— У меня с полковником договор. Я ему помог в меру сил, теперь его черед. Ваш черед. Мне нужно увидеть тех, кого разыскал туркмен. Мне все равно, кто приведет меня к ним, полковник ли, ты ли, или туркмен. Но тебе тут тепло, а полковник занят делами, так что дай мне проводника, и я пойду.
Логинов отдавал себе отчет в том, что задевает этими словами афганца, и что Чары не советовал ему этого делать. И все равно слова слетали с языка, словно стрелы из быстрого лука.
Горец задумался. Женщина удалилась и принесла пиалы, чайник.
— Полковник только отблагодарит меня, если я удержу тебя силой. Только что мне сейчас его благодарность…
— А что же тебе нужно?
— Я как раз размышляю об этом. Небо есть, земля есть, женщина есть, правда есть. У меня все есть, саиб! Верно, Анахта?
Женщина опустилась на ковер, поцеловала Горцу руку и, обернувшись к гостю, рассмеялась. Ее глаза надолго задержались на Логинове и оглядели его внимательно и дерзко.
Его охватил жар, как будто он глотнул спирта.
— А хочешь, поборемся, Горец? Я против тебя. Может быть, это нужно тебе, у которого есть все, и мне, у которого нет ничего? — вырвалось у Логинова. — Твоя возьмет, и я не нарушу больше твой сельский покой. Моя сторона выйдет сильнее — ты помогаешь мне добраться до туркмена невредимым.
Тут уже афганец расхохотался. Шайтан этот русский. Стоит саиб забот будущего генерала Куроя.
— Поборемся! Знаешь, как уговорить Горца. Врут местные, что ты — уставший устат. Сейчас чай пьем, а когда время борьбы настанет, я тебе сам весть пошлю. Но мое условие: сейчас расскажи, что за людей нашел тебе бродяга Чары. Может быть, и идти тебе незачем, может быть, покажет тебе твою правду Горец ближе. Здесь не один туркмен для поисков годен, поверь мне.
И Логинов ответил согласием. Он хорошо понимал, что афганец столь же хитер, сколь силен, и может без обмана откладывать и откладывать свой вызов. Но русский был при том уверен — долго без причины Горец ждать не станет. Хорошо, что разговор произошел при его женщине. К тому же, если приходится полагаться на случайности, то отчего не положиться на судьбу в таком обличии? Вот ведь итог его поиска — ищущий правду на самом деле ищет любви! А ищущий любви — дойдя до сути — обнаружит, что искал правду. Правду о начале времени. О начале времени — как о состоянии цельности. О начале времени или о его конце. О состоянии целокупности.
Когда Логинов сообщил Чары о задержке, тот изобразил смертельную обиду. Владимиру стало жаль несчастного скитальца, брошенного им на произвол судьбы на неопределенное время. Он не мог знать, что в поход к самому Мазари-Шарифу туркмен отправился с одобрения полковника Куроя. Тот таким образом на свой манер выполнил данное Логинову обещание. Не мог Логинов знать и того, что когда Горец, смеясь, передал Курою суть договора с подопечным, тот ощутил ту тяжесть в животе, которая зовется грузом совести. Он представил себе Логинова мышонком, бегающим за крошками, которые ему подбрасывают то он, то туркмен, то полковник Миронов. И считающим, что бежит за правдой! Но Курой больше не хотел видеть Логинова мышонком. Логинов в его глазах был мужчиной, достойным уважения. Да. Используй и будь используем. Но не переходи границы. Использовать его в силу оперативной необходимости — этим злом Курой готов был обременять свою совесть, но соблазна игры в Бога следовало избегать, дабы самому не стать мышонком. Он не станет уподобляться американцам, возомнившим себя богами… Он запомнил урок, который однажды преподал ему Великий Пир аль-Хуссейни.
— Принеси мне воды из арыка, — попросил его учитель.
Карим — так тогда звался юноша — взял на плечо большой кувшин и отправился выполнять волю дяди. Он любил мир, который создал такого дядю, как у него, и любил воду, и любил глину, и от этого радость звенела в его сердце и отдавалась от стенок кувшина.
— Вылей воду у твоих ног, — повелел Пир, когда ученик вернулся, притащив полногрудый кувшин.
Карим выплеснул воду сперва осторожно, а затем полной струей, пока не опустел кувшин, перевернутый горлом вниз. Падающая вода заворожила его. Совершенство!
— Иди за водой, Карим! — снова отправил его к арыку вождь племени вазаритов.
Карим принес воду, и снова Пир повелел опорожнить кувшин. Когда выпали последние капли, досада ущипнула Карима. Зачем ходил, зачем тащил, зачем выливать то, что ценнее золота?
— Зачем же ты вылил воду? Ведь в засуху она дороже соли и пуль! — строго спросил учитель.
Карим растерялся. Обида поднялась в нем, но он справился с ней, сохранив покорность послушника.
— Я выполнил твою волю, дядя…
— Иди к арыку, принеси воды.
И Карим вновь отправился с кувшином, только вместо радости тяжесть разлилась по телу.
— Вылей воду у твоих ног, — опять повелел учитель. В его голосе не звучало насмешки, и Карим, задержавшись на секунду, разом опрокинул кувшин. Он старался не глядеть на убегающую струю.
— Зачем же ты снова вылил воду? В засуху что смягчит губы наших женщин?
— Ты повелел сделать это, дядя! — с упреком, но и со смирением ответил Карим.
