Отчего-то он вспомнил стихи горбоносой аристократки, которую в годы его молодости в их кругу считали врагом народа, а он учил ее строки, тренировал на них память и одновременно силился постичь законы жизни интеллигенции, их ходы мысли, запахи языка, признаки, по которым «враги» отличали друг друга. А еще… Еще ее стихи любила его девочка-еврейка.
Я научилась просто, мудро жить,
Смотреть на небо и молиться Богу.
И долго перед вечером бродить,
Чтоб заглушить не нужную тревогу.
Послание Логинова было полно геополитического драматизма и мужественной трагики, но отчего-то оно растревожило воспоминание о том, что сам Миронов, осторожный в опытах самокопаний, берег в себе как «самое лирическое» в своей прозаической, как он считал, жизни. Мариинка, гуляния под руку, родители подруги, увиденные издалека… Как не хотелось прилеплять сюда это клейкое слово-ярлык, «любовь».
С той поры Андреич ни разу не посещал Мариинку, так же как и всякую другую оперу. Но прочел письмо из Марселя, и ему захотелось тепла театральных люстр, полета смычков, кресла с бархатом вместо почтового скрипуна. Только этого не будет. Почему? Потому. Вместо этого он поедет на Востриковское, навестить старого товарища Ларионова. Шапку по Сеньке…
Андрей Андреевич вышел на улицу, так и не сложив письма, как будто собрался еще и еще читать его на ходу. Вышел и наткнулся на человека.
— Простите великодушно, — извинился он скороговоркой.
— Полковник… — не спросил, а утвердил Джудда.
Миронов всмотрелся в выдающееся лицо. Оно не могло быть ему знакомо.
— Я тот, кто знает. Хочу говорить с вами. Надо. Кроме нас, никто не знает больше, — Джудда не был силен в русском языке.
«Не доеду я до Ларионова. Сам», — усмехнулся в себе Миронов.
— Пойдем говорить.
— Уважаемый, я не знаю ни вас, ни предмет беседы.
— Ай, я знаю вас. Многие знают вас. Но не многие знают предмет. Я знаю. Большой Ингуш и нукер его Рустам кланялись вам. И Василий, ваш воин. И еще журналист. Гайст. Мы сможем говорить равными, полковник.
— А в кармане у вас не Ли-Энфилд спрятан, уважаемый? Или мы окружены вашими воинами?
— Воины — не мы. Мы — знающие, мы решаем. То, что еще можно решить здесь.
Миронов прикинул, что в кармане у клюкастого «дворника» может таиться всякое. Даже бомба. Это день такой задался, в такой день все на круг замыкается. И надо идти. Не прыгать же сальто посреди улицы! Годы не те…
— Добро. Будем говорить. Приглашаю. Тут кафе за углом. Для пролетариата. А у него ушей нет, только цепи. Как вас величать?
Андрей Андреевич так и стоял с письмом в руке.
Джудда, готовясь к встрече, намеревался отвести Миронова в дворничью каптерку. Но от кафе не отказался. Кафе так кафе.
— Пойдем. Меня зовут Ахмат. Просто Ахмат.
Мимо Миронова мухой прожужжала мысль, не отвести ли просто Ахмата в дорогущий ресторан через дорогу, там прошмыгнуть сквозь рамку, и на тридцать шагов, пока того просветит охрана. Да, отметил он, еще лет пять назад он и сальто бы крутанул, и в ресторан бы нырнул. Но сейчас не от слабости, не от минутной усталости жить, он отмахнется от спасительной мухи. «Просто Ахмат» — это не просто опасность, это судьба. Как от судьбы бежать, если она уже вот, сама пришла?
В большой стоячке за автовокзалом, которую Миронов смело назвал кафе, иллюзию людности создавал только запах табака, а посетителей было немного: бомжи, водители, студенты. Джудда подумал, что если взрывать здесь гранаты, спрятанные в кармане, никто особо и расследовать не станет.
— Выпьешь, Ахмат? Насухую не люблю.
— Выпью. Чай.
— На войне нарушим Адат и Шариат, уважаемый. Если я согласился, то и ты не откажи.
Джудда не пил ровно двадцать лет. Зимой 1983 года ему довелось принимать в мирном кишлаке советских десантников, и пить с ними пришлось, и петь, а потом завести в горы, подальше, пообещав проводить к тайнику духов с оружием и медицинским спиртом, а там ждала засада, и их резали ножами. И руки не слушались, дрожа от пьяного жара. И от жалости, разбуженной совместным питьем и пением.
— Только чай, уважаемый. В мои годы зачем изменять привычку?
Миронов заказал чай гостю, а себе — чай с ромом. Афганец стоял за его спиной, наблюдая, как большая рука обнимает пластиковый фужер, полный темным напитком. Андреич первым сделал глоток.
— Сосуды мозга надо готовить к борьбе, как и мышцы разминают борцы перед схваткой. Ром — лучшее средство для быстрой разминки сосудов мозга.
Вот теперь он аккуратно сложил вчетверо послание Логинова и убрал его в карман.
— Важное письмо?
— Важность — понятие относительное. Зависит от знания обстоятельств. Будущих обстоятельств.
Джудда крякнул от удовольствия. Ему предстояла хорошая партия белыми против сильного черного шейха. Он снова поблагодарил Аллаха.
— Ты уже узнал будущее, полковник?
— Я знаю его в общих чертах. А ты, уважаемый?
