— Ты думаешь, это Назари? И убийство Масуда?
— Не важно, кто. Это больше, чем Кто. КТО — не мог разрушить Вавилонскую башню. Двадцатый век закончен.
— И что будет? — Маша притихла. Дерзкая, московская женщина в ней затаилась, как птичка в предчувствии грозы, и осталась только та Маша, которая ждала важного от себя, от Игоря, от неба, ждала осуществления судьбы. В ее высоком значении. Пожалуй, вот такое существо, гнездившееся на веточке раскидистого, хоть и низкорослого деревца под названием Маша, он больше всего любил. Любил, как будто существование этой птички утверждало наличие лучшего и в нем самом. Перед такой Машей не надо хитрить и как-то «выглядеть», поскольку по сути общение с ней — это общение с настоящим «собой». Таким «собой», который хотя бы допущен видеть масштаб мироздания и единственную связь большого и малого в нем. А потому Игорь ответил честно:
— Не знаю. Я не готов. И мне уже не так жаль Масуда. И мне страшно, торжественно и хорошо, как на свадьбе. Я взрослею?
— Тебе и при смерти, наверное, будет так же хорошо. Не верю тебе. Когда страшно, не может быть хорошо! Почему так устроено, что жить должно быть страшно? — эти слова вернули писателя на землю.
Кеглер позвонил Балашову не поздно, часов в семь-восемь вечера. Был настойчив. Ссылался на Логинова. Упоминал Масуда, на недавнюю поездку. Старался сказать комплимент, только вышло неловко. Но Кеглер был Кеглером, так что еще не стемнело, как Паша уже сидел у Игоря на кухне. После недолгих колебаний он купил эксперту «Перцовой». Одну вручил сразу, а вторую держал в резерве — на случай, если тюфяк все же окажется заводным. И хорошо сделал, кто ж знал, что у эксперта еще и девица пьющая… Симпотная девица…
Кеглер, направляясь к Балашову, точно не представлял себе, чего же он хочет от названного Логиновым эксперта. Он был движим досадой на немцев из ZDF, которые отнеслись к его пленкам даже не безразлично, а высокомерно и пренебрежительно, и бодрой догадкой, что именно Балашов придаст его судьбе нужный толчок вперед. Или вверх. К удаче.
Но чем меньше в бутылке оставалось жидкости, похожей на некрепкий чай, тем яснее становился Паше Кеглеру истинный великий смысл его прихода. Тут удача, тут метод! Эксперт вкладывает ему в руки рычаг, которым он взломает замок, висящий на воротах, ведущих к известности. Ну Логинов, ну спасибо тебе!
— Ты, Балашов, не сиди, не молчи, ты же на радио, на телевидении был, скажи, что знаешь. Кто? Потому что Масуда. Наступление по всему фронту. Возьми меня с собой, я про арабов в Ходже расскажу. Плёнки покажем — полный эксклюзив, — частил гость, по-хозяйски устроившийся у Балашова.
Балашову не нравилось, что пришелец скоро перешёл на ты, и ещё больше не нравилось, что наглец то и дело подмигивает Маше. С ним примиряло лишь то, что напиток он подобрал грамотно, да и в Афгане отметился. Беглостью речи крепыш напомнил Игорю Миронова. Видимо, тонкие сферы жизни организуют пространство вокруг человека так, что ему на его пути то и дело попадается подобное. Будто случайно.
— Эксперт Балашов очень скромен, — объясняла тем временем Маша, которую от рваного ритма сна да от перцовки повело, — но не от скромности скромен, а от гордости. И ещё от страха. Боится словом повредить мир. Как глаз ногтем.
— Почему? — не осознал дефиниции Кеглер.
— Это вы его спросите, почему. Писатель великий потому что. Угадал излом века. Теперь испугался.
Балашов раскраснелся.
— Я книгу писал. Всё на фактах. И все про Нью-Йорк. Только в Европе. В Германии. Из Афганистана. Но бросил пока. Всё сложно с этим. В чём права она, — Игорь кивнул на Машу, — нельзя большим пальцем в часовой механизм.
Игорь хотел развить эту мысль, а заодно и самому разобраться в том, отчего ощутил после получения грозных известий неведомую доселе значительность. Но не рассчитал, что собеседник его — истинный журналюга, недалёкий да цепкий. Террористы Назари в Германии — вот, оказывается, чего не хватало в супе. Услышав о террористах, Кеглер утратил интерес даже к Маше. Игорь уловил это и спохватился — добрыми бы словами обласкал его Миронов, кабы прознал, что Игорь болтает о Ютове и его бойцах с первым встречным.
Но поздно. Изменение настроения хозяина только подтвердило догадку гостя — террористы есть и эксперт знает о них гораздо больше, чем говорит. Он ощущал себя в отличной форме и решил зайти иначе. Цель была близка.
— А я не верю. Логинов говорил что-то про Чечню, про Афган, а я не верю. Я там, в Афгане, людей видел. Им до Чечни дела — как до мяса свиньи. И Чечня, и Москва, и какой-нибудь Франкфурт-на-Майне им без надобности. Выдумки наших ястребов. И Логинов, твой европеец, хм, слухами «Голоса Европы» полнит. Ну, ещё по одной? А я в Чечне-то был. Я эту тему буду поднимать. Ага.
— А я точно знаю. Через Кавказ идут. Там легализацию проходят. На не туфтовых паспортах. А здесь уже отмываются окончательно. Точно знаю, — обиделся Балашов.