— Иди к арыку. Принеси воды. И думай о губах наших женщин в засуху!
Так продолжалось много раз. В Кариме множилась обида, но потом усталость притупила ее, на смену ее пришла потребность делать и извиняться за содеянное, извиняться перед женщинами за засуху, перед водой, перед Богом, ее сотворившим. И племянник ходил, набирал, выливал, отводя взгляд, плелся обратно, снова и снова, пока, наконец, он не ответил Пиру аль-Хуссейни на повторяемый им вопрос.
— Я не знаю, зачем. Я не желаю больше выливать воду.
— А чего ты желаешь? Только теперь будь точен, мой старший племянник.
Карим задумался. Он желал бы вернуть воду в арык. Но это неосуществимо. Нет, это и не точно. Ведь еще больше он хочет снова выливать воду! Выливать и ощущать красоту, совершенство струи, как в самый первый раз! Вот истинное его желание! И еще появилось желание отправить к арыку самого учителя.
— Говори!
— Хочу, чтобы вы тоже…
— Молчи!
Пир аль-Хуссейни, благородный старец, взял кувшин и с достоинством понес его к арыку. Племянник, сгорая и от стыда, и от любопытства, пошел за ним.
— Смотри, Карим, вот вода, смягчающая в засуху губы матерей и жен наших, — вождь долгой серебрящейся змейкой выпустил живую влагу из кувшина.
Карим впился в нее глазами, стараясь остановить, вылепить в глине памяти след ее бега. Словно творимое зло приоткрыло ему таинство красоты!
— Дело Бога слать засухи и решать, когда лить воду, а когда забирать ее у наших женщин. Но дело твое и власть твоя — познать границу добра и зла. Ищи красоту, а, найдя, оставайся на страже. Велик соблазн стать богом, хоть для одного человека. Одолевай соблазн и выливай воду без страха, как вылил ее я.
Карим тогда впервые без спроса у дяди ушел в ночь. Слезы долго просились из его глаз. Виной тому была жгучая жалость за красоту, которая столь близко от зла и так далеко от губ матерей и жен в засуху!
Отчего вспомнился этот урок теперь? Оттого, что в Логинове Карим-Курой увидел себя. А в себе — учителя! Нельзя уйти, оставив свое прежнее место пустым. Курой готовился уходить. Но разве можно уйти, не дав Логинову права найти настоящий ответ? Уважающий себя уважит и спутника. Курой не позабыл самостоятельности Вернера Гайста. Учел и то, что даже Горец попросил за русского! Полковник Курой принял свое решение. И он отказался от первоначального плана. К тому же ему на ум пришло, что место Логинова в его плане может занять другой журналист, туркмен Чары.
Если бы полковник Курой не изменил своего плана, с Логиновым, скорее всего, произошло бы следующее. Горец отправил бы русского к Чары, и Логинов, безопасно добравшись до Мазари-Шарифа, встретился бы со смертником из лагерей Зии Хана Назари. Этого смертника туркмену подобрал сам Курой с тем, чтобы тот рассказал легенду-догадку о прямой связи между людьми Назари и американским ЦРУ по убийству Масуда и 11 сентября, то есть по началу большой войны. Эту легенду смертник должен был дополнить правдивым рассказом о группах, ушедших из Мазари-Шарифа в Европу.
Смертник был парень подготовленный и смышленый, и афганец не сомневался, что ни Чары, ни тем более Логинов, его не расколют. Ведь Чары и стараться не станет… А дальше Логинов без Чары должен был бы двинуться в обратный путь, но по дороге попасть в руки военного патруля карзаевцев. Весть об аресте журналиста вмиг долетела бы до Кабула, это полковник как следует продумал и подготовил. Офицеры нескольких ведомств и чиновники МИДа первыми узнали бы об этом.
Курой не сомневался, что, пойди дело по его плану, о столь важном успехе немедленно доложили бы самому Карзаю, и тот наказал бы своим подручным в тишине тюремного каземата поработать с Логиновым на предмет его связей с Фахимом или иными тайными врагами. Но пока президент потирал бы руки, европейские журналисты узнали бы о судьбе коллеги такие детали, что подняли бы неистовый шум. Тут надлежало появиться и Чары, который поведал бы избранным ужасные детали охоты, учиненной на Логинова! Своевременная утечка информации из ведомств полностью подтвердила бы рассказ туркмена, и Карзаю пришлось бы освободить журналиста! И тут, на самой вершине комбинации, задуманной афганцем, появился бы сам Логинов и рассказал миру, за что на самом деле его гонят и притесняют! Он рассказал бы то, что должен сейчас передать ему смертник в Мазари-Шарифе. Он рассказал бы… Вот тут президенту Карзаю намекнули бы, что ему следует оставить даже мысль трогать маршала Фахима! После этого миссию Логинова можно было бы считать исчерпанной, и Курой помог бы ему, если выживет, исчезнуть в обеспеченном небытии. Ну а если бы Логинову по ходу спектакля не повезло, его голосом заговорило бы его имя. Имя «русского мертюрера». Даже еще убедительнее вышло бы!
Рискованную комбинацию можно было бы разыграть масштабно и эффектно. Но… После того как Горец рассказал о приходе Логинова в дом и о вызове на ристалище, творец разлюбил свой замысел. Разлюбил себя в роли творца. В этом замысле он не шел к арыку за водой вслед за учеником!