Миронов отметил про себя; все-таки хорошо, что перед ним афганец. Смех пробивает кору старости. «Аль-Каида» в его представлении лишена чувства юмора. Однажды он даже сумел развить эту мысль перед писателем. Но не думал, что представится случай спросить.
— Зия Хан Назари так же умеет смеяться, как мой афганский устат?
Джудда не понял вопрос. Зия Хан Назари уже так пошутил с Масудом, что весь мир надолго запомнит его шутку. Миронов по-своему оценил молчание собеседника.
— А Шах Масуд знал цену хорошей шутке. Жаль, что серьезные одолевают веселых в процессе естественного отбора.
— Жаль, — согласился Джудда, не понявший слов, но удивившийся проницательности русского. Он постарался вспомнить обоих, и Великого Воина Ислама Зию Хана Назари, и Льва Панджшера, Ахмадшаха Счастливчика. Одноглазый Джудда никогда не слышал об их встречах в этой жизни и представил себе их за дастарханом. Высокого седобородого араба с долгим взглядом человека, уже буднично посвященного в высшее, и таджика, видевшегося с печальным богом поэзии. Его глаза больше рассказывали об этой встрече, чем его победы.
Было ли им что передать друг другу, этим воинам, в важном изменившим мир? В коротком раздумье, которое отпустили ему обстоятельства, он не нашел ответа, но само сравнение и возможность воображения их за одним столом успокоила афганца в том, что договоренность меж ним самим и русским полковником возможна, и он получит то, что желает. А ведь верно, беседа двух мудрых может разгладить чело мира, но только кто мудр? Да, Одноглазый Джудда считал себя мудрым. И — в мудрости — превосходящим Назари. Он сам мог бы говорить с Масудом, он мог бы говорить даже с Пустынником, но Масуда нет, и Пустынника нет, а вместо Пустынника, словно в шутку, Аллах послал ему в собеседники неверного. Значит, и тот мудр, иначе трудно признать, что вера — это согласованный с целью путь!
— Ты почти догнал Смертника. Еще только шаг. Но скажи, зачем? Ты, дерзкий, задумал хочешь помешать Богу остановить время? Ты не ждешь, чтобы он вычистил мир?
— Я человек не восточный, я северянин. Прост как Ладога. В моем краю, Ахмат, время и так стоит. Время — дождевая вода. В силу исторической предопределенности. Иосиф Виссарионович попробовал сделать дренаж, провел индустриализацию, и чистил, чистил. Но и его мощи не хватило для наших-то авгиевых конюшен. А сейчас… Нет, здесь я не жду. Или Афганистан. Последний оплот небанановой антигосударственности на пути цивилизации, спешащей к нефтяным колодцам. У капитала рот сух от жажды. Нынешний капитал — глубокий диабетик, ни дня без инсулина. Вот практика без поэтики…
— Ахмадшах выше практики ценил поэзию. Но никто не смог одолеть его. Только Век Смертника.
— Верно. Только я и сам смертник. 48 часов под водой, 300 прыжков с парашютом, прогулка по минному полю — чем я не смертник? Да еще эскулапы говорят, что водка — яд. Только с Масудом я давно заключил мир. Он помог мне. Без его подсказки мы с тобой, Ахмат, вряд ли сегодня встретились бы. Хотя слова «бы» с юности стараюсь избегать.
Джудду обожгла догадка, зрачок глаза расширился, сердце участило свой бой — русский полковник мог вести дела с Масудом! Не с немцами, не со своими, не с узбеками, не с американцами, а с Масудом! Это объяснило бы многое. Хотя из всех пасьянсов это — самый тяжелый. Ведь Масуда нет, и собрать по осколкам разбившийся сосуд невозможно, даже если Миронов пальцем укажет на тех панджшерцев, которые имеют свой интерес в делах Одноглазого. И тогда русский полковник — не король игры, а сам Джудда попался на комбинацию настоящего короля и вылез из убежища, погнавшись за пешкой! Ужасна кара Аллаха за нескромность. Но даже если это так, ему предстоит доказать, что скромность достигнута, а не только принята. Именно в этом случае скромность принявшего состоит в том, чтобы закончить свою партию. Не думать более о другом.
Джудда смял бороду в кулаке.
— Ты можешь сказать, зачем жил? Ты, не верящий так, как верю я, дошел до меня. Но до цели ли ты дошел?
Миронов ответил быстро и по-мироновски. Ром обострил реакцию.
— Ничто так не освобождает, как мистическое понимание себя на возможно долгом участке цельности. Я — монархический коммунист — метафизик, как и вся наша страна. И этим все сказано, уважаемый.
Афганец, при всех усилиях, не смог понять этой фразы. На его печенном солнечным жаром лице изобразились напряжение и досада. Скромность скромностью, но он пришел сюда ни больше и не меньше, как за тем, чтобы вытащить клин, который препятствует их с Назари плану остановить западный отсчет времени. Клин — вот этот человек. Физически и метафизически. Но что, если этот человек тоже пришел сюда за тем, чтобы убрать его, Джудду, и остановить, разрушить их с Назари замысел? Что, если этот русский как раз ждет, когда Джудда приведет в действие адскую машину и уничтожит вместе с ним и себя? А вместе с собой — и весь замысел; ведь в мире, где нет прошлого и нет будущего, а есть всеобщая осиная взаимосвязанность помыслов и событий, — весть о гибели осы Джудды неведомым образом отразится и на Кериме Пустыннике!
