А на прощание он оставил ей такие слова:
— Может случиться, что разлука обойдет стороной. Но если нет, то к тебе придут и будут искать меня и русского. Выдай им меня, расскажи им мой путь. Расскажи так, чтобы поверили тебе.
— Они будут мучить меня? Ты уже не защитишь меня?
— Скажись больной. Скажи, что я заразил тебя. Выдай сразу меня, и они поспешат по моему следу, как собаки за волком. Не бойся.
— Ты никогда не сможешь вернуться? — все-таки спросила она.
Горец не ответил. На миг он готов был дать слабину, взять женщину с собой. Но отогнал от себя эту слабость. Женщина живет домом. Оставь улитку без ракушки — верная гибель. А так, воля Аллаха, найдется другой Горец!
Афганец не думал о русском. И не знал, что на самом краешке обрыва, называемого горем разлуки, о русском вспомнила Анахта. Ее спаситель уходил, ее мужчина покидал ее, но еще стопы его не оставили ее жилища, а ладонь души уже нащупала веточку, дающую надежду удержаться от смертельного падения!
Щедро устроен мир, в котором истину не захватить в кулак правды, в котором мужчине не познать женщину, в котором любовь-реку не описать очертанием берега-любви.
Чары повезло. Американцы не отправили его ни в Гуантанамо, на даже на военную базу под Чирхи. Задержанный имел при себе удостоверение журналиста, на вопросы отвечал так, что проще было понять марсианина, и надежды разговорить его у американских допрошателей не возникло. Попрессовать? Не лучше ли, чтобы с ним повозились сами афганцы в Чирхи? В конце концов, «третий список» — это больше их дела.
И Чары передали афганцам. Те побили туркмена, но гуманно. Ногами не пинали, зубы не дробили и больше на испуг брали. Чары знал, что на его судьбу это уже не влияет, но старался осознать, на чем он попался. Местные афганцы и сами толком не могли дать ответа, с какой стати ищут некоего туркмена. Только по описанию очень уж он похож на тебя, селянин! Единственное, что Чары удалось понять, — это что туркмена ищут в связи с Вернером Гайстом, хотя имена Гайста и Логинова мало что говорили следователям в Чирхи. Столичные скандалы их тут интересовали мало. Иначе бы ногами!
Чары, услышав про это, сразу рассказал им о Логинове — естественно, с самой лучшей стороны.
Следователи обрадовались.
— А где же сейчас твой работодатель?
— Зачем он вам? Он вас уважает. Он «этих» не любит, — делился с ними Чары.
— За что же?
— Так он же русский!
— А-а! — развели руками следователи. — Вот мы тут непонятливые. Мы их и сами… Но должны. Кабул любви требует. Так что поведай нам, как найти твоего русского, и ступай. Ничего ему дурного не будет. А иначе прости, брат, вернем тебя в военную комендатуру.
Аргумент возымел действие. В изоляторе ни среди следаков, ни в охране. Чары не удалось нащупать родственников, знакомых родственников, родственников знакомых. Что за дыра! В Кабуле он бы уже гулял на свободе, чаи гонял. Но все-таки здесь найти своих было делом времени, а вот среди американцев это представлялось даже ему затруднительным. Чары не поверил посулам местных следователей, будто они отпустят его за Логинова. Как же, отпустил волк овцу! Засадят в яму, а там голодай желудок!
И все-таки он согласился. Совесть его не мучила, Логинова он предупредил, теперь тот уже наверняка сбежал из кишлака. А так, пока начнутся поиски, пока суть да дело, туркмен успеет выкрутиться.
Афганцы не стали сообщать американцам о признании пленника, но вовсе не из сострадания к доходяге. Сами доложим в Кабул. Зачем делиться успехом? Пусть о поимке талибов рассказывают союзники, это себе дороже. К тому же выезд в кишлак, пригревший пособников террористов, обещал возможность поживы. Группа следователей и полицейских немедля отправилась на место. Ее сопровождал отряд афганской национальной армии на армейском грузовике еще советского образца. Сами следователи ехали на джипе. В нем же находился и Чары.
Горец узнал о начале операции раньше, чем усиленная оперативная группа выехала в село. Но и тут он не стал оповещать полковника. Вместо этого он вызвал верных ему друзей, уже больше двух десятков лет зарабатывающих ратным делом. Лишь после этого связался с Куроем. Он ожидал бури, но полковник удивил его. Полковник словно ожидал такого поворота.
— Я сам пошлю людей. Крепких людей. Больше скажу, пошлю лучших, какие есть, Горец. Но ты держись стороны, ты еще не завершил дело…
— В наших горах не дела хранят нас, а легенды. Русский это понял, и я хочу.
Полковник вздохнул. Ясно, что Горец покидает его. Такое должно случаться. Возможно, и он сам покинул бы Масуда, проживи тот дольше, чем отвел ему Аллах. Но Аллах решил иначе и освободил полковника от Масуда. Хорошо, что Горец не торопит Аллаха освободить его самого от полковника Куроя!
Но сейчас еще рано. Чуть-чуть рано. Обожди, еще один миг вечности обожди!
— Ты устал. Уставший воин доверчив к чужим легендам. Я пошлю людей, а ты уходи. Нас с тобой ждет другое задание. В Иран, к всезнающим старцам, сейчас уходи.
