— Большая кошка, — снова усмехнулся Горец.
— Что посоветуешь, большая кошка? — спросил он на дари. Она безмолвно погладила его колено.
— Что ты хочешь? Чтобы мы отбили туркмена у американцев живым? Или мертвым? Ведь его уже увезли для допроса на базу. В Чирхи. Полагаю, что сперва в Чирхи. А мы уходим отсюда. Навсегда.
— С ней? — вырвалось у Логинова.
— Нет, — произнес афганец, как кинжалом волос перерезал.
При этих словах женщина отстранилась от него.
У Володи похолодело на сердце.
— Зачем же ты отпустил туркмена? Ты же подставил его, Горец!
Он говорил, понимая, что не вполне справедлив, и гневается не из-за туркмена, а из-за женщины, которую афганец готов бросить, как окурок.
Афганец ответил не громко, но яростно.
— Ты, русский, гневом на меня не плюй, гнев не огонь, не сожжешь. Пользы нет от твоих слов. Как мне туркмена держать? На цепи? На цепи даже гончая дохнет. Ты сюда пришел, а не понял, что тут у каждого своя война. Один ты тут, кто своей войны не нашел.
Логинов вышел из учительского дома. Горец не стал его удерживать.
В конце концов, афганец, конечно, прав. Возможности отбить Чары живым у американцев в Чирхи практически не было, тогда как раньше ли, позже ли, но из зиндана туркмен выйдет. Целым и невридимым. Из семи кошек одна да выскочит. Придет время, и выкупит его либо Курой, либо еще кто-нибудь. Не отправят же его в Гуантанамо!
Правда и то, что им надо отсюда уходить. Горец, видно, знает, куда. Знает также, отчего не берет за собой Анахту.
Но вся эти правота перечеркивалась одной фразой афганца, которая также составлена была из слов правоты: не нашел Логинов своей войны и не дошел до своего Тильзита или Сталинграда. Лишь выйдя от Горца, он догадался о том, на что тот намекнул — пока он служит орудием в руках полковника Куроя. Служит, поверив обещанию узнать Большую правду, ту, которая показалась самой главной. И еще афганец объяснил тебе, устат-шурави, что ты был прав: такие главные правды составляют для каждого здесь суть их личных войн, и ради них жертвуют остальным — туркменами-попутчиками, красавицами, союзниками по времени… Ради них дают себя использовать старшим командирам ради их правды, ради их войн. Общественный договор!
Логинов направился к колодцу и сел на землю в тот самый круг, который послужил ристалищем. Солнце било ему в самую макушку и казалось, что по нему горячей лепешкой расплывается воск.
За спиной у него черными тенями встали охранники, приставленные Горцем с самого начала пути, но доселе лишь в отдалении ходившие за ним.
В этом кругу он мог умереть, в талом паре подняться к небу. И что останется? Легенда о Володе Логинове. Ее сохранят вечные черные грифы, парящие за спиной.
Логинов постепенно обрел покой и ясность. Так надо жить. Найти свою войну. Создать или охранять легенду. И все просто. Просто понять: не может ни полковник Курой, никто другой открыть ему глаза, чтобы они увидели правду. Мудрый враг Миронов давно это понял и сделал свои циничные выводы. Об этом же сейчас вещал Горец: твоя война там, где твоя правда. И никому не надо верить, и потому опаснее всех те, которые обещают, будто знают правду. Иномиряне. Они знают, как надо жить на их планете, но ничегошеньки не ведают о том, как жить в Легенде. И оттого здесь, на этой земле, на этой правильной земле, не приемлют ни конкистадоров, ни миссионеров. «Право варвара». На легенду, на радость свободы от чужой правды. Ведь не зря с правдой матушки-России он распрощался без сожаления, оставив дохлебывать ту горькую Балашову; не зря отсек правду германской кирхи, крепкокаменной, устремленной в небо, да пустой внутри, отсек почище того, чем провел кинжалом по волосу нерва Горец — нет, и все, как не стало ее. Изжил свой Запад, изжил свой Восток, остался сам с собой — так и делай то, что должен, не гляди на других. Нет врагов, нет друзей, есть только цель героя — узнать о Смертнике все, что ты можешь узнать. Узнаешь — и уже не выковырять тебя из Легенды. А не узнаешь — Легенда все равно переживет тебя. И придет другой, придут двое, один продолжит, другой споет о тебе. А для того тебе нужен Чары. Для этого. А шахид, найденный туркменом, тебе уже без надобности. Ты сам, устат-шурави, вполне походишь на смертника…
Логинов поднялся. Путь прост. Осталось только найти автомат и узнать, где находится проклятый Чары. Не самые сложные задачи в этих краях. Хорошо мужчине на такой войне, освобождающей его от житейских забот. Если мысли — то о таком, о горнем!
Подготовка к освобождению Чары
Дата не указана
Голова кружилась, но боли Логинов не испытывал. Не сверкали и звездочки в глазах. Ударили умело и аккуратно, можно сказать, любя. А потом, вероятно, дали понюхать местной сон-травы. Грифы заплечные постарались, пока он воспарял в мыслях о смысле жизни. Вернули на землю.
В беспамятстве он провел всего пару часов. Но как многое изменилось! Он обнаружил себя в пещере. В слабом свете он различил людей. Мужчин с оружием. Он стал искать среди них взглядом Горца, но того не было. Жаль, хотелось бы узнать у него, что сталось с головой. Не было в пещерке и тех охранников, что приставил к нему Горец.