Одноглазому Джудде приходилось напрягать слух. В кафе играла музыка, да и Миронов слова произносил на свой манер, часто обкусывая окончания слов и целых предложений. И тем не менее общение, эта переправа не от слова к слову, а от смысла к смыслу как-то осуществилась.
— Ты ждал меня, я пришел.
— Кто ты? Пуштун?
— У тебя точен глаз. Ты был у меня, но не гостем, и я не встречал тебя хлебом. Только соль была. Теперь я у тебя. Расскажи о воинах Назари. И мы продолжим говорить о будущем.
У Миронова стукнуло под сердцем. Не от испуга, а от азарта. Тут не просто на круг. Тут день развязывания узелков. Последнее звено, собственной персоной. Тут одним ромом не обойтись.
— Моя персона слишком скромна, а возраст велик, чтобы нагружать память чужими тайнами, — запустил он фирменную мироновскую фразу, — о Назари столько говорят, что я уже не верю, есть ли он на самом деле. Может быть, сидит где-нибудь в Голливуде.
— Есть, — мрачно и уверенно ответил афганец.
— Тогда расскажи ты о нем. Ты богатый человек, Ахмат, — усмехнулся Андрей Андреич. Он успел осмотреться вокруг. Видимо, бойцы, пришедшие с афганцем, ждали снаружи. В любом случае, Миронов отдавал себе отчет в том, какова цена его жизни в эти минуты.
Джудда понял слова русского по-своему. В мыслях он уже много раз встречался с полковником. Самым сложным в их встрече ему казался его ход, который подарит врагу надежду, что, рассказав тайну, тот сможет выйти живым. Он искал и искал такой ход.
«В чем цель поисков Миронова?» — такой вопрос задавал себе Джудда и склонялся к ответу, на который натолкнул его во время допроса в туркменском СИЗО Рустам. Миронов на тайнах зарабатывает. Собственно, человек Джудды в туркменском КНБ, выясняя по его просьбе, чем полковник занимается, эту догадку подтвердил. Фирма торговала досье и прочими чужими биографиями и тайнами. И теперь сам собеседник заговорил о деньгах! Вот подсказка, снова спасибо тебе, Аллах!
— Я в достатке богат деньгами, но беден минутами. Зачем говорить о пустом? И не станем вспоминать Назари. Лучше говорить о тех, кто нам близок. Хорошее слово стоит хорошего золота!
Миронов сразу уловил перемену в речи афганца. Вот оно, предложение. Значит, рядом и смерть. Вот теперь ходи, Андрей Андреич, по минному полю.
Летом 1983 года в районе Герата сороковая армия вела тяжелые бои с повстанцами, получившими пополнение из Ирана. Бронетехника стояла, частью из-за нестерпимой жары, частью из-за нехватки топлива — моджахеды Исмаил Хана и других командиров научились воевать против регулярной армии, отрезать конвои с провиантом и горючим, атаковать трубопроводы. «Груз 200», «груз 300». «Груз 400». Настроение в войсках, принимавших участие в боевых операциях, падало на глазах. Пошли слухи, что в лагерях беженцев в Мешхеде стоят под ружьем свеженькие батальоны моджахедов, число им — миллион, и обучены они по программе «зеленых беретов», и так далее и так далее.
Политсовет армии принимал все более строгие приказы об усилении политической работы с солдатами и младшим офицерским составом, а в Кремле, устав слушать заверения маршалов о скорой ликвидации бандформирований военными методами, стали возлагать надежды на умельцев из КГБ. Поддержка местных сочувствующих, агентура среди местных жителей, работа в нейтральной зоне. Подполковник Миронов вместе с Васей Кошкиным направлялись в расположение подшефного афганского батальона МГБ, из бойцов которого им надлежало отобрать группу будущих диверсантов. Они двигались коротким путем, который лежал через большое поле. Раньше тут выращивали мак, потом коммунисты косили, сжигали урожай, да так основательно, что одна каменистая земля осталась. Дехкане обиделись, ушли из «голодных мест», а пустоту заполнила часть МГБ.
Миронов с Кошкиным шагали через поле, направляясь к едва видному на дальнем краю человеку. Тот размахивал руками и что-то кричал, но ветер сносил слова в сторону черных гор. Видно, радуется постовой, — решил Миронов, уже познавший, как неожиданно может в этих краях появляется симпатия и радость. Только добравшись до середины поля, Вася расслышал крики и замер. Рядом с человеком уже собрался весь батальон. Андреич продолжал движение.
— Стойте! Андрей Андреич, мины! Это поле минное! — вдруг заорал и Кошкин, и у Миронова сразу затылок обдало жаром, а ступни налились свинцом. Плотность мин — одна на длину шага. Если на куски, еще не беда. А вот если половину ног и рук пообрывает… Видел Миронов результаты таких прогулок. Он опасался опустить ногу. Васин крик поймал его на шаге.
— Что делать? Как целки залетели, — голосил тот, — карту, карту минную бы.
— Как же. Ищи карту у духов. Идем обратно. По следам, — приказал Андреич немеющим ртом.
— Где вы следы видите? Как их только здесь зарывали. Один суховей, не видно ни хрена. Лучше переждем, пусть сапера вызывают.
— Вот он-то нас и грохнет.
Миронов представил себе, как сапер-афганец будет двигаться оттуда, от человечков, к ним, метя мину за миной, а они вынуждены будут безропотно ждать судьбы… Нет, после этого с афганцами им не работать. Какой афганец за ними пойдет!