, деньги на женщин исчерпал, а идти пустым далеко, вот и решил призвать «кошелек» к себе. Точно, семь верст не крюк!
Логинову было ясно, что никакой возможности без согласия Горца уйти в Мазари-Шариф у него не было, а согласия ему не получить.
Но и бросать Чары там он не хотел — туркмен клялся и божился, будто не из-за узбечек совершил путешествие чуть ли не к Белой мечети, а в поисках того, кого просил разыскать устат. Логинов держался, пока Чары не упрекнул его в барстве. Мол, послал за делом слугу, а потом передумал и бросил.
Логинов отправился к Горцу.
Афганец столовался в мазанке, притаившейся возле дома местного старосты. Раньше, во времена Саурской революции, в этой мазанке учили грамоте детей. Потом здесь осталась жить юная учительница из Кабула. Жила с мужем, тоже учителем. Когда пришли моджахеды, учителя убили, а с его женой поселился командир повстанческого отряда.
В селе неодобрительно отнеслись к убийству ученого человека, и даже мулла не смог убедить селян в том, что от учителя шел грех. И, как только моджахедов поджали талибы, тому, кто в мазанке заменил учителя, под шумок провели кинжалом по кадыку. Кто это сделал, о том ходили лишь слухи, только хозяйка после этого стала появляться на людях. Партизаны ушли, талибы в кишлаке так и не появились, учительница осталась здесь. Селяне знали, что у нее появился мужчина, ее охранитель. Сельский староста хотел было снести мазанку и расширить свои владения, но первая жена старосты, поговорив с женщинами, отсоветовала ему это делать, проведя пальцем по своему горлу.
Когда в доме стал появляться Горец, староста отметил про себя прозорливость своей женщины…
Горец вышел к Логинову на улицу. Владимир знал, кто живет в мазанке, и сразу понял, что не ко времени появился. Из выреза халата от тела афганца шел пар.
Вдруг Логинову захотелось побороться с этим хозяином гор, да не побороться, а схватиться со злой бодростью, со всей злой бодростью одинокого самца. И он поразился сам себе, но не стал корить себя за возникшее побуждение.
— Проходи в дом, устат.
Логинов из приличия хотел отказаться, но ноги сами повели его вслед за Горцем. Зайдя, он отметил: снаружи мазанка и изнутри — крохотный женский дворец.
— Горец, я пойду. Давай говорить не здесь. Здесь не выйдет разговора, — передумал гость.
— Отчего не здесь? Эти стены к тайнам привыкли. На них ковры.
— Тут тепло, слишком тепло. Тут мякоть наружу, как во вскрытом арбузе.
— Значит, ты пришел в чем-то убеждать меня? Хочешь двинуться в путь?
— Угадал, Горец.
— Гадает дурак. Умный знает. Ты волен, я волен. А говорить хочешь — тогда здесь. В этом доме больше нет беды, — с этими словами афганец слегка подтолкнул Логинова вперед, и тот вступил в жилище. Вступил и замер. На него глядело совершенство. У совершенства много ликов, но это светилось теплом спелой ночи. Конечно, в ее доме нет беды! Ему вспоминалась строфа из старой советской песни по встреченную героем девушку, у которой полумесяцем бровь…
— Мне надо идти. Мне остался шаг до правды.
— Как различишь, где она, правда? Уж не Чарышке ли нашему поверишь?
— Горец, это просто. Самое важное приходит в самое неподходящее время. Как я к тебе.
— Ты — желанный гость. Я не звал тебя сюда — ждал, когда сам придешь. Но уходить тебе из кишлака не надо. Имей терпение, и правда сама к тебе явится.
Логинов рассмеялся. Он знал, что его неминуемо усадят сейчас за чай, и уже боролся мысленно с афганцем. И теперь знал, за что. Вернее, за кого! И он не одернул себя за это попрание всех правил, якобы предписанных гостю.