Увидев, что шурави пришел в себя, ополченцы посовещались и послали к нему делегата. Тот молча протянул Логинову автомат Калашникова, лишенный магазина.
— Один патрон? Для себя? — спросил Логинов.
Афганец наклонился к нему так близко, что Логинов смог вывести взглядом путь через выбоины скалистого лица.
— Привыкни. До боя время есть.
— С кем бой?
В ответ вспыхнули отблески огня на зубах. Улыбка. Посланец протянул сдвоенный валетом рожок. «Не балуй. Успеешь», — сказали его глаза.
Логинов отковырнул один патрон, убедился, что ему не подсунули шутиху, и успокоился. Теперь все пойдет по его плану, надо только стать мироновцем. Выжить, не боясь смерти. Найти друзей навек, не доверяя дружбе. Быть свободным, зная власть обстоятельств.
Он расхохотался, но никто из афганцев не бросил в его сторону косой взгляд. Они тоже стали смеяться, то ли вместе с ним, то ли о своем. А он хохотал, говоря себе: «Каков ты, Володя Логинов! Каков твой путь! От Миронова бежал, к Миронову пришел. Вот такой интеграл по кругу, в математике называемый вычетом. Вычет в особой точке, равной функции Личности. Сумма по пути в свободе от времени. Всадник Времени, нагнавший Век Смертника, — не ты ли это, Владимир Логинов? Не о тебе ли, того не ведая, складывает легенду писатель Балашов?
Ну, хватит. Мироновец — это анализ, очищенный от рефлексии. Рефлексия погубила русскую интеллигенцию и губительна в бою. Бой скоро. Ты хочешь победить? Узнай сперва, кого! Дурень, узнай, ты же теперь легенда! Тебя берегут даже те, кому нет дела до твоей войны! Тебя берегут даже в ударе по голове!»
Логинов поднялся, тихо снял автомат с предохранителя и подошел к тому, кто дал ему оружие и показался старшим. Афганцы продолжали свои разговоры. Он приставил ствол к спине старшего.
— Не двигайся. Ответь, и все выживем. Где Горец? Чьи вы?
Афганец не стал задерживаться с ответом:
— Ждем Горца. Он ведет по следу. Мы люди Аманулы Хана, мы твои союзники сегодня.
— Кого ведет Горец? Как я сюда попал?
Афганец хихикнул. Другие, окружившие их, опустили автоматы и винтовки. Логинов услышал смех со всех сторон, и смех этот странно, гулко множился стенами пещерки, похожей на скулу старшего из них.
— Русские часто не понимают, куда и зачем попали.
Первым побуждением Логинова было убрать оружие в пол от весельчака, но ему вспомнились слова про союзников и решил с этим обождать — ведь сюда по следу Горца тоже, наверное, идут союзники.
Горец никаких указаний в отношении Логинова охранникам не давал, они действовали по своему разумению и инициативе. Самому афганцу было не до русского. Мысли злыми птицами окружили его и больно клевали в самое сердце. Он винил себя в том, что позволил связать себя перед полковником опекой парочки журналистов. Все, кто знает Горца, знают также, что он воюет один. И даже во времена большой войны, сколько раз предлагали и приказывали возглавить группы и целые отряды, а он всегда отбивался и выкручивался, и ходил один. Все знают, что разведчик Горец на особом счету, особым путем ходит! И вот такое, в зените зрелости!
Зря он отпустил Чары, и ведь не по недосмотру, и тем более не по замыслу, в чем упрекнул его Логинов, а из симпатии, из особого чувства снисходительного родства к такому же одиночке, к бродяге туркмену. Теперь придется заплатить дорогую цену. Много женщин у Горца: в Герате и в Кабуле, в Мазари-Шарифе и под Шиберганом, и в Бадахшане, и в равнинном Таджикистане и в узбекском Термезе, и еще и еще ждут Горца теплые груди, нежные руки, ласковые взгляды. Но нет среди женщин, ждущих его, равной Анахте! Дорогую цену придется заплатить за обязательство, взятое перед полковником. Сердце более не хочет подчиняться воле, и это верный знак, что пора уходить от полковника, пора заканчивать войну. Иначе беда…
Женщина, после того, как Логинов покинул ее дом, обняла Горцу колени и прижалась к ним лицом. Он не увидел слез, а только слышал, как падают капли на его одежды. Он не доверял женскому племени и не верил слезам, но эти обожгли его. Он поверил, что Анахта… Нет, даже самому себе он не станет произносить этого слова. Иначе беда. Иначе придется выбирать между бедой и изменой. Он с силой освободился, расцепил ее руки и вышел. Она упала на ковры и осталась лежать…
Горец не стал оповещать Куроя о произошедшем. Свои люди имелись у него и в Чирхи. Он связался с ними и заодно отправил в городок гонца на мотоцикле. Его маленький отряд тем временем отправился в дорогу без него. Логинова отнесли в укрытие неподалеку от села. А сам он задержался, вернулся к женщине. Она не желала смотреть на него, ушла от него в покои, но он вошел туда, взял ее, такую как она была, и ее слезы увлажнили его бороду. Она кричала, и в крике были гнев, боль и последнее счастье.