Горец отметил, что полковник раньше никогда не говорил «нас с тобой». Я шлю тебя на другое задание — так должен был бы отдать приказ Курой. Стареет? Или понял, что пора прощаться настала?
Горцу хотелось уплыть в новое задание, дослужить полковнику, уйти в Иран, к всезнающим старцам, или в Таджикистан, в Киргизию, Индию, Синьцзянь, по густой дельте войны. Только в десяти километрах от села, где живет самая теплая из его теплых женщин, он должен победить одного русского упрямца и тем завершить свои счеты в войне с русскими. Ты же и сам ждешь такого же разрешения, полковник Курой!
Последний бой Логинова
Дата не указана
У мазанки сельского учителя следователи долго и громко ругались с военными. Первые не желали тащить пленника в горы и предлагали оставить его тут под конвоем, вторые наотрез отказывались дробить свое войско.
— Хотите — сами сидите с ним, — в сердцах кричал на сотрудника УВД высокий старший офицер, вооруженный огромной смоляной бородой. Борода угрожающе нацелилась в самый лоб оппоненту.
Следователь мотал головой, мол, вы тогда, ротозеи, будете террористов ловить? Вы даже араба поймать не сумели!
Офицер не понял, о каком арабе идет речь, и в отчаянии махнул рукой — делайте, что хотите, но своих солдат я в этой дыре не оставлю. Сотрудник УВД зло сплюнул и дал знак «по машинам». Чары, к которому никто из конвоиров зла не питал, объяснили цель дальнейшего движения.
— Расстреливать тебя едем! — пошутили они.
— Миленькие, за что же? Если во мне дырку сделать, из меня столько ишачьего дерьма выйдет, самим страшно станет! — вроде бы поверил им туркмен.
Следователи остались довольны. Нравился им такой подозреваемый. Может, и веселее, что приходится тащить его за собой. С тем и тронулись.
В следующем, крохотном кишлаке группу тоже порадовали. Жители сообщили, что только-только ушел оттуда маленький отряд с высоким нездешним типом, которого называли меж собой устатом-шурави. Еще след не остыл! Селяне предложили лепешки, чай, барана зажарить, но какой чай, на обратном пути все радости. Войско в добром духе двинулось дальше в горы. «Ратных подвигов вам», — пожелали жители. Только старший офицер оставался мрачен. Такие прогулки без американских броневиков нравились ему тем меньше, чем дальше они оказывались от Чирхи на территории, так сказать, освобожденной от талибов…
Пуля снайпера уложила водителя джипа как раз в тот миг, когда фугас средней мощности разорвался у обочины дороги, вблизи грузовика. Заряд был заложен под кучей камней, и солдат в машине занесло булыжниками. На долю секунды воцарилась тишина, а потом застучали автоматы. В бой вступила засада, в которой участвовал Логинов.
— По грузовику бей очередями! — старший из афганцев хлопнул Володю по спине и нырнул в какой-то ему ведомый лаз. Над головой Логинова, сбоку, дробили воздух «калашниковы», сквозь их хор пробивался голос солиста — мощной винтовки М16…
Оружие Логинова молчало. Он различил перед собой живых людей, и не мог заставить себя открыть огонь. Из-за грузовика уже огрызались стволы уцелевших и очухавшихся солдат.
Чары при первом же разряде выстрела притворился мертвым. Но, расслышав, что сопровождающие, метнувшиеся из машины, решают, не пустить ли контрольную пулю подопечному, он решил ожить и стремительней зайца прыснул за ними, за большой придорожный камень. Вниз чудесным образом уходила лощинка, создававшая естественное укрытие и предлагавшая путь к отходу. Сыщики вместе с Чары воспользовались таким подарком судьбы и ускользнули, но тех солдат, которые захотели воспользоваться спасительным путем, накрыло прицельным огнем. Логинов увидел это, и тут под ним что-то ухнуло, свистом прорезало воздух, и грузовик исчез в снопе огня. А дальше вниз посыпались с горы на дорогу ополченцы его отряда, и его подняло вслед за ними. Он начал открывать внутри себя возможность видеть, угадывать нить боя, и это чувство прозрения, слуха, силы вызвало приступ восторга. Только у трупа бородача-офицера он замер — жутко торчала борода из земли вверх, больно неуклюже, недостоверно раскинулись, подвернулись конечности тела, пораженного гранатой. Логинов нагнулся и переложил руки покойника на грудь. Его не торопили. Грифы-охранники замерли за его спиной. Логинов позабыл про них, не видел их среди людей его отряда. Теперь он вспомнил о Горце, о Чары, оставил офицера и побежал дальше, стараясь отогнать от себя наваждение, будто бородатый с медными глазами остался обижен на него. Ничего, сказал он себе, мы тут все равнобоки к вечности, нечего обижаться!
Горец дожидался беглецов во второй засаде. Притаившись чуть выше лощины, он вслушивался в звуки боя. Двое моджахедов, составившие его отряд, то посматривали на него, то с тревогой глядели вниз. Им троим предстояла тонкая работа. Если расчет Горца точен и следователи найдут спасение в лощине, то их предстоит прицельно отшелушить от пленника. Лишь бы они не пристрелили его раньше. Еще хуже, если в лощину прорвутся солдаты — удержать и уложить одиночными афганцев, спасающих свою жизнь, будет сложно.