Но ему помог сам Миронов, подтолкнул его к действию:
— Я состоял в КГБ. Ты знаешь это, Ахмат. Но ты не можешь знать, зачем. Или, как ты говоришь, в чем цель. И смысл. Не сразу давшиеся в понимании. Я хотел знать истинные причины. Движущие мотивы событий, связанных с моей судьбой.
— План Бога? Ты хотел знать план Бога на тебя?
— Нет. Меня крестили в атеистической стране. КГБ не занимался Богом. Но КГБ меня освобождал. Я знал, почему… — тут Миронов задержался, подбирая пример, наиболее понятный для пуштуна, — почему Амин сменил Тараки и Кармаль — Амина, я знаю и знаю, почему погиб Зия уль-Хак. Я знаю, почему предал Наджибуллу Михаил Горбачев. Мне известны основные причины событий, задавших ход XXI века, а это ввод и вывод наших войск в Афганистан. И знал многое другое, что ближе моим, здесь, но пока далеко тебе. Я видел без масок лица «демократий», «неотвратимых свобод», «интересов мира и прогресса»… На длительных участках своей жизни я сумел разобраться в причудливом узоре пути. Это я назвал участками цельности. Были у нас другие. Они тоже хотели знать. Требовали свободы. Для себя, для тебя, Ахмат. Они точили корень государства, а мы защищали свой ствол от них. Не я, но мы. Мы считали себя прагматиками, а их — строителями замков в воздухе. Они придерживались противоположного взгляда. Они победили ненадолго, а теперь убеждаются, что наше знание было точнее. Теперь учатся, только поздно. Их время прошло, теперь учить — не наш, ваш черед. А я… Я победил и их. Я бросил защищать подточенное государство, я в стороне от падающего ствола, зато я отошел со знанием, я сохранил доступ к нему. Я почти у цели. Как пишет один мой знакомый умник-журналист, я почти посчитал свой вычет. Вычет — это сумма знаний, полученных в горячих точках, на сочленениях истории. Это та сумма по моему жизненному пути, которой я отчитаюсь перед Богом и политбюро, которых нет. Для общего знаменателя мне не хватает немногого: кто убрал Масуда и твоего рассказа, кто убивал моего товарища боевого, Василия Кошкина!
— Кошкин? — даже испугался изменения плана Джудда. — Ты назвал другую цену!
— Кошкин — это, Ахмат, для тебя проверка. Детектор лжи. А Масуд — другое. Воля обстоятельств вывела меня на твоих смертников. Я не нажил на вас много денег, зато неприятностей куча… Не могу допустить, что это — плод случайности. Случайности я гоню из своей картины мира. Сегодня я получил письмо, — Миронов указал на нагрудный карман, — мой адресант утверждает, что смерть Масуда даже важнее деяния Смертника. Нет, иначе: приход Смертника начался убийством Масуда. Только то, что ты зовешь Веком Смертника, мы прозвали Апокалипсисом. Встреча с Джинном Моста, так обозначил явление мой журналист. Очищение человека при условии сохранения его сложности будет производиться путем глобальных катастроф и возврата в исходную точку общественного договора!
Миронов отхлебнул рома. Он был доволен собой. И цена правильная, и уверенность есть, что разойдутся теперь волки по логовам, каждый со своей добычей. Хотя бы уверенность самоуговора, столь важная в бою.
Ахмат уже составил о Миронове представление как о человеке, не объясняющем смутное, но развивающем ясное. И он поддерживал странный разговор, как огонь поддерживают на ветру, то прикрывая его ладонями, то открывая порыву. Студенты у столиков сменяли студентов, как секунды приходят на смену секундам, и трудно увидеть в них различия, водители-минуты — водителей, бессменные бомжи, черные дыры безвременья, пили черный портвейн.
И Миронов получил то, что желал. Историей о нападении на Кошкина афганец вызвал в нем доверие. Доверие — такая игра, головоломка, в которой факты и наитие должны сойтись в одной картине. Оттого доверие — не фигура морали для разведчика, для разведчика ордена. Оно — необходимое орудие, как и честь. Про Масуда сам Джудда тоже правдиво поведал то, что слышал сам и от Джамшина, и от Зии Хана Назари. Да, все говорит за то, что это Назари убрал Льва Панджшера, и за то, что дядя Джамшина, генерал МВР Азиз Хан, тут тоже в деле. Но сам он, одноглазый старик, не имеет верного знания, как все было на самом деле. Он носит в себе и с собой иные знания, которыми он никак не может поделиться, и, напротив, пришел сюда пополнить их. Людовед Миронов видел, что его визави не лукавит.
И в ответ Джудда, наконец, услышал подробный рассказ о том, каким узлом судьба связала русского полковника с Черным Саатом, с Керимом Пустынником, с Мухаммедом-Профессором, с Каратом. А когда рассказ этот подошел к концу и Андрей Андреич командным голосом потребовал себе рому, да так зычно, что немые бомжи обернулись щербато, словно от резкого порыва ветра, Одноглазый Джудда привел в действие райские свои машины.
Миронов с привычной ловкостью соткал для Джудды легенду, в которой было много правды, но она стала больше правды. Он рассказал Джудде об ордене, который устроен как сеть. Он думал, что защитил себя и своих полуправдой о том, что не он один, но и неизвестные ему другие посвященные могут знать, где и как искать следу взрывников. Удачная находка — представить орден зеркалом сети Зии Хана Назари. Многие и никто. Кто сейчас скажет наверное, кому поведал тайну Кошкин, находящийся в коме?