— ОБС. Одна бабушка сказала, — Кеглер уже знал, как взять интеллигента «тепленьким».
— Говорю тебе — точно. Точно, как слово Масуда. Оттуда получено, а здесь проверено. Кровью проверено.
— Кро-о-вью?
— Кровью. И дальше не лезь. Дальше не наши дела.
— Раз не хочешь — молчи. А у меня плёнки на руках. Они молчать не могут. Логинов уже даёт интервью. А ведь мы вместе были. Я не рыжий. У меня тоже чего рассказать-то есть. На тебя ссылаться не буду. Надо только успеть, пока лавина с горы не покатила.
Кеглер вышел от эксперта хмельной и счастливый. Жизнь собралась в тёплое сладкое целое, как чай, вылитый в блюдечко. Наклонись и пей, пока не остыл.
Он ещё долго не мог заснуть, вспоминал, как разволновался Балашов, как просил язык держать за зубами о пресловутых террористах Назари в Германии. Врёт, наверное, хитрец, цену набивает… Откуда, ну откуда ему, червю, знать…
Но для Паши Кеглера было не столь важно, врал ли Балашов, не врал ли… Он пообещал тому молчать, хотя точно знал, что расскажет.
— Дурной он, зачем Логинов его послал, что ему с ним? Порастерял Володя аристократизм на чужбине, — посетовала после ухода Кеглера Маша.
— Дурной.
— А ты что разболтался? То сидишь, как крот в норе, а тут на разговор потянуло.
— Предупредить хотел. А то с дурной головой полез бы. В тельняшке. Кеглер. Фамилия какая-то…
— Кеглер этот фартовый, ты мне поверь, скоро главным экспертом будет. А ты так и просидишь.
Балашов оглядел Машу, ненадолго задержал взгляд на её заострённом упрямом затылочке и устремил его дальше. Как будто тут Маши-птички уже не было, но его глаз еще способен был ее разглядеть.
— Я ещё о любви понял. Ее надо классифицировать в таблицу Менделеева. Любовь — это и психофизическая близость. Не так, как все думают, а как электрон с ядром в атоме.
— Ты это к чему, Балашов?
— Только близость к ядру у электронов разная бывает. Орбиты. Каждая орбита — свой квадрат в химической таблице элементов. Особое вещество любви. А мы их все в одну кучу, любовь и любовь.
— А я кто — электрон или ядро? Интересная у тебя теория.
— Не знаю. Может быть, для меня ты электрон, для тебя — я. Дуальность внутренней реальности. А может быть, мы — оба электроны, вокруг одного ядра вращаемся, а оно и есть «то самое».
— Что «то самое»?
— Не знаю пока что. То, что в материи отражает факт наличия нас с тобой как одного идеального целого.
— А с твоей бывшей, с Галей, у тебя другое — это самое идеальное целое?
— В том-то и дело. Может быть, две, три, сто любовей у меня. Весь вопрос в орбитах.
В Машиных глазах сверкнуло недоброе.
— Ладно. Про Галю ясно. А с Логиновым или с твоим Мироновым тоже? Как там у мужиков с мужиками?
Балашов задумался. Потом кивнул утвердительно:
— У каждого с каждым. С каждым. Только тут заряды могут быть разные. Химия иная. Оттого и называется «дружба».
— Нет, Игорёк, что-то в твоей теории не то, — скверно ухмыльнулась Маша, — а как, Балашов, в твоей виртуальной таблице может быть элемент твоей идеальной близости ну, к примеру, со Сталиным?
— Он умер. Тебе не сообщили?
— Хорошо. С Арафатом. С Каддафи. Или, чтобы тебе ближе стало, с террористами Назари?
Игорь отвлёкся от разглядывания обоев и странно посмотрел на подругу.
— Ты гений, хоть и злишься! А почему бы не с самим Назари? Этого мне не хватало! Вот это уже книга. Об одной очень сложной близости. О смысле новой войны. Ты гений, Маша. Не двадцатый век завершился, а двадцать первый век начался!
Кеглер на ТВ13–14 сентября 2001-го. Москва
Попасть на экран оказалось куда проще, чем это себе представлял Паша Кеглер. Приятель с РТР, только услышав про террористов, не стал даже вдаваться в подробности, что за плёнку привёз Паша и откуда.
— Так, понял, дальше не надо. Тема сейчас покатит, как смазанная. Через минут двадцать перезвони, я стрелки переведу. Только давай сразу замажем: НТВ если купит, я в полудоле. На весь прокат.
Сердце тикало часто-часто, но Паша подсобрался. Нельзя было продешевить.
— Годится. Только плёнки после интервью получишь. В прайм-тайм. Иначе — двадцать пять процентов.
— Ну ты волчара, — хмыкнул приятель. Прозвучало это уважительно. Кеглер аж приподнялся на цыпочках.
— А то как. У меня крутая клюза на руках. А на календаре что у нас? Второй день нью-йоркской трагедии…
НТВ дало Паше не только прайм-тайм, но и отличного ведущего. Когда у новоиспечённого эксперта Кеглера скверно выходило с тем или иным ответом, он закашливался, тянулся за стаканом с водой, а ведущий уже заполнял паузу мягкой подкладкой, вполне заменяющей собой Пашину речь.
— И всё-таки, Павел, и всё-таки, кто смог осуществить такое?
— Э-э… Я полагаю…
— Вы ведь видите связь таких разных событий, как воздушная атака на небоскрёбы в Нью-Йорке и покушение на лидера афганских моджахедов по другую сторону океана. Не